***
Безумная ночь как-то незаметно перетекла в наполненный сплошной головной болью — как фигурально выражаясь, так и в самом прямом смысле — день. За составлением срочного донесения в Тирру времени поспать у Отто так и не нашлось, что не добавило ему бодрости и доброго расположения духа — и еще менее их прибавляли прочие объективные обстоятельства. Так что на очередное — и, судя по всему, должное проходить в достаточно узком кругу — совещание приближенных фиоррского владыки Отто отправился с самым мрачным видом, который даже не пытался скрыть. В конце концов, Адриан, отчасти безусловно заслужил такое отношение тиррского эмиссара — вольность по отношению к указаниям Священного Города и заносчивость треклятый Фиенн проявлял потрясающую. Что же, тут Отто поделать было нечего: такой уж наставал час, в который рискуя всем и очутившись на переднем крае атаки Адриан, Терис и их соратники могли позволить себе куда как многое… Потому как все равно скоро или окажутся на вершине мира (хотя бы на какой-то срок), или первыми рухнут в земную Бездну — может, и пострашнее истинной. Но припасти этим наглецам булавок для ответных уколов и немного посбивать с них южную спесь Отто все равно не преминет. Хотя бы потому, что виданное ли дело — призывать церковное благословение на головы боевых магов, когда Тирра до сих пор не давала никаких официальных указаний на сей счет! Попахивало опасным своеволием, а то — и откровенной ересью. И это не говоря уже обо всем том, что Адриан высказал ему наедине!.. Хорошо еще, что непосредственно лерийцев взял на себя Риеси: от тех наверняка стоило рано или поздно ожидать и чего похлеще. Задница мира — она и есть задница, даже если в ней внезапно стали вершиться его судьбы. Именно раздумывая над этой — несомненно глубокой с определенной точки зрения — мыслью Отто и вступил в небольшой, но светлый зальчик. За круглым столом в центре собралось пестрое и, кажется, не больно-то формально державшееся друг с другом общество, так что Отто подобрался, рассчитывая, что на нем сейчас скрестятся оценивающие взгляды. Однако сперва на него не обратил внимания ровно никто, кроме прислужника в фиоррской бело-голубой с серебром ливрее, почтительно предложившего гостя один из незанятых стульев в общем кругу. Поблагодарив юношу кивком, Отто уселся как можно тише, желая оглядеться до официального представления — если таковое, конечно, вообще предполагалось. Возглавлял собрание конечно же Адриан Фиенн, а вот по правую руку Отто внезапно увидел повстречавшегося ему прошлой ночью наглого наемника. Более того, этот самый тип теперь устроился за столом самым вальяжным образом, ловко поигрывая кинжалом с волнистым лезвием, которое пару раз оказывалось чуть ли не в паре ладоней от фиоррского властителя — который, впрочем, и бровью на это не вел, разглядывая какие-то разложенные на столе бумаги вместе со статной белокурой женщиной в алом. Стоило ей на мгновение вскинуть голову, как Отто с изумлением узнал небезызвестную Сидонию — паршивую овечку лутецийской ветви рода Фиеннов. Когда-то она, как и ее родная сестра, была уличена в связях с еретиками. Сестричке вроде бы удалось сбежать в Закатные Земли вместе с любовником-сектантом, а вот церковный суд над Сидонией пришелся как раз на годы службы Отто в Священном Городе — и нынче он к стыду своему должен был признать, что гордые черты дочери древней крови он помнил (и находил, что изменилась она очень мало) куда лучше нежели то, чем кончился процесс над ней… Однако, судя по нынешнему уверенному и вполне цветущему виду Сидонии — не особенно плачевно для нее, столь высокое происхождение многое решало даже в Тирре. Захваченный воспоминаниями, он почти неприлично долго задержал взгляд, и Сидония, будто почувствовав, снова подняла голову, чтобы рассеянно встретиться с Отто глазами. А после — быстро наклониться к Адриану, который мгновенно откликнулся, выпрямившись и звучно объявив: — Ну что же, поскольку теперь мы можем видеть здесь все ожидавшиеся лица, стоит приступить к делу. Хотя прежде всего должен поблагодарить всех за столь скорое прибытие и принести извинения за несколько более… бурную, чем я рассчитывал, приглашая вас обстановку. — Вряд ли вы можете отвечать за имперцев, — неожиданно откликнулся сидевший поблизости с Отто молодой мужчина, чьи белоснежные кудри и тонкие правильные черты бледного лица тоже позволяли фактически с уверенностью сказать о его принадлежности Фиеннам. — Трое упаси, — хмыкнул Адриан, когда вызванные репликой его родича смешки и перешептывания утихли. — Но, увы, от войны они нас уберечь уже не смогли, поэтому нам всем здесь — включая дражайшего Клавдия — все же придется взять серьезный тон. …И, продолжая украдкой разглядывать собравшихся, Отто был уверен: легким разговор не выйдет.***
Фелиция Фиенн, несмотря на плачевное положение пленницы в собственном доме, сейчас чувствовала, что и у нее имеется свой повод для гордости. Пока ее все еще супруг Адриан бесстыдно упивался властью, распинаясь то перед толпами черни, то — более приватно — перед никчемными отпрысками побочных ветвей своего выродившегося семейства и прочими проходимцами, Фелиции не приходилось проводить часы заточения исключительно в одиночестве. Препятствовать визиту духовного лица не стали бы даже и в настоящей тюрьме, а сейчас тем более ничто не мешало встрече узницы с Гоше Краоном, епископом Фиоррским — ее давним наставником в делах веры, который когда-то и указал Фелиции выход из западни беспомощности и отчаяния, на грань которых ее поставил брак с распутным и черствым Фиенном. О да, Краон, по счастью, оказался пастырем в истинном смысле этого слова!.. Он сумел, как никто другой, понять, в чем нуждалась его высокородная прихожанка: не столько в жизненной цели, которая у Фелиции уже имелась, сколько в путях ее осуществления. И — что тоже было немаловажно — разумеется, в обосновании справедливости той. Вот и нынче Фелиция обращалась к епископу не столько терзаясь жгучими сомнениями. На самом деле, они редко бывали ей присущи, и на сей раз она тоже давно для себя все решила — как решила, что и дело стоит возможных жертв, о которых, при случае, вероятно и придется пролить слезинку-другую. Но сейчас окажется так приятно получить еще немного утешения в виде меда епископских словес, которые неизбежно окажутся посвящены тяжести и праведности ее ноши. Поэтому, молитвенно сложив руки на груди, в тишине и полумраке своего полного фарфора и кружев, будуара, Фелиция обратилась к своему собеседнику со словами: — Ваше преосвященство, я столь обязана вам за этот визит! Ведь вы знаете, чего мне стоило предпринять такой отчаянный шаг, как теперь. И Эмиль, мой сын… — Фелиция поднесла платочек к уголку глаза. — Я сожалею о своих старших детях — сожалею, однако больше не скорблю, ибо они столь же испорчены, как их отец. Дурная кровь победила в них — как бы ни горько было об этом говорить их родной матери! Но Эмиль и Аврелия — они мои, они далеки от Адриана… И мне так не хочется, чтобы они страдали! — О, госпожа Фелиция, вас легко понять, — Краон наклонился к собеседнице ближе, на мгновение почтительно прикоснувшись к ее руке. — И легко, и должно — ведь материнские чувства священны пред ликами Троих. Но, уверяю вас, господину Фиенну-младшему ничто не угрожает. Как и ничто не запятнало его — он всего лишь вступился за честь своей семьи, и это было так естественно. А в будущем — и сможет гордиться тем, что поучаствовал в благом деле. — Да, да, да, — Фелиция охотно закивала. — Вы действительно умеете нести утешение людям, ваше преосвященство! Просто я — женщина и я слаба. У меня мягкое сердце. Даже судьба это девки, запрыгнувшей в постель Адриана, меня искренне печалит… — Это лишь делает вам честь, — чуть свысока, но все же несомненно тепло заверил ее Краон. — Но — грешникам нет прощения!.. Правда, возможно ее судьба послужит уроком прочим заблудшим душам. Фелиция согласно склонила голову, удовлетворенно прикрыв веки: разумеется Краон, как обычно, сказал именно то, чего ей хотелось. Было так приятно вновь не сомневаться в собственной чистоте и безупречности — особенно в нынешние времена, когда лилась кровь и люди обращались в самых омерзительных тварей на земле.***
Если выглянуть в окно, то можно было увидеть не только довольно хмурый для этих мест день, но и целое море людских голов — которых, к великому изумлению Дамарис, все пребывало и пребывало на площади далеко не столичного города, может, никогда прежде и не видавшего подобного столпотворения. Дамарис искренне пыталась призвать на подмогу весь свой многолетней выдержки цинизм. И все равно то и дело ощущала желание то осенить себя знаком Троих, то прижать ладонь к губам. Они все же собрались, откликнулись. Лерийцы — даже здесь, а не только на вольном юге — верили до сих пор. Хотя это по-прежнему оставалось авансом на будущее: ведь пока им нечего предложить своему народу, кроме новых испытаний. Может, их еще за это проклянут в веках — кому сейчас было знать!.. Может, даже заслужено — но мысли об этом уже ничего не сумели бы изменить. А от слишком бурного проявления эмоций, как ни странно, удержало присутствие терисовой охраны. Дамарис подметила, что ожидавшие вместе с ней стражники оказались, как один, уж очень юных лет, и решила, что этой молодой поросли явно ни к чему любоваться расчувствовавшейся старой бабой. Следом за этим невольно пришла мысль о том, что, похоже, «кровожадный бесчестный ублюдок» в лице Ианта сумел таки пристроить своих новобранцев туда, где у них нашлось бы куда больше шансов уцелеть. А сам и не подумал остаться с Терисом, хотя явно имел для этого и возможности, и основания. Впрочем, строго напомнила себе Дамарис, главным сейчас было то, что эти люди безупречно преданы делу и вполне компетентны. Что же до прочих переживаний — им найдется место в более спокойные часы, случись ей дожить до таковых. Пока же — не время, совсем не время. От довольно неумелых самоуговоров Дамарис, к счастью, очень скоро избавило явление главного предмета ее беспокойства. Терис о чем-то оживленно болтал с рыжим магом Риеси, а на прощание — почему это не удивляло? — и вовсе совсем уж неформально похлопал того по плечу, получив в ответ что-то подозрительно похожее на объятия. — Не переиграй, — фыркнула Дамарис. — А?.. Что такое? — Ревность тиррского иерарха — последнее, что нам нужно. А я слышала, их отношения с Летардом весьма… близкого свойства. — Все шутки шутишь, ага. — И вовсе я не… — она осеклась, глядя, как Терис рассеянно прошел мимо к окну. А следом за ним проследовала фигура, за которой Дамарис пристально наблюдала второй день, хотя предпочла бы не встречать никогда. На первый взгляд в той не было ничего отталкивающего: девушка с черными прямыми волосами, довольно дерзко обрезанными до плеч, и симпатичными мелкими чертами лица, которое разве что делало чуть старше застывшее на нем напряженное и строгое выражение. Хотя если рассудить здраво — радоваться им всем пока было особенно нечему. Куда больше Дамарис отвращала вовсе не мрачность новой спутницы, а то, что эта особа появилась в их компании — и теперь как приклеенная следовала за Терисом — ровно после разговора последнего с мидландской чародейкой, Дальберг. Сам Терис никаких пояснений давать не пожелал, просто назвав девицу своим новым секретарем и заявив, что имеет все основания доверять той не меньше, нежели своему обычному окружению. А Дамарис оставалось лишь гадать, какую лихую игру их чертов лидер затеял на сей раз. И ощущать некоторую долю обиды от того, что он не поделился тайной даже с ней — не у Элида же было выпытывать подробности!.. — Так много, — кивнул на оконное стекло Терис, когда Дамарис подошла поближе. — Не стоило сомневаться, — все-таки улыбнулась она. — Они тебе верят. — Потому что больше некому? — Потому что ты веришь в них, — твердо возразила Дамарис. — И ты прав. Терис на мгновение зажмурился, и она вдруг поймала себя на желании то ли взъерошить его в кои-то веки аккуратную прическу, то ли и вовсе привлечь в объятия. Наверное — как сына, которого у нее никогда не было. «Не сейчас», — вновь напомнила себе Дамарис, и его голос, будто бы вторя ей, уже уверенно произнес: — Ну, думаю, так или иначе нам пора наружу… В добрый путь, господа!