ВОЛЯ ТРОИХ I: Война лишних

За свою карьеру в церковном воинстве Габриэль, разумеется, навидался немало покойников. Изрядное число из них — препроводил в мир иной лично. Другие же были его сослуживцами и друзьями: некоторые погибали на его глазах, далеко не все — мгновенно и легко. Нет, он не мог бы сказать, что с ходом времени чужие смерти сделались ему безразличны. Но внешне довольно скоро научился сдерживать даже самые сильные эмоции — подавая пример подчиненным и являя собой отменный образец безупречного орудия Церкви. Но вот сегодня… Габриэль не знал в точности, были виной всему ночные оглушительные известия или собственное троеклятое самочувствие, которое в последние дни становилось все гаже. Однако стоя в подвале эрбуржской Черной Крепости над одним из лежавших здесь окровавленных тел, он чувствовал, как местная (объективно не больно-то приятная) атмосфера начинает казаться тошнотворной, а ноги — все менее твердо держащими своего хозяина. Единственное, что еще хоть как-то помогало сохранять достоинство — горькая до сведенных зубов злоба. Вовсе не на выскочивших будто бы из самой Бездны язычниц с их загадочными соратниками. И даже не на недоумка Карла, вздумавшего проявить себя в истинно имперской манере: поперев вперед без разбора, потому что он в любом случае — самый грозный зверь в этом лесу. Нет, Габриэль злился исключительно на собственную слабосильную персону: за то, что позволил подобному стечению обстоятельств оказаться возможным в принципе. Непростительная, чудовищная глупость — достойная курсанта-среднегодка, а не церковной «легенды», которой его опрометчиво поспешили поименовать!.. И, разумеется, он и не собирался извинять себе подобное — ни теперь, ни когда-либо. — Хорош, что и говорить — я таких бойцов видел добро если пару раз за всю службу. И, не побоюсь сказать, что к счастью — не лицом к лицу и один на один, м-да!.. Впрочем, об этом парне тоже, прости Создатель, предпочел бы узнать не над трупами своих людей, — Гильом Одар, здешний командир Крепости, явно не собирался стесняться в выражении чувств. Габриэль с интересом посмотрел в приятное — может быть, даже имевшее слишком мягкое для человека на такой должности выражение — обрамленное остроконечной черной бородкой смуглое лицо, на котором особенно выделялись ярко-синие глаза. До сих пор им с Одаром за все недолгое пребывание молодого кардинала в Эрбурге выпали лишь формальное знакомство, да чисто условные встречи на богослужениях в соборе Святой Брианны. Но теперь Габриэль подумал, что сотрудничество с этим любезным лутецийцем лет сорока с небольшим может оказаться не худшим вариантом. И в очередной раз задумался о политике Тирры, неустанно следившей за тем, чтобы Гончие — особенно высокопоставленные офицеры — проходили большую часть своей службы вдалеке от родных мест. Иногда это скорее мешало эффективности церковного воинства, однако в плане поддержания единства трикверианского мира — до сих работало неплохо. Увы, теперь — в свете действий как мидландского императора, так и Эллианы — стоило признать, что вскоре от этого единства останутся лишь рожки да ножки. И пока можно было лишь гадать, что придет ему на смену. — Ваше высокопреосвященство? — прервал поток его размышлений Одар. — Так что вы прикажете насчет всего произошедшего? — Сохраните тело. — Простите? Габриэль нетерпеливо махнул рукой в сторону трупа на каменном столе. И только сейчас заметил оскал, застывший на худом и горбоносом мертвом лице: устрашающий и жуткий, но, как ни странно, даже сейчас казавшийся торжествующим. Кем бы ни оказался в итоге этот человек — он не считал себя побежденным до самого конца. Жаль только самому Габриэлю сейчас было не до уважения к павшим врагам: — Припрячте в местечке попрохладней — хотя бы и наподобие этого. И лучше — еще позовите какого-нибудь чародея, пусть зачарует для свежести. Мне точно не нужны через неделю неопознаваемые останки. Одар замешкался с ответом — но только на пару мгновений: — Да, ваше высокопреосвященство. Будет исполнено. А туземцы? И та… девица? — Ведите. К девице. Ташайцы могут подождать. Все равно я уверен — многого мы от них не узнаем. Одар послушно кивнул — и без лишних проволочек жестом предложил следовать за ним. Габриэль тут же подумал: вправду стоило поторопиться. Дел было намечено без меры — стоило приготовиться к тому, что день незаметно перерастет в следующий, безо всякого отдыха и сна… А в итоге его и подвели то ли именно спешка, то ли подвальные миазмы. Во всяком случае в один миг он просто почувствовал, как пол покачнулся под ногами, а уже в следующий — вдруг увидел прямо перед собой встревоженное лицо недавнего собеседника. И, судя по всему, между этими моментами было еще что-то — потонувшее в темноте. К счастью, кажется не очень долгое — потому что сам Габриэль стоял на ногах, пусть и сзади его ощутимо поддерживала рука Одара. И все равно — вышло до черта неловко! Если бы только здесь оказался Рихо… — Ваше высокопреосвященство?.. Позвать целителя? Вот вспоминать в такой момент Агилара Габриэлю точно не стоило. Одар явно что-то прочитал по его лицу, истолковал по-своему — и это никак не поспособствовало тому, чтобы сгладить ситуацию. — Нет-нет, все в порядке. Здешние ступени… Никак не привыкну к этим длинным мантиям. Вот и запнулся, вероятно. — До лестницы вы не дошли, — хмыкнул Одар. Еще раз цепко глянул на него и все же отстранился: — Но — уж как будет угодно. Вы — взрослый человек. Надо сказать, на последней фразе интонация Гончего послышалась Габриэлю уж очень схожей с недовольными нотками, периодически прорезавшимися в голосе Алимы. И это его отнюдь не обрадовало. Впрочем, хорошо было уже и то, что в нынешнем статусе его никто не потащит к лекарю за шкирку. Поднимаясь по тем самым ступеням, Габриэль даже испытал мимолетное сожаление, что не остался в Священном Городе: там-то вряд ли кто-то стал бы проявлять о нем навязчивую заботу!.. Зато тиррские хищники не преминули бы попытаться так или иначе воспользоваться его слабостью, несомненно. Сейчас же Габриэль старался хоть как-то взбодриться, проходя коридорами крепости — не хватало еще сомлеть при ташайской пособнице!.. Правда, когда они с Одаром выбрались из местных подземелий, Габриэль все же и впрямь почувствовал себя немного лучше, потому — пора было сосредоточиться на деле, а не на бессмысленной саможалости. Он настоял, чтобы с узницей его оставили наедине — Одар, кажется, не пришел от этого в восторг, но возражать не осмелился. Девушка, которую привели для допроса двое Гончих, показалась ему очень красивой и хрупкой. А со своей оливково-смуглой кожей и рассыпавшейся по плечам копной мелких кудрей — ничуть не напоминавшей мидландку. Габриэль даже немного удивился, что столь… экзотическое создание было допущено в высшее общество. Но потом вспомнил про нынешнюю моду на все колониальное и дворянскую фамилию — последнюю вроде бы вполне официально носила данная юная особа, а потому сумел немного прояснить для себя истоки снисходительности чопорных имперцев. — Итак, госпожа… Марлис Йенч, — поприветствовал он узницу уже после того, как уселся по другую сторону массивного стола от нее. — Вы определенно уже знаете, что уже находитесь в руках Церкви Троих, у которой есть основания обвинять вас в сговоре с самым страшным врагом рода людского… Врагом с иной стороны бренного мира — как стоило бы мне выразиться, упомяни я его угрозу в одной из проповедей, — Габриэль нарочно тянул время — и, кажется, выбрал тактику довольно удачно. Госпожа Йенч, слушая красочные эпитеты, которые он щедро рассыпал в сторону служителей Бездны и их преступлений, все больше бледнела и ерзала на месте. Когда же Габриэль наконец замолк и стал попросту пристально смотреть ей в лицо — уже через пару мгновений всхлипнула, прикрываясь ладонями. А потом и вовсе — зарыдала в голос. …Что же, вероятно все должно было выйти даже легче, чем Габриэль рассчитывал изначально.

***

Даже уже ясно воспринимая окружающую действительность, Вилли ни за что не смог бы сказать, сколько именно времени прошло с того злосчастного вечера, когда он так некстати явился на встречу с генералом Ольденом. Да и то, что каким-то образом оказался в доме Йенчей, Вилли понял далеко не сразу. Хотя от навестившего его Хассо Вермана услышал, что сам, будучи едва при памяти, предложил отвезти себя именно сюда. Причудливые, конечно, штуки выкидывал иногда его заплетавшийся язык! И чувства — чего было греха таить. Нынче, когда у него появилось время на размышления, Вилли решил, что не оставит просто так то, что происходило между ним и Марлис. В конце концов, каким бы гулякой он ни оставался до сих пор, может, ему как раз и пришло время остепениться — и если выбирать между всеми остальными женщинами и одной единственной, разве он сумеет найти лучше?.. Правда, Марлис появлялась у него всего пару раз — и тогда, когда Вилли было слишком худо, чтобы с достоинством сделать предложение руки и сердца. Выглядела Марлис печальной и встревоженной — так что в итоге Вилли, даже с трудом связывая пару предложений, пытался развеселить и утешить ее. Получалось, кажется, не очень. Зато эти неловкие беседы только укрепили в мысли, что выбор сделан верно — безразличной его судьба маленькой хозяюшке спасительного убежища явно не была. Так что сегодня Вилли успел кое-как привести себя в порядок — не пугать же было будущую нареченную небритой мордой!.. — и принялся терпеливо ждать явления кого-то из хозяев. Может, поговорить для начала с Харальдом оказалось бы и лучше, пусть и не столь романтично. Жаль только сразу преподнести невесте помолвочное кольцо не выйдет. Что же касалось обручального — Вилли рассчитывал на фамильное, оставалось уговорить матушку. Кто знает — возможно, письменно это удастся даже проще. В восторге дражайшая родительница в любом случае не будет, это он предвидел заранее — как и почти гарантированное безразличие батюшки. Но, в конце концов, Вилли совершеннолетний мужчина и вправе сам выбирать себе спутницу жизни. А Марлис — девица дворянского происхождения и безупречных манер. Не какая-нибудь певичка из оперы или смазливая дочка лавочника!.. В общем, шансы уладить дело миром на взгляд Вилли вполне имелись. А пока он приготовился ждать первого из череды разговоров, должных изменить его жизнь раз и навсегда. Вот только вышло все совсем не так, как он рассчитывал. Услышав стук в дверь и предложив войти, Вилли подобрался и в который раз пригладил пятерней волосы, но чуть не разинул рот корытом, заметив кто именно переступил порог спальни. Почему-то новый визит Хассо Вермана, да еще и без предупреждения от хозяев дома оказался для Вилли полнейшим сюрпризом. Хотя если задуматься, такая внимательность случайного знакомого скорее вызывала симпатию. — Надо же, Верман! — живо поприветствовал Вилли нерешительно топтавшегося у двери гостя. — Заходи, располагайся. — Спасибо, — кивнул тот. И, пристроив свою долговязую нескладную фигуру в кресле напротив дивана, облюбованного Вилли взамен изрядно наскучившей уже постели, вновь молча уставился в пространство. Сам немного выбитый из колеи таким загадочным поведением Вермана, Вилли тем не не менее попытался таки завести беседу: — Послушай, кажется, я в прошлый раз тебя ведь не поблагодарил по настоящему за свое спасение… Это ничего, если мы так, без формальностей теперь? Мне кажется — повод есть. — Разумеется. Только вот кто кого должен благодарить… Я же за тобой тогда и отправился: генерал Ольден просил привести тебя к нему, когда он наконец сумел вырваться от этих блюдолизов. А в итоге, мы с тобой единственные остались более-менее целы. В доме-то кто не сгорел, того стенами завалило… Живых единицы выгребли — да и то сплошь прислугу, которой в главном зале не было. — Боевая магия? — А что же еще. Уж не шторы от свечки запылали. — В мидландской столице?! — Получается что так. — А генерал Ольден? — Погиб, это точно. И… Вилли, мне кажется, самое время тебе кое-что рассказать. — Не тяни тогда. — Тебя обвиняют в его убийстве и заговоре против императора. И это еще не все, что успело произойти в Эрбурге, пока ты отлеживался, — Верман поморщился, а потом — не быстро, но довольно толково — рассказал обо всех последних событиях. Дворцовый праздник, едва не превратившийся в бойню; ташайские змеепоклонницы, Гончие. И… гибель Харальда Йенча? Арест Марлис?! Вилли громко, не сдерживаясь, выругался — и не услышал своего голоса. Хассо с пару мгновений таращился на него блеклыми глазищами, а потом выдавил: — Ну… вот так вот, да. Вилли? — М-м? — Ты как вообще? — Удар меня явно не хватит, годков как-то маловато. Хотя — может и жаль! И я все, конечно, понимаю. Даже кто меня, похоже, сдал… Чертова лживая шлюха! Но господин Йенч?! Марлис? Хассо, это же наверняка какая-то ошибка! Ну не может же… Просто — не может быть! — Так-то мне тоже всего не говорят, — уже несколько другим, осторожным тоном откликнулся Верман. — Но их фамилия — никак не Йенчи, да и никакие они, ясное дело, не брат с сестрой. А «Харальд», чтоб ты знал, имел немалый чин в лерийской тайной службе… — Ха! Лерийская, сука-мать, тайная служба, — Вилли самому не нравились истеричные нотки в своем же голосе, но его уже несло. — Дико секретно воруют скот и жгут виноградники у мидландских поселенцев, что ли?! — Это ты зря. Я вот тоже раньше думал, что у лерийцев, ну… разве что девчонки красивые и язык дурацкий. Но они удивить умеют, лучше имей это в виду. И они — не дикари и не сумасшедшие, что бы там ни болтали. — Они — враги империи! — Как и мы с тобой теперь, Вилли. Делаешь выводы? — Что-о?! Да ты… проклятый предатель! — Вилли рванул к Хассо, чтобы выдернуть эту двуличную скотину из кресла за воротник и… Он сам до конца не знал, что именно предпринять — попытаться придушить или всего лишь съездить по костлявой морде, однако как бы там ни было — ноги уже несли его вперед. Вот только далеко не унесли. Видимо, бодрился он рановато, потому что чертову ушибленную в генеральском пруду спину дернуло раскаленной волной боли, а следом к горлу подкатила такая волна дурноты, что осталось только с шипением завалиться обратно на диван — без всякого вмешательства со стороны Вермана. — Кусачей горгулье — короткие крылышки, — между тем не замедлил прокомментировать тот. Вилли, тем не менее, оказался ему за это даже благодарен — жалость сейчас уязвила бы куда больнее. И… неожиданно для себя (бешенство схлынуло так же быстро, как и накатила, а, может, на него просто не хватало сил) вполне миролюбиво поинтересовался: — А Марлис? Что будет с ней? — Она в руках Церкви. А это все лучше, чем во власти Карла Вельфа. — Они ее сожгут! — Да? И много ты слышал, чтобы за последние годы Гончие сжигали не ересиархов и черных магов, а рядовых проштрафившихся?.. Скорее — отправят в монастырь. А из монастыря девчонку можно и увезти. Причем вероятнее всего — целую и невредимую. — Надо же, а ты — большой любитель святош, я посмотрю, — проворчал Вилли, хотя и понимал, что определенный резон в словах Вермана присутствовал. Ему и самому меньше всего бы хотелось бы узнать, что судьбой Марлис станет распоряжаться Карл — непредсказуемый и стремительно терявший всякую меру в жестоких забавах. — Ничуть не бывало, — спокойно покачал головой его собеседник. — Я просто стараюсь рассуждать логично… И тебе бы стоило. — Начинается! — Как знаешь, — голос Вермана сделался жестче. — Но, Вилли… Будем честны — выбора у тебя особо и нет. А чудом проскочив мимо собственной могилы — как-то странно снова добровольно лезть в петлю, не находишь? Поразмышляй об этом хорошенько — время у тебя еще имеется. Но — не слишком много, учти.

***

Единственное что радовало Габриэля — отсутствие в должном сегодня выйти из-под его пера письме к отцу места для сентиментальности. Новости оказались достаточно оглушительными, чтобы в связи с ними пренебречь всем личным, не выглядя при этом отчаянно нелепо и трусливо. В остальном же… Пока из-под пера на белоснежную бумагу аккуратно ложились чуть наклонные мелкие строчки, в душе у Габриэля клокотало и пылало не хуже, чем в жерле любого из вулканов на островах Хризолитового моря. Конечно, внешне он давно научился сдерживаться. Но перед самим собой счел бы потрясающей наивностью утверждать, будто бы в его жилах не текла ровно та же кровь обуреваемой великими — и разрушительными — страстями соланнской знати, что и у его старших брата и сестры, куда чаще дававших выход знаменитому фиенновскому норову. Сейчас его ярость была направлена во вполне определенную сторону — и даже, на удивление, не в свою собственную. Эти люди! Эти отчаянные (отчаявшиеся?..) идиоты, сами не понимавшие, в какую ядовитую трясину ухнули с головой! Эти несчастные ублю… воистину, Габриэль не находил для характеристики лерийского командования выражений, которые не заставили бы его через мгновение обрушивать громы и молнии уже на собственную голову — за глубоко недостойное духовного лица сквернословие. Или точнее — скверномыслие, что впрочем не делало этот грех более простительным. Отец, конечно, не знал об этом. Не мог знать — поверить, что Адриан Фиенн, считавший все свои труды искуплением провинностей поддавшихся власти Бездны предков, счел допустим использовать в своих целях демонопоклонников, Габриэль никогда не сумел бы. Получается, лерийцы втемную затянули Фиорру в грязную игру. Да что там грязную — способную лишить отца покровительства Тирры, а, значит, — и в принципе всего, что он успел построить. И даже того, что Фиенны имели веками по праву рождения… Нет, все-таки — троеклятые демонами драные горские ублюдки, несомненно! На бумагу бешенство выливалось в совсем иных — корректных и суховатых — выражениях. Однако Габриэль был уверен: отец увидит, какие именно чувства скрывались за ними. Он вообще видел многое, только не всегда хотел показывать своей проницательности — теперь-то Габриэль понял это!.. Жаль, слишком поздно. Но для сожалений у него времени не оставалось и подавно. Письмо уже было почти закончено, когда труды над этим шедевром дипломатичной сдержанности прервал появившийся на пороге младший офицер Гончих. — В чем дело? — не особенно любезно спросил его Габриэль, не отрывая взгляда от бумаги. — Ваше высокопреосвященство, нижайше прошу простить за… — Короче и по существу — у меня тут не приемная понтифика! — Посланец от его величества. — И что у него? Записка?.. Давайте сюда! — Не совсем, ваше высокопреосвященство… Он настаивает, чтобы вы отправились во дворец, к императору Карлу. Говорит — дело не терпит ни малейших отлагательств.

***

Мечи сталкивались с едва доносившимся сюда звоном, а две казавшиеся с высоты крепостных стен игрушечными солдатиками фигурки будто бы вовсе неутомимо кружили по тренировочной площадке. Курсанты… Гильом Одар, облокотившись о парапет, задумчиво смотрел на рослого рыжего парня и его куда менее впечатляющего на первый взгляд, но явно ловкого и упорного противника-брюнета. Стоило бы отмечать для себя их ошибки, чтобы потом при случае строго и подробно указать на те. Но вместо этого Гильом невольно задумался том, как скоро карьера в церковном воинстве разведет по разным городам и странам сейчас явно крепко сдружившихся между собой будущих Гончих. И сколь долгой вообще выйдет их служба, учитывая какое количество выпускников гибнет в первые же годы. Н-да, возможно, он старел или вконец размяк на кабинетной должности, но сегодня мысли Гильома были далеки от приличествующей офицеру Церкви холодной бесстрастности. И он не собирался лукавить перед самим собой, кто именно оказался тому причиной. Вероятно, очень многие даже среди самих Гончих видели в Габриэле Глациесе всего лишь изнеженного и развращенного юнца-аристократа. Избравшего непомерно тяжелую и опасную для такого белоручки стезю — и получившего по заслугам, что если и не должно было радовать, то, во всяком случае, имело резон восприниматься как должное… И Гильом, возможно, сам бы до сих склонялся точно к такому же мнению — если бы только не имел случая столкнуться с молодым, но уже обреченным на скорую смерть кардиналом лично. В Глациесе горячо, может быть — даже слишком для обычного смертного, пылало пламя. И оно было отнюдь не из тех огней, которые опаляют всех вокруг, светя лишь своему хозяину. О нет — этот человек, напротив, думал обо всех, кроме себя. И не только думал, а делал: прорубаясь через вековые глупости и ошибки там, где пасовали опытнейшие и вроде бы — мудрейшие. Вот только, увы, сил на это у Глациеса явно оставалось все меньше. А тут еще Трое отчего-то решили устроить своему верному слуге новое испытание, лишив в самый разгар зловещих имперских событий вернейшего соратника, который явно не был для своего бывшего командира простым инструментом его воли. «Тут и здоровый-то не выдюжит, а уж этот поломанный мальчик… — промелькнуло в голове у Гильома, который тут же с досадой стукнул кулаком по камню, понимая, что думает о кардинале уже в совсем неподобающих случаю выражениях. — Ну что же — держитесь, ваше высокопреосвященство! И да смилуется над вами небо, ибо кого ему еще миловать, если не таких, как вы? А мы… Мы просто попытаемся помочь вам исполнить свой долг — как умеем».