Границы счастливых сказок

      – Камадо, мальчик мой…       У Тандзиро от этих слов, произнесенных тише обычного, мурашки бежали по телу, а низ живота сводило судорогой – казалось, он мог закончить только от того, что Ренгоку-сан в запале звал его так проникновенно. Шепот Ренгоку возбуждал до того сильно, что ноги начинали дрожать: если бы Тандзиро не лежал сейчас на кровати старшего, то непременно бы осел на пол. Одеяло наполовину свисало с постели, но никто из них не торопился его поднимать.       Камадо ерзал на простынях, цепляясь руками за подушку у себя под головой и мысленно уговаривая себя поскорее расслабиться – слишком много было напрягающих факторов, от которых он просто не мог даже вздохнуть спокойно. Обнаженный Ренгоку-сан, закинувший его ноги на собственные плечи и пристраивающийся к нему сзади, вспотевший и распаленный желанием, был настолько прекрасен, что Тандзиро уже готов был плакать от восхищения. Его напряженный член упирался в промежность мальчика, скользя по обильно смазанной нежной коже, иногда задевая плохо разработанное колечко мышц. Кёджуро все губы себе искусал, пока наспех подготавливал своего партнера к проникновению – делать это вдумчиво и размеренно у него не выходило, хотя процесс явно того требовал: Тандзиро морщился от ощущений и постоянно пытался вывернуться так, чтобы чужие пальцы покинули его тело. И старшеклассник как мог успокаивал его: горячими словами, поцелуями, нежными касаниями. А собственное терпение все приближалось к пределу.       – Камадо, я вставляю!.. – зачем-то громче, чем нужно, оповещает его Кёджуро о своих действиях, получая робкий кивок и опуская напряженный взгляд на свое поблескивающее от смазки естество. Его голос уже хрипел, а во рту все пересохло – старшеклассник старался не смотреть в раскрасневшееся лицо Тандзиро, боясь излиться раньше времени от такого перевозбуждения. Пунцовой от напряжения головкой члена он толкнулся вперед, крепко держа сильными руками бедра партнера, но тут же замер, остановленный резким вскриком. Камадо зажмурился, поджимая распухшие от поцелуев и укусов губы, и отрицательно замотал головой. – Мальчик мой, что не так? Тебе больно?       – Ренгоку-сан, пожалуйста, налейте туда еще смазки!.. – болезненно простонал Тандзиро, крепко хватая Кёджуро за руки, пытаясь убрать их со своих бедер – старшеклассник неосознанно слишком сильно сжимал их пальцами, причиняя ему неприятные ощущения.       – Но, Камадо, мальчик мой, я и так уже истратил весь тюбик! Там ведь было совсем немного! Неужели, это не помогло? Может, мне сделать это резко и быстро, чтобы тебе не пришлось много терпеть? – высунув язык от усердия и смахнув пот со лба и носа, Ренгоку вновь попытался натянуть парнишку на свой стоящий колом член. Головка не вошла даже целиком, а Тандзиро так и подкинуло на кровати: он заерзал ногами на плечах старшеклассника, безуспешно пытаясь отпрянуть от него. Старший наваливался на него всем телом, пытаясь взять верх своим напором, но получалось не то чтобы хорошо. Камадо от этого под ним стонал в голос, прося остановиться или хотя бы добавить смазки. Это сбивало настрой, и разгоряченный Кёджуро прекратил свои попытки войти в тело партнера глубже. – Что ты предлагаешь мне сделать, мальчик мой? Я хочу дойти с тобой до конца! Если мы уже начали, то не можем остановиться сейчас только на этом! Я ведь даже договорился с Узуи, чтобы он освободил комнату для нас с тобой на несколько часов и дал мне эту смазку! Они с блондинчиком уже сделали это, так почему у нас не получается? Почему ты не можешь принять меня? Может, мне попробовать вставить тебе в другой позе? Сзади?       – Простите, Ренгоку-сан, я, правда, не могу ничего с собой поделать! Давайте попробуем сзади… – согласился тот, виновато опуская глаза, боясь, что Кёджуро попросту потеряет к нему интерес, если не получит желаемое. Вытерев непроизвольно выступившие слезы, он оперативно перевернулся на живот, вставая на четвереньки и прогибаясь в пояснице. Ягодицами Тандзиро прижался к паху старшего – большие вспотевшие ладони тут же огладили их, уверенно сжимая и разводя в стороны. Смазанного и раскрасневшегося отверстия снова коснулась горячая головка члена Кёджуро, и старшеклассник толкнулся бедрами внутрь. Камадо лицом уткнулся в подушку, невнятно застонав, изо всех сил стараясь терпеть и расслабить мышцы.       – Он не входит целиком!.. – сквозь зубы проговорил Ренгоку, напористо толкаясь вперед, каждым движением словно вколачивая мальчика под собой в матрац еще сильнее. – С моим размером что-то не так?       – В-вы очень большой, Ренгоку-сан, но в этом нет ничего плохого! – срывающимся на стоны голосом заверил его Камадо – он, чтобы отвлечь себя от болезненных ощущений, настойчиво трогал свой упавший член, представляя перед глазами образ Ренгоку-сана: все-таки находиться к нему лицом было гораздо приятнее. – М-может быть, в следующий раз попросить у Узуи-сана два тюбика?..       – Да я на выходных уеду в город и закуплю там целую партию, чтобы нам хватило на год вперед! Черт, не могу протолкнуться! Мы должны сделать это! Мальчик мой, а вода не поможет?       – Я не знаю, Ренгоку-сан… Мне так не кажется…       – Мне казалось, сделать это будет так легко! – он вновь вытащил из тела мальчика член, вошедший туда лишь на половину, и попробовал вставить под другим углом. Тандзиро под ним дрожал всем телом, не отнимая головы от подушки. И когда Кёджуро, уже решивший все-таки грубой силой попробовать вогнать свое естество внутрь, в дверь осторожно постучали. Оба парня замерли, прислушиваясь, и стук повторился вновь. Измученно вздохнув и запрокинув голову в бессилии, старший отстранился от своего мальчика и сполз с кровати, взглядом отыскивая спортивные штаны, попутно кидая Тандзиро свою футболку. – Надень это на всякий случай. Скорее всего, Узуи забыл что-то!       Растрепанный Ренгоку, все еще влажный от пота с надетыми на голое тело штанами, приоткрыл дверь в комнату, тут же встречаясь взглядом со своим младшим братом. Тот взволнованно оглядел старшего с ног до головы, прижимая худые руки к груди. Ситуация выходила слишком неловкой. Пустить Сенджуро в комнату сейчас Кёджуро не мог, а потому он продолжал держать его на пороге.       – Ты чего здесь, Сенджуро? – наконец, спросил старшеклассник, замечая, как начинают румяниться обыкновенно бледные щечки брата. – Что-то случилось?       – Н-нет, ничего… А ты чем-то занят?.. – мальчик опустил взгляд в пол, неловко проглотив свой неудачный вопрос. Недвусмысленная выпуклость и влажное пятно в области паха на штанах старшего говорили как минимум о том, что он действительно все-таки был занят, когда его отвлекли. Кёджуро и сам понимал, что выглядит сейчас не самым потребным образом, но выставить Сенджуро вон просто не мог. Впрочем, мальчик сам быстро сообразил, что его присутствие здесь явно лишнее в данный момент, а потому поспешил откланяться. – Извини, что отвлек тебя, брат… Я лучше позже зайду.       Закрыв за ним дверь, Кёджуро вернулся к сидящему в одеяле Тандзиро, садясь на кровать рядом с ним, тяжело вздыхая. Младшеклассник, заметив, как озадаченно выглядит его возлюбленный, торопливо подсел к нему ближе, обнимая за плечи, нежно прижимаясь к нему щекой.       – Это был Сенджуро-кун? – тихо спросил Камадо, ласково пригладив обычно стоявшую торчком медно-золотую челку парня. – Что-то случилось?       – Сказал, ничего, но… Странно, странно! В последнее время мне кажется, что он чем-то обеспокоен – надо будет зайти к нему после и поговорить! – Кёджуро припомнил опечаленное лицо младшего, задумчиво потирая подбородок двумя пальцами, а потом, вдруг неожиданно выпрямившись, обернулся к старшему Камадо, роняя того спиной на постель и нависая сверху. – А пока продолжим, на чем мы остановились, мальчик мой!       – Р-Ренгоку-сан! Стойте! Не надо так резко!..       День ото дня пребывая в школе, прекратив ездить домой даже на выходные, Сенджуро преставал узнавать сам себя. Непонятное чувство постоянной тревоги, липкого страха сковывало его – временами ему и вовсе хотелось забиться в угол своей комнаты и не выходить оттуда. Он не понимал, что происходит. Один раз ему звонили из дома: Котецу, его сосед по комнате, который принес ему эту весть, забежал в комнату так стремительно, что Сенджуро даже подскочил за столом. Звонки семьи Ренгоку в школу были редкостью. Отец как всегда говорил с ним неохотно, но с неизменной суровостью, отчего у младшего подкашивались ноги. Дрожащие пальцы сжимали трубку школьного телефона, и мальчик всем сердцем хотел исчезнуть и не слышать хриплого отцовского голоса. Шинджуро не спрашивал ни о самочувствии, ни об отметках в школе – без приветствий и долгих раскачиваний он с ходу спросил о том, как обстоят дела с партнером. И сын не смог ответить ему на это ничего внятного: только заикался и мямлил что-то неразборчивое, раздражая отца все сильнее. В конце концов, после длительного молчания мужчина сквозь зубы процедил «бестолочь», и на другом конце провода послышались прерывистые гудки.       Так закончился их разговор, после которого мальчика колотило еще на протяжении двух часов. Но рассказать об этом брату он так и не смог – в последнее время Кёджуро практически каждую минуту проводил вместе со своим партнером, и Сенджуро не хотел мешать их маленькому, только зародившемуся счастью. Брат и так упрямился слишком долго. Теперь и Кёджуро перестал ездить домой на выходные, предпочитая оставаться в компании своего мальчика. Но младший Ренгоку все равно не решался завести с ним разговор о своих нелепых предчувствиях и подозрениях. Он старался всегда находиться в кругу друзей, рядом с Незуко и Муичиро, не оставаться в одиночестве, которое теперь вместо покоя приносило ему лишь новое волнение.       Его сны тоже стали неспокойными: он вскакивал посреди ночи в холодном поту, задыхаясь от того, как бешено стучит собственное сердце, обводил комнату испуганным взглядом, а потом, дрожа всем телом, ложился обратно в постель, пробуя вновь заснуть под храп спящего на втором ярусе Котецу. Его гиперактивный сосед по комнате тоже помогал ему отвлечься от тяжелых мыслей: всегда смеялся, весело болтал о всякой ерунде, пугал сочиненными на ходу страшными историями. От этого становилось легче. Но паника и страх возвращались снова и снова. Как будто что-то должно было произойти, и Сенджуро, теряясь в догадках, дрожал в ожидании неизвестного.       В тот день он тоже плохо спал – снилась повседневная жизнь, переплетенная с сокровенными мечтами и потаенными страхами. Порой сны приобретали совершенно причудливые формы, а Сенджуро, как очень впечатлительный человек, боялся всего того, что видел по ночам в этой выдуманной сознанием реальности. В этот раз он сам куда-то шел школьными коридорами, наполненными солнечным светом. Из высоких окон на него смотрело необъятное небо. Он поднимался по лестницам, открывал какие-то двери, снова поднимался по лестницам, шел коридорами, пока не оказался на школьной крыше – бывать здесь ему уже приходилось. Но почему-то в такую прекрасную погоду здесь никого не было, хотя крыша была излюбленным местом многих учеников. Но он почему-то шел дальше, к бетонному краю и железной ограде. Мир выглядел совершенно по-другому – Сенджуро словно смотрел на него с высоты не своего роста. Крыши других зданий школьного ансамбля бликовали на солнце, за территорией школы зеленел лес, а вдалеке виднелись шапки города. Он и сам не заметил, как стремительным прыжком перебрался за ограду, подходя к самому краю – внизу были чистые дорожки, выложенные плиткой, зелень газона. Но испуганный женский голос вдруг окликнул его, и Сенджуро обернулся назад. У входа на крышу стояла та самая девушка, Аказа Коюки-тян: слезы лились по ее щекам ручьями, она протягивала к нему руки и, словно немая, мотала головой, не в силах выговорить ни слова. Младшему Ренгоку показалось, что он ласково улыбнулся ей – точно тело ему не принадлежало. «Братик, пожалуйста! Стой, братик!» – рыдала она, подходя к нему, еле переставляя ноги, но он, почувствовав, как к глазам подступили слезы, отвернулся от нее, поднимая взгляд к небу. Облака медленно плыли высоко в синеве. И он, любуясь ими, уверенно шагнул вперед, тут же сорвавшись вниз.       Сердце словно подскочило в груди, мальчик вздрогнул всем телом и тут же проснулся, шумно дыша и постепенно осознавая, что никуда не падает. Он был в своей комнате – сверху раздавался храп вперемешку с посапыванием. Котецу еще спал. Просидев на постели неподвижно несколько минут, припоминая все детали еще свежего сна, младший Ренгоку посмотрел на часы, висевшие на противоположной от кровати стене. В комнате было уже по-утреннему светло, но стрелки неумолимо показывали три часа ночи. «Остановились?.. – подумалось ему, после чего мальчик неопределенно пожал плечами самому себе, не заостряя внимание на этой детали. Он поднялся с постели и принялся собираться на учебу.       В этот день была солнечная погода, облака неспешно плыли высоко над землей, и Сенджуро смотрел на них из окна аудитории. Сон его так и не забылся. Чем больше он думал об этом, тем страшнее ему становилось. Мальчик отчетливо помнил это странное ощущение, будто он находился в чужом теле и видел мир глазами другого человека. Да еще и та девушка, Коюки-тян – они всего однажды поговорили с ней и больше не пересекались, но, тем не менее, она появилась в его сне. С того инцидента в столовой младший Ренгоку осознал, насколько интересной и непредсказуемой штукой была судьба: девушка, которую он встретил, желая покинуть школу, удрученный своей бесполезностью, оказалась сестрой того, кого он так нежно полюбил всем сердцем. Из-за такого совпадения мальчик только все больше верил в то, что этот человек, Хакуджи Аказа, и есть его истинная пара. Но было кое-что еще, что заставляло его нервничать и не находить себе места: Сенджуро был практически уверен, что в своем сне смотрел на бескрайнее небо именно его глазами.       Живот сводило от неприятного волнения. Он видел во сне смерть любимого человека, смерть того, кто был предназначен ему судьбой. Младший Ренгоку перевел взгляд в тетрадь, чувствуя, что его начинает подташнивать от страха – сердце было не на месте и испуганно колотилось уже где-то в области горла. Ощущения полета и падения, которые он испытал во сне, свистевший в ушах ветер, крик Коюки-тян – все это никак не шло у него из головы.       Он еле высидел учебный час, а когда вышел из аудитории, поспешил на свежий воздух, чувствуя, что с каждой секундой ему становится все труднее дышать. Изумленные его поведением Незуко и Муичиро поспешили следом – Сенджуро с самого утра выглядел бледным и перепуганным. Они все трое были уже на выходе из восточного крыла школы, когда услышали чей-то истошный крик на весь холл.       – Кто-то выбросился из окна! Там кто-то выбросился из окна! Там кровь! – в исступлении кричала какая-то младшеклассница, судорожно указывая на выход дрожащей рукой. Кровь в жилах младшего Ренгоку застыла, по спине прошелся холод – он остановился посреди коридора, не понимая, где находится. Руки тряслись. Это не могло быть правдой. Рядом испуганно ахнула Незуко, закрыв рот рукой. Холл восточного корпуса загудел как пчелиный рой: ученики бросились к выходу, подталкивая и пихая друг друга локтями. Тут и там раздавались выкрики:       – Он спрыгнул с крыши! Это самоубийство!       – Он там, там! Лежит! Там все в крови! Он разбился насмерть!       – Кто это? Скажите, кто это!       Отойдя от оцепенения, Сенджуро вместе со своими друзьями покинул корпус и среди прочих спешил к месту трагедии. Казалось, что сюда сбежалась вся школа. Кругом была паника: преподаватели пытались увести учеников в аудитории, но толпа упорно не хотела подчиняться, продолжая тесниться к месту происшествия. Из-за чужих спин нельзя было что-либо рассмотреть, но Ренгоку на подкашивающихся ногах пытался пробиться вперед. «Нет… Только не это! Господи, прошу тебя! Только не это! Пожалуйста, пусть это все будет неправдой! Я хочу проснуться! Пожалуйста, я хочу, чтобы это было всего лишь сном!» – судорожно молился он про себя, из-за хлынувших по щекам слез не видя ничего перед собой. Глаза застилала пелена, все окружающие превратились в расплывчатые пятна – Сенджуро тыльной стороной ладони изо всех сил тер глаза. Вокруг вдруг стали раздаваться шепотки других учеников.       – Это Муичиро Токито! Из третьего класса! Это он выпрыгнул! – от этих слов младший Ренгоку совсем потерялся в пространстве и в следующую же секунду обернулся назад, ошарашено уставившись на своих друзей. Токито, испуганно смотревший вперед во все глаза, стоял здесь, целый и невредимый. Не понимая, о чем говорят окружающие, Сенджуро крутил головой из стороны в сторону, пытаясь осознать, что происходит. Но разговоры о покончившем с собой Муичиро не прекращались – это было какое-то сумасшествие. И когда осознание наконец-то пришло к младшему Ренгоку, нутро его похолодело. На устланной плиткой площадке, измазанной кровью, с разбитым лицом и повернутой в неестественную сторону головой лежал вовсе не Муичиро Токито, как полагали многие, а его родной брат-близнец.       – Ученики, которые видели, как упал Юичиро-кун, утверждают, что перед тем, как спрыгнуть, он громко звал кого-то. Говорят, что он выглядел так, словно был не в себе, – вполголоса говорила светлоглазая Канаэ Кочо, изредка жалостливо поглядывая на стоявшего чуть поодаль Сенджуро. Его старший брат, хмуря густые брови, задумчиво глядел в пол, сложив руки на груди.       – Вот так дела… И кого, говоришь, он звал, Кочо? – спросил у нее Кёджуро. Младший Ренгоку, чувствуя, что к глазам снова подступили слезы, поднял голову, посмотрев на разговаривающих старшеклассников.       – Он звал своего брата. Говорят даже, что он плакал. Все очевидцы утверждают, что мальчик действительно спрыгнул сам. Но что-то в этой истории не дает мне покоя. Я часто замечала, что некоторые ученики ведут себя странно: их психологическое состояние весьма нестабильное, словно что-то оказывает на них давление. Мне кажется, что что-то вынудило Юичиро-куна поступить именно так. Стоит разузнать об этом побольше.       – Понял тебя, Кочо. Сделаю все возможное.       – До встречи, Ренгоку-сан.       Когда девушка ушла, Кёджуро, подойдя к младшему, приобнял его за плечи, прижав к себе. Новость о самоубийстве Юичиро Токито посреди школьных занятий взволновала всех учеников и работающий персонал. Теперь даже в коридорах школы чувствовалось напряжение – школьники старались вести себя как можно тише, побаивались говорить громко, вполголоса обсуждали произошедшее, пересказывая друг другу последние новости и слухи. Смерть Юичиро с каждым днем обрастала новыми подробностями: и уже трудно было понять, где правда, а где пустые выдумки. Слушать все эти разговоры у Сенджуро просто не было никаких сил. Он не был другом Юичиро, отношения между ними всегда были натянутые – иногда создавалось впечатление, что Токито-старший не жаловал людей вообще. Но все это не меняло тот факт, что младший Ренгоку скорбел по нему всей душой. Поверить в произошедшее в первые несколько дней было трудно – обезображенного тела они так и не увидели. Его не показали даже Муичиро. И Сенджуро думал, что это было верным решением.       Младший Токито превратился в тень самого себя. Если раньше он был молчалив и вел себя отстраненно, то сейчас вовсе стал похож на ходячего призрака. Он выглядел болезненно, ничего не ел, не появлялся на занятиях, все время проводя в пришкольном саду, у неработающего фонтана. Незуко и Сенджуро пытались говорить с ним на отвлеченные темы, спрашивали, не хочет ли он чего-нибудь, не нужно ли ему что-то привезти из города и еще много всего. Ответом всегда служило гробовое молчание. Токито будто не видел никого вокруг – он игнорировал всех до единого, даже преподавателей, отчего те лишь разводили руками. Несколько раз Муичиро вызывал к себе директор школы. Незуко и Сенджуро тряслись в ожидании, боясь, что их друга вот так вот просто отчислят за прогулы и неуспеваемость. Но то, о чем говорил Токито с директором, осталось за закрытыми дверями кабинета последнего.       Котецу, целыми днями наблюдавший за тем, как младший Ренгоку недвижимо сидит, уставившись в одну точку, и нервно перебирает пальцами, недоуменно вскидывал густые брови. Само собой, и его шокировала смерть одногодки, но он не намерен был так сходить из-за этого с ума. В конце концов, устав каждый день видеть соседа по комнате в таком состоянии, парнишка не удержался и как-то раз сказал ему:       – Зачем так убиваться из-за смерти человека, который тебе даже другом-то не был! Он на всех смотрел свысока. А ты и вовсе был для него пустым местом, забудь уже об этом! – ответом на эту реплику стал измученный взгляд покрасневших от недосыпа и усталости глаз. Котецу даже поежился – Сенджуро выглядел так, будто его долго мучила какая-то серьезная болезнь: исхудавший, бледный, с залегшими под глазами темными кругами.       – Не важно, каким человеком он был, Котецу – он страдал! А теперь страдает Муичиро-кун… И я не знаю, как мне помочь ему… Я совершенно не знаю, что я могу сделать…       В такие моменты, когда ему казалось, что все вокруг затягивает тяжелыми темными тучами, а весь мир как будто ополчился против него, Сенджуро всегда приходил к своей матери, подолгу разговаривал, слушал ее неторопливую речь, потом вместе с ней читал молитвы за здравие и благоденствие всех живущих, и каждый раз ему становилось легче. Осознание, что он не один, что рядом с ним находится близкий человек, всегда придавало сил. Но сейчас мать была далеко, а он терялся в своих страхах, не зная, что и как стоит делать дальше. Его другу нужна была поддержка, и Сенджуро обязан был найти в себе силы, чтобы оказать ему ее – точно так же, как Муичиро был с ним рядом, когда он сам нуждался в помощи.       Выходные дни принесли с собой тяжелые тучи, надолго скрывшие солнце, и утопили город в, казалось бы, бесконечном дожде. Не найдя в себе сил уехать домой, страшась недовольства со стороны отца, младший Ренгоку вновь предпочел остаться в школе. Конечно, сердце просилось домой, особенно сейчас – родные стены, наверняка, придали бы ему уверенности, дали бы понять, что и у него есть поддержка, а советы матери спасли бы от этого странного душевного беспокойства. Но едва мальчик представлял себе реакцию отца на свое появление, и руки его опускались. Осуждение – это было явно не то, чего он хотел в эту минуту. А поддержку можно было найти сейчас только у одного человека.       Брат и сестра Камадо в эти выходные собрались вместе съездить домой, Узуи Тенген тоже собрался куда-то в город по своим делам, а потому Кёджуро остался в школе в гордом одиночестве. Сенджуро на протяжении всего дня, выполняя домашнюю работу, прибирая комнату в отсутствии Котецу, думал о том, как он расскажет брату о своих страхах и беспокойстве. Все слова, которые он старательно подбирал, в конечном итоге казались ему глупыми, бессмысленными, не стоящими того, чтобы Кёджуро обратил на это свое внимание. Младший раз за разом тяжко вздыхал и заламывал руки. Все-таки что-то в старшем брате напоминало ему об отце: его категоричность, решительность, прямота, граничащая с бестактностью и грубостью. Сенджуро робел и трясся, спрашивая самого себя, стоит ли проблема того, чтобы беспокоить Кёджуро.       Закончив все свои дела в воскресенье уже к четырем часам дня, проведя еще полтора часа в раздумьях, неподвижно сидя постели, мальчик все-таки пересилил себя и отправился в комнату к старшему. «Как бы нелепо не звучала моя проблема, я расскажу об этом брату. Он точно поможет мне, он не будет убеждать меня в том, что я напридумывал себе невесть что!» – говорил сам себе младший сын семьи Ренгоку, идя по коридорам этажа старшеклассников в общежитии. Встав напротив нужной двери, Сенджуро глубоко вздохнул, снова повторяя про себя заранее подготовленные слова. Дело оставалось за малым: постучать и войти.       Но в тот момент, когда Сенджуро занес кулачок, чтобы постучать, дверь вдруг распахнулась, и на пороге показался по-уличному одетый Кёджуро. Мальчик едва не вскрикнул от испуга, во все глаза уставившись на старшего. Кёджуро был с ним с самого рождения – младший видел его в различных жизненных ситуациях, в разных эмоциональных состояниях, но такого выражения лица он не видел у брата никогда.       – Ч-что случилось?.. – пискнул Сенджуро, освобождая старшему дорогу, видя, что останавливаться и разговаривать тот не намерен. От взгляда, с которым смотрели янтарные глаза Кёджуро, у младшего Ренгоку внутри все похолодело. Страх и ужас, которые, как казалось Сенджуро, были чужды его брату, застыли в этом взгляде. Лицо его, обыкновенно имеющее здоровый румянец, было белее полотна, а губы дрожали.       – Некогда! Я срочно уезжаю в город! – большими шагами Кёджуро направился по коридору в сторону выхода, оставив перепуганного Сенджуро ошарашено смотреть себе вслед и теряться в догадках. Что такое должно было произойти, чтобы вызвать подобную реакцию у его брата, младший Ренгоку не мог себе даже представить. Ему оставалось только молиться, пребывая в неведении.       Яркое солнце светило сквозь большие окна медицинского кабинета – шли первые учебные часы третьего дня недели. Вот только Сенджуро, который стоял здесь, возле одной из больничных коек, было совершенно не до этого. Осознание никак не торопилось приходить к нему, мальчик плохо соображал и не понимал того, что происходило вокруг него. Не в силах вымолвить ни слова, он лишь смотрел на то, как его школьная подруга удивленно вертит головой из стороны в сторону, с любопытством рассматривая каждого присутствующего. Она выглядела так же, как обычно – то же прелестное личико, те же наивные глаза, волнистые волосы – но собой ее было назвать трудно. Несколько раз взгляд ее останавливался и на самом Сенджуро: видя застывший на его лице испуг, девочка лишь недоуменно склоняла голову набок, а потом находила новый объект своего интереса. Стоявший здесь же Кёджуро был мрачнее тучи и лишь крепко сжимал кулаки. На старшего Камадо Сенджуро даже боялся смотреть. Это совершенно не было похоже на того самого Тандзиро, в компании которого он всегда видел своего старшего брата. Словно перед ним были два разных человека. У этого нового Тандзиро были ссутуленные плечи, опухшее от слез лицо, краснющие глаза и затуманенный взгляд. Он стоял рядом со старшим Ренгоку, в бессилии привалившись к нему плечом, невидяще смотря на сидевшую на постели сестру.       – Директор Мичикатсу, к сожалению, не может подойти к нам немедленно, – будто бы механическим голосом проговорила молодая женщина с аккуратно забранными белоснежными волосами. Сенджуро медленно перевел на нее взгляд, пытаясь сообразить, кто она и что делает здесь, – госпожа Акума в данный момент находится не в школе. Заботиться о вашей сестре на время ее отсутствия буду я. Мое имя Убуяшики Амане. А теперь, прошу вас, дайте мне делать свою работу.       На время осмотра братьям Ренгоку пришлось выйти из кабинета: в коридоре они остались наедине, и Кёджуро наконец-то смог рассказать ему о произошедшем. Но как только он заговорил, Сенджуро вскочил на ноги и протестующе замотал головой, прося брата замолчать – все, что тот рассказывал, было похоже на какой-то ночной кошмар, который никак не должен был обратиться в реальность. Сначала самоубийство Юичиро Токито, а теперь... У младшего Ренгоку на глазах невольно навернулись слезы – состояние старшего Камадо стало вдруг понятным ему.       Это не поддавалось никакому осмыслению, и никто не мог поверить в реальность произошедшего. Тандзиро, договорившийся о встрече с Зенитсу на выходных, ушел из дома, провожаемый всей семьей, а через два часа вернулся в перевернутую вверх дном квартиру. Все домочадцы, ждавшие его возвращения, были мертвы. И лишь обезумевшую от ужаса Незуко удалось спасти. Она получила не смертельные повреждения, которые затянулись за необычайно короткий срок, приведя в недоумение врачей неотложной помощи. Того, что произошло в доме семьи Камадо, не могли объяснить даже специальные службы. Убитые не были зарезаны, застрелены или забиты до смерти – их будто разорвали на куски. Соседи утверждали, что не слышали ни криков, ни других посторонних звуков, а допросить единственного свидетеля этого кровавого буйства не представлялось возможным: старшая дочь семьи Камадо словно повредилась рассудком и не могла связать и двух слов, только невнятно мычала. А старший сын выплакал себе все глаза и сорвал горло. Кто мог так ненавидеть семью Камадо, чтобы безжалостно вырезать всех ее членов и не пощадить даже маленьких детей, не брался предполагать никто.       Колени онемели от боли – бетонная крошка, разбитые стекла окон и другой мусор больно впивались в них, но мальчик не смел подняться или принять более удобное положение. Сложив дрожащие руки в молитвенном жесте, содрогаясь всем телом, он недвижимо стоял перед алтарем, преклонив голову. Рыдания рвались наружу, и Сенджуро, чтобы сдержать их, стискивал зубы, повторяя одни и те же слова. От собственных мыслей леденел дух – он начинал сомневаться в своих убеждениях. Ведь кто-то же должен был слышать его молитвы, так почему этот кошмар все не прекращался?..       – Какой в этом толк, мама, если я не могу никому помочь?.. – обращался мальчик в пустоту, подняв глаза на разбитые витражи. – Какой толк от всех моих действий? Неужели я недостаточно молился за счастье брата и Тандзиро-сана? Почему счастье всегда должно быть омрачено?.. Почему?! – его голос сорвался на крик, и в следующее мгновенье Сенджуро громко разрыдался, уперевшись руками в грязные плиты пола. Слезы, не переставая, катились по нездорово горящему алыми пятнами бледному лицу – словно бы выплескивалось наружу накопившееся за все это время напряжение. И младшеклассник уже не заботился о том, услышит его кто-нибудь или нет. Однако плеча внезапно коснулась чья-то тёплая ладонь.       – Эй... Что с тобой случилось? – услышав чужой голос, младший Ренгоку, задохнувшись плачем, боязливо обернулся, поднимая заплаканные глаза на пришедшего человека. На этом лице были только искреннее изумление и еще какое-то чувство, похожее на жалость, желание помочь, но Сенджуро резко отпрянул в сторону, поднимаясь на ноги. Это был тот самый Хакуджи Аказа, беспардонно прогнавший его из этого самого места некоторое время назад. Только смотрел он совсем по-другому – будто всей душой сочувствовал горю младшего Ренгоку. Едва только Хакуджи сделал шаг ему навстречу, мальчик испуганно отступил назад, сторонясь его, и попятился в сторону выхода. Голубые глаза удивленно распахнулись, а их обладатель как вкопанный застыл на месте, видя такую реакцию и боясь сделать что-то еще. – Сенджуро... почему ты избегаешь меня?.. Я не желаю тебе зла. Нет! Постой, Сенджу!..       Аказа не успел даже договорить, когда младшеклассник, не оглядываясь, бросился к выходу из заброшенного здания, не оставив ему и шанса, чтобы объясниться. С раскатившемся на все заброшенное здание рокотом хлопнула тяжёлая дверь, а следом восстановилась мертвая тишина. Хакуджи по-прежнему пораженно смотрел на то место, где ещё несколько минут назад стоял мальчик. В эту минуту старшему казалось, будто его душу вывернули наизнанку: человек, которого полюбило его опасливое сердце, боялся его. Расклад хуже нельзя было придумать даже нарочно – все выглядело так, будто даже сама судьба насмехалась над его бедами и одиночеством.