***
В детстве и отрочестве Маргарет Вельф настоятельно убеждали: манера погружаться в отвлеченные размышления точно не пристала благовоспитанной девице. Порядочной имперской дворянке, будущей жене и матери не следовало привыкать витать в облаках — лучше было заняться вышиванием или, в крайнем случае, почитать Священное Писание. Впрочем, увлечение последним тоже не одобрялось: все, что нужно было знать благородной даме о высших материях, мог объяснить ее духовник, а излишние умствования никак не могли украсить женщину. А чуть позже, когда Маргарет сделалась старше, а ее отец так и не сумел во втором браке обзавестись наследником мужского пола во втором браке, требования к Маргарет, как к будущей императрице сделались жестче — и тем более не оставили много времени на пустые раздумья. И все же, когда — пусть украдкой и тайком от порой казавшихся ей истинными тиранами приближенных — Маргарет позволяла себе ненадолго поддаться сладостным грезам, она всегда представляла примерно одно. Жизнь, на которую должно быть многим и многим показалось бы странным, а то и невыносимым сменить императорский блеск и почести. Ничем особенно не выдающуюся и не примечательную, полную мирных забот и благопристойных забав. Лучше — где-нибудь в премилой сельской глуши, где со временем узнаешь каждую травинку в округе и почти не видишь незнакомых лиц, а окружающие тебя спокойны, доброжелательны и предсказуемы до малейшего жеста… В этом смысле пребывание во владениях чародея Ньяла казалось Маргарет едва ли не самым счастливым временем с самых беззаботных детских пор: наконец-то ее окружали долгожданные покой и уединение! Ради такого нежданного исполнения желаний можно было стерпеть даже странного хозяина дома и отвратительные манеры здешней прислуги. Но, кажется, злая судьба продолжала преследовать ее — даже этот неверный новый покой оказался для Маргарет всего лишь мимолетным. И теперь она в страхе сжимала норовящие выскользнуть из уставших пальцев поводья, стараясь, чтобы ее мышастая кобылка не отставала от огромного гнедого жеребца, которого Альбрехт увел из конюшни Ньяла. Потеряться на пустынной, идущей вдоль густого леса, дороге было бы просто жутко — а Маргарет и без того в последнее время навидалась ужасов на всю оставшуюся жизнь. Как назло, погода только добавляла тягот их тревожному и молчаливому пути. Небо плотно затягивали серые облака, сочившийся сквозь которые свет казался тусклым и зловещим, а воздух пропитывала влажная духота, от которой сорочка и платье мерзко прилипали к спине, а к горлу все чаще подкатывала тошнота. Маргарет с каждой минутой все больше опасалась, что вот-вот лишится чувств и не удержится в седле. Но окликнуть супруга все равно опасалась — а тот все гнал и гнал вперед, будто бы за спинами у них разверзлась сама Бездна. Казалось, даже во время их безумного побега из столицы Маргарет не видела Альбрехта таким испуганным — и мысль об этом больше всего мешала не поддаваться панике. Если уж ее бесстрашный муж, каменной стеной ограждавший свою избранницу ото всех возможных опасностей, дрогнул — их враги должны обладать поистине сокрушительной силой!.. Чтобы хоть немного отвлечься она постаралась припомнить события их последнего дня в доме Ислейва: те до сих пор большей частью оставались для нее загадкой. Хотя, возможно, это вышло и к лучшему: даже в том, что Маргарет успела увидеть приятного было крайне мало. …Она хорошо помнила, как муж строго-настрого запретил ей за обедом прикасаться к вину, приказав лишь делать вид, что она пьет. Все это было сказано по пути в столовую: торопливым шепотом, безо всяких пояснений — и только с изумление наблюдая, как разделявшие с ними трапезу Ислейв и Хельма вдруг стремительно обмякли на своих стульях, Маргарет поняла смысл предупреждения. И пока Альбрехт умело связывал потерявших сознание магов их же поясами и одеждой, она могла разве что призывать на помощь всю возможную выдержку, дабы самой не лишиться чувств — слишком уж стремительным и странным оказалось развитие событий в этом, еще вчера вполне мирном и уютном, доме. А когда Альбрехт стремительно выскользнул из комнаты, велев самой Маргарет оставаться на месте, ей и вовсе сделалось донельзя жутко: каждое мгновение до прихода супруга она думала, что чародеи вот-вот очнутся, и обрушат на ее голову ужасную кару. Однако, к счастью, это новое испытание оказалось недолгим — зато по возвращении Альбрехт огорошил жену заявлением, что они немедленно уезжают прочь, и даже не дал ей времени переодеться в дорожное платье. К тому же, во дворе Маргарет ожидало еще и кое-что похуже перспективы поездки в неподобающем наряде: она вновь чуть-чуть не перешагнула грань обморока, заметив лежащее на земле тело здешнего белобрысого рослого слуги — с медленно растекавшейся вокруг его головы кровавой лужей. Альбрехт, правда, быстро исправил положение, крепко обняв супругу и заслонив собой неприглядное зрелище, но то все равно по сию пору стояло у нее перед глазами. Нет, пожалуй, воспоминания все-таки оказались отвратительным способом взбодрить себя в дороге!.. Погрузившись в них, Маргарет ощутила себя еще более разбитой и несчастной. И уже думала, что вот-вот позорно очутится в дорожной пыли, когда Альбрехт вновь взял на себя вечную роль ее чудесного спасителя: он обернулся, придержав коня, и махнув рукой в сторону поваленного на обочине дерева. — Маленькую передышку мы можем себе позволить, — уверенно произнес Альбрехт, помогая жене устроиться на импровизированной (и очень жесткой) придорожной «скамье». — Милый, — осторожно произнесла Маргарет, с благодарной улыбкой приняв из его рук фляжку с водой. — Прошу, прости эту глупую настойчивость — я, разумеется, всецело доверяю твоим решениям, но… Что все-таки произошло там, в доме Ньяла? — Ньял — враг и предатель! Не знаю, какую в точности западню он готовил нам, но явно — что-то похуже быстрой смерти! — О, Создатель милосердный! Он… служил Карлу? — Хуже, гораздо хуже… Ну, думаю, нам пора — чем дальше мы окажемся до заката, тем лучше. Маргарет кивнула, не решившись ни продолжать расспросы, ни возражать мужу. Только покрепче сжала его ладонь, когда тот помогал ей подняться на ноги — но никаких проявлений нежности в ответ на свой жест так и не дождалась. Впрочем, она не хотела винить Альбрехта: на его долю без того в последнее время выпало слишком многое, но он продолжал так трогательно оберегать и защищать ее от лишних волнений!.. Ах, если бы тем и впрямь поскорее настал конец! А пока Маргарет порадовалась уже и тому, что ей сделалось куда лучше: то ли краткий отдых и несколько глотков воды пошли ей на пользу, то ли дневная жара начинала спадать, но голова больше не кружилась, а страх перед ждущей впереди неизвестностью поутих. Она даже начала получать некоторое удовольствие, тихонько мурлыкая себе под нос одну очень душещипательную старинную балладу: одну из тех, которые покойный батюшка считал «бесполезной дурью», рождающей в девицах «неуместные мечтания», но вот сама Маргарет так и не заставила себя разлюбить. В общем, она почти убедила себя в том, что их новое путешествие пройдет благополучно… И верила в это ровно до того момента, когда перед самой мордой Альбрехтова жеребца поперек дороги не рухнула пара древесных стволов, начисто преграждая беглецам путь.***
Карл испытывал истинное наслаждение от праздника: льстившие его самолюбию цветистые речи придворных, множество дам, в смело подчеркивающих их прелести необычных нарядах… Торжество имперской мощи, простиравшейся теперь по обе стороны океана, наконец! Надо было отдать должное Луизе: торжество вышло отменным, да и сама избранница Карла выбрала просто ошеломительный наряд. Не стыдно было показаться рядом, да и занятно окажется избавить ее от этого бремени ближе к рассвету. Когда же Карл подался вперед, увлеченный движениями экзотических «змеиных дев», Луиза и тут не опозорилась: только похлопала его по руке и понимающе улыбнулась. Умная женщина, что и говорить! Они оба знали, что им друг от друга было нужно и не требовали большего — чего еще стоило желать? Однако, только Карл успел признать вечер восхитительным, как дела приняли совершенно иной оборот. Фокус с распотрошенными гадами вышел совершенно неожиданным: он видел, как бледнели и отворачивались некоторые придворные, но его самого такая занятная деталь скорее порадовала. Недавние выдумки затейника Денгофа распалили Карла: теперь хотелось снова и снова видеть кровь и чувствовать собственную силу. Ту, что не могла не возродиться в наследнике древних владык, огнем и железом создавших величайшее государство континента. Он даже высказался о возможной поездке в усмиряемую Лерию, но тут неожиданно получил резкую и едва ли не фамильярную отповедь от Хорста Фибиха: тот назвал подобные порывы безответственными, намекнул, что не находит такое поведение своего монарха особенно взрослым и даже осмелился заикнуться, что сначала было бы лучше подумать о коронации, которая пока так и не состоялась. Что же, у Карла появился лишний повод при случае поквитаться с мерзким тощим старикашкой. Но пока что он должен был признать полезность скользкого поганца. И согласился отложить путешествие в мятежную провинцию на неопределенный срок. Разве что, в качестве компенсации, намекнул на желание увидеть пленных южан, особенно высокопоставленных, в имперской столице. Карл знал толк в охоте, а больше всего любил наблюдать, как беспомощно истекают кровью в агонии самые крупные и грозные хищники мидландских лесов. Поэтому его крайне взволновали слухи об умениях головорезов Териса оборачиваться дикими зверями: было бы занятно загнать в императорских угодьях такую поразительную дичь!.. И даже повесить голову какого-нибудь лерийского горного медведя у себя в кабинете — зная, кем на самом деле была пошедшая на чучело «тварь» при жизни. Пока же он жадно следил за той маленькой расправой, которую учинили сейчас дикарки. Тем более, что кровь на соблазнительных женских телах смотрелась просто дивно… в самые первые мгновения. Чуть погодя, Карл уже понял: что-то пошло отнюдь не по плану устроителей празднества. И теперь уже сидел, вжавшись в собственный трон — чувствуя, как тело охватывает дрожь, не имеющая ничего общего с вожделение и наслаждением, но так и не решаясь сдвинуться с места. А в это время воздух вокруг тел туземок начал колебался, словно зыбкое марево, появляющееся возле жарко пылающего пламени, только более плотное. Змеиные тела же будто бы и вовсе исчезли — вместо них рядом со жрицами что-то вспыхивало алым и малиновым — с каждым мигом все ярче. И вдруг пространство, все больше заполнявшееся тревожным гулом голосов, разорвал резкий свист: в руках одной из танцовщиц взметнулось подобие длинного кнута, светящегося розовато-малиновым светом. Бич неизбежно летел к краю толпы придворных, у которого стояла окаменевшая от ужаса белокурая девица в голубом, но тут один из дворцовых гвардейцев схватил несчастную в объятия и отдернул в сторону, а пылающая лента всего лишь прочертила дымящийся след на паркете рядом со счастливо спасшейся парочкой. В следующий миг новая огненная полоса уже летела в ту же сторон — но на ее пути возник щит, представлявший собой словно срезанное лезвием с гладкой поверхности пруда водное полотно. Пламя хлестнуло по возникшей из ниоткуда поверхности, та отозвалась рябью и тонкими струйками пара, но устоял… Карл продолжал пораженно таращиться в пространство, совершенно не понимая, что происходило. Но тут почувствовал, как его крепко встряхнули за плечо — и, все еще словно бы в полусне, уставился на почтительную, но встревоженную физиономию Денгофа. — Ч-чт… что происходит?! — дрожь в голосе Карлу сдержать не удалось, зато это разозлило его достаточно, чтобы немного прийти в себя. — Колдовство, ваше императорское величество… Черная магия! — Денгоф и сам, кажется, не больно-то ориентировался в ситуации, и Карла подобное немного утешило. — Ваше величество, вам нужно уходить отсюда! Вам и ее вдовствующему величеству, — Денгофа решительно оттеснил в сторону какой-то мрачный южанин в кружевах. — Кто вы, во имя дьявола, такой?! — Офицер церковного воинства, — неприятный тип ловко вытянул из-под своего впечатляющего воротника стальную звезду Троих, что и вправду не оставляло сомнений в его полномочиях. — Прошу, ваше величество! Наши вот-вот будут здесь — я воспользовался сигнальным амулетом, а наша… м-м, союзная чародейка, надеюсь, сможет немного задержать этих змеепоклонниц. Вот только вам все равно надо поспешить! Карла страшно раздражало, что кто-то осмелился столь бесцеремонно командовать действиями мидландского императора — но все же проклятые дикарки беспокоили его больше. Поэтому он только молча кивнул церковнику и, стараясь сохранить остатки достоинства, принялся сползать с трона на внезапно сделавшихся крайне непослушными ногах. Но, к счастью, Денгоф сразу же очень удачно подхватил его под локоть. Дальше Карл уже мало что видел за широкими спинами своих гвардейцев. Однако очутившись снаружи — в дворцовом парке — уже собрался с мыслями достаточно, чтобы веско выразить свое отношение к происходящему. — Идиоты! Слепошарые недоумки! — заорал он гвардейцам, приходя во все большую ярость от мысли, что сегодня действительно мог умереть по чьему-то дурацкому недосмотру. А спасли его — стыдно сказать — паршивый Гончий и, если верить тому на слово, какая-то мажеская девка! — Все… Все, кто должны были предотвратить сегодняшнее… вопиющее безобразие, и не сделали этого — будут наказаны! — Ваше величество, — с угодливым поклоном сунулся к нему Денгоф. Но в ответ получил лишь отличнейшую оплеуху — такую, с удовлетворением подумал Карл, что едва устоял на ногах. — А ты, Эдмон… Ты, между прочим, первый получишь свое, так и знай! Я для этого тебя сделал капитаном вместо предателя Эццонена, а? Может, вы вообще с ним заодно?! — У… уверяю, ваше величество… — все еще держась за щеку, начал оправдываться Денгоф. Неизвестно, удалось бы ему это, но тут послышался странный треск и тут же — ощутимый удар о землю, которому вторили удивленные возгласы. Раздраженно распихав своих гвардейцев и оставив за собой шлейф из перепугано расступавшихся придворных, Карл увидел на огибавшей дворец мраморной дорожке распростершееся в россыпи стекла и алых брызг тело в черном церковном мундире. А когда задрал голову — еще и выбитое окно четвертого этажа. — Надо же, — буркнул он себе под нос, — какие они шустрые, эти туземки! — Ваше величество, — несмотря на несколько перекошенную рожу, голос Денгофа звучал все так же елейно, — прошу вас, лучше отойдите — от греха подальше, так сказать… — Ладно, ладно, — великодушно кивнул Карл — зрелище все равно не показалось ему особенно интересным. Пока придворные, напротив, вздыхая и переговариваясь, окружали дорожку, он побрел в сторону беседки у пруда, не забыв жестом подозвать успевших раздобыть и зажечь факелы гвардейцев. Почти успокоившись и раздумывая, не стоит ли послать за вином, Карл вдруг наткнулся взглядом на особу, которую до сих пор, в толчее и панике, совершенно выбросил из головы — свою будущую венценосную супругу. Сопровождаемая парой всхлипывающих девиц — не то фрейлин, не то просто случайных гостий — Луиза даже в полутьме выглядела неожиданно жалко. Ее высокая прическа растрепалась, платье помялось, а часть роскошных перьев на нем и вовсе была поломана. Да и лицо признанной красавицы мидландского двора, когда она бросилась к Карлу с криком: «Слава Создателю!.. Ты цел!», — показалось тому отвратительно плаксивым и даже обрюзгшим. Поэтому он презрительно отстранился, бросив короткое: — Держи себя в руках — здесь наши подданные. Думаю, твои дамы сумеют тебя утешить, — и важно прошествовал мимо, радуясь, что столь эффектный жест заметило достаточное количество публики. Когда, где-то получасом спустя, Карла разыскали Гончие, он спокойно попивал вино, слушая гвардейские байки. И рассказ старшего из усталых людей в черной форме о том, что во дворце безопасно, а император может возвратиться в свои покои, он выслушал уже почти без раздражения. Правда, и благодарить церковников уж точно не собирался — еще чего. Они выполнили бы свою службу хорошо, если бы в принципе не допустили подобного. А так… Карл уже предвкушал, как выскажет кардиналу Фиенну претензии по поводу просчета тиррского воинства — будет чудесный повод сбить спесь с надоедливого святоши! Пока же Карлу неожиданно пришла в голову не менее любопытная идея: — Скажите, — спросил он застывшего перед ним Гончего, — а эти змеепоклонницы, они… все мертвы? — Пару удалось взять живыми. — И они уже в вашей Черной Крепости? — Нет, думаю, их еще не успели туда отправить. — Отлично! Проводите меня к ним. Хочу еще разок поглядеть в глаза этим тварям. — Но, ваше величество!.. Это может быть опасно. — Вы же их обезвредили? — Да. Однако… — Вздор! Мидландский монарх не трепещет перед жалкими язычницами… Ведите же! Церковнику, разумеется, пришлось подчиниться. Через несколько минут Карл, по-прежнему в окружении верных гвардейцев, вновь очутился в тронном зале. Теперь, надо было признать, порядком разгромленном, да еще и прилично пропитавшимся запахом гари, смешанным со свежим и грозовым, но оттого не менее назойливым духом недавно совершенных чар. Впрочем, Карла не особенно интересовал сам разгром: окинув зал взглядом, он тут же широкими шагами устремился к двум туземкам, окруженным Гончими, державшимися от тех в некотором отдалении. «Да они, сдается, трусят. Даже перед беспомощными девками, ха!.. Воистину, покойный батюшка был прав: Церковь делает из мужчины бабу — в рясе или мундире, все едино», — заметив, что дикарки закованы в кандалы, подумал Карл. И тут же решил сам непременно подойти поближе — сейчас-то можно было уже пощекотать нервишки. Старшая из пленниц Карла не заинтересовала — унылая и потасканная, похуже мидландских холопок. А вот вторая, чью тонкую шейку обвивал красный шарф… Миленький, свежий цветочек, в чью наверняка нетронутую сердцевинку было бы очень занятно проникнуть — если бы только не демонова змеиная магия, тьфу! Сама явно туземка заметила внимание к себе монаршей особы. И вместо того, чтобы покорно опустить голову, смотрела в ответ прямо и очень злобно. Но самого Карла подобное лишь распалило: — У-у-у, маленькая бешеная гадючка, — шутливо погрозил он девчонке пальцем. — Интересно только — во всех ли местах она холодная и скользкая! Стоявшие позади гвардейцы зашлись громогласным хохотом, весьма польстившим самолюбию Карла. Но тут все веселье испортил давешний тип в кружевах, вставший бок о бок, чтобы с кислой миной заявить: — Осторожней, ваше величество. Нельзя ли попросить вас встать немного подаль… — Да чушь собачья! — рявкнул тот, оттолкнув назойливого советчика. Теперь Карл точно решил хотя бы потискать едва прикрытые дикарскими одежками смуглые грудки девицы, если уж всем остальным не выйдет распорядится по назначению. А в следующий миг сам полетел на пол. И подавился возмущенным криком, разглядев, как из-под шарфа дикарки высунула узорчатую голову уже вполне живая и настоящая змея — чтобы сомкнуть клыки аккурат на запястье пакостного южанина.***
Что не спасется — он знал еще во дворце. Может быть, даже в тот самый миг, когда все пошло не по плану, и откуда-то выскочила совершенно нежданная среди мидландских придворных (и очень умелая, стоило признать) чародейка. Оставалось только — как уже миллион раз прокручивал в более чем неизбежных мыслях — отправить побольше врагов на тот свет. И самому не дасться живым: что сумеет выдержать пытки, не может быть уверен никто. А имперцы в высокому искусстве развязывания молчаливых языков определенно знали толк. Возможно — не хуже, нежели знал он сам. Первое, к слову, уже удалось — и то, что падавшими под его ударами противниками, были не дворцовые гвардейцы, а знаменитые на весь континент церковники даже чуть-чуть льстило. Хотя горечи вызывало все же больше — знаменитый, сука, тиррский нейтралитет опять играл не в их пользу! Но, надо же, сумел-таки вырваться в город. Далеко, правда, не ушел. Однако, как знать, если бы не правая рука… и особенно — не арбалетный болт в ноге, то — кто там ведает! Скверно разве что вышло с Марли-Яшминой. Скверно — но не катастрофично. А так — сделал, что мог, да. Теперь — дело за прочими. «Ну, Мор, сынок, — принимай хозяйство! Ты — сможешь, я верю. Я — пол-дьявола, но ты — сам дьявол. Слезы Теассы, слезы Фаэрны, слезы Хелиополя… Заставь империю истекать кровью за них — нет святее дела! Заставь — и остановись вовремя. Я… я вот никогда не умел, парень». Он подождал еще с полминуты — и тяжело шагнул из подворотни прямо навстречу ошарашенным Гончим… Странно: в голове уже мутилось, но меч в левой, так и не ставшей привычной к нему, ладони лежал ловко, как никогда.