В юном месяце апреле

еб твою мать, я люблю твои волосы я хочу спать с тобой я хочу стать тобой

Сережа на солнце золотится. Олег кидает на опущенную макушку внимательный взгляд, но затем вновь смотрит на свою руку — Разумовский старательно выводит на запястье рисунок ручкой. Кожа начинает раздражаться от постоянного чирканья острого кончика, краснеет, когда несколько раз по одному и тому же месту — даже чуть-чуть больно. Но Олег, конечно же, не хочет прерывать такой занимательный процесс. За спадающими рыжими волосами трудно рассмотреть сам рисунок, а отнимать руку, чтобы глянуть наконец, Сережа не дает, крепко сжимая раскрытую ладонь. У него мягкие теплые, немного влажные пальцы. Олег улыбается солнцу. Стадион утром еще пустует, через час придут первые бегуны. — Ты бы хотел сделать татуировку? — спрашивает Сережа, не отрываясь. Олег задумывается ненадолго. — Наверно, да, а ты? — Нет, — он заправляет прядь за ухо. Олег отслеживает движение, переживая странное желание, очередное из тех, что бывали по отношению к рыжим прядям, — убрать, собрать, заправить самому. — Тебе не надоели волосы? — раньше Разумовский хоть иногда стригся короче. Конечно, Олегу рыжие длинные пряди…очень нравились. Особенно мокрые. В душе Волков старался не пялиться, но иногда не мог удержаться. И однажды случилось неожиданное: — Что? — Сережа оборачивается через плечо с футболкой в руках. Увидел в отражении, как Олег пялится?! Волков чувствует, что сейчас как будто покраснеет от ощущения, что его тайна разоблачена. Сразу становится по-странному стыдно, и все мысли, крутившиеся до этого, кажутся мерзко-тупыми. Он даже мельком фантазировал, как, наверно, приятно помыть голову Сереже самому, от мыла пряди скользят между пальцами, кожа головы устала от такой тяжести… Идиот. Это все вряд ли нормально. — Быстрее давай! — выпаливает Олег, отворачиваясь. — Зачем? — недоумевающе продолжает Сережа. — Что случилось-то? С того момента Олег Волков запретил себе уделять слишком много внимания волосам Сережи Разумовского. И это вдруг породило к ним чувство…не неприязни, но враждебности. Словно что-то ускользнуло из пальцев и стало недоступным. Сейчас золотящиеся пряди были красивыми как никогда, и Олег невольно следил за тем, как кончики, лежащие на плечах и спине, взлетали от порывов ветра. — Что? — Сережа поднимает голову от руки Волкова, щурясь от ударившего в глаза солнца. — Надоели? — Ну да…не хочешь все-таки отстричь? Разумовский хмурится, внимательно всматриваясь в глаза Олега, и твердо отвечает: — Нет, мне нравится, — такие вопросы вызывали у Сережи необъяснимое желание защититься, оттолкнуть, словно мир посягал на то, что принадлежало только ему, — а тебе что, нет? — немного тоскливо добавляет он. Тон у Сережи почти обиженный, он даже рисовать перестал. Но вопрос, кажется Олегу, с подвохом. И как отвечать? Честно — Сережа, я так люблю твои волосы, что готов сам ухаживать за ними каждый день, твои волосы — как будто ты сам, могу смахнуть их с твоего плеча — и внутри все схватывает, словно коснулся сердца. Олегу аж самому противно от того, как жалко звучит. Нет, ему не нравится. — Ну, можно немного короче, — расплывчато выдает Олег, и уже понимает — это было зря. Сережа глубоко вдыхает, утыкаясь обратно в рисунок, с уже меньшим энтузиазмом, а через мгновение негромко проговаривает: — Игорь недавно сказал, что с длинным наоборот круче. Ему нравится. Как у этого… Дэйва Мастейна! — всплывший в памяти аргумент в защиту своей прически вернул Сереже настрой, и он снова поднял голову. — Помнишь, из Мегадеф или как их…он ставил пластинку неделю назад! Конечно, Олег помнил. И не мог понять, что злило его больше: то, что Сережа так хорошо запоминает и так глубоко воспринимает все тупые комментарии насчет своих волос от Грома или то, что название группы и имя ее солиста, которую один раз включил Игорь, Разумовский запомнил с одного раза, а крутейшие тексты Арии воспринимать отказывался. — Это — живая классика! Мировая! А твой «русский рок», — Игорь создал руками кавычки в воздухе, — так…песенки народного творчества на подсосе! — разговор в тот день в очередной раз шел не туда. Сережа чесал за ухом ласковую Васю. Когда-то давно он ее побаивался, но та ластилась к нему больше, чем к другим, клала красивую мордочку в раскрытую ладонь, а после значительной разлуки — прыгала облизывать. Сережа каждый раз старался увернуться. Олег любые споры переносил непросто, а про свою музыку — совсем тяжело. Он уже стоял посреди комнаты, агрессивно перечисляя на пальцах какие-то имена, песни, альбомы. От реальной ссоры, по традиции переходившей в драку, их отделяли еще две-три кинутые друг другу фразы. Сережа чувствовал, что многое изменилось после знакомства с Игорем Громом. Между ними с Олегом. Иногда дни проходили…идеально — они гоняли на великах, купались на озере, лазали по заброшкам и самое любимое — сидели вот так в комнате Игоря, болтали обо всем, пару раз даже фильмы смотрели, хоть и не самые содержательные — сплошь драки, ведь в этом вопросе всегда было двое против одного. А потом двое возвращались в свой детдом. Шли по короткой тропинке через лес — столько всего можно было обсудить, настроение было такое странное, как будто их мир на двоих расширился, как будто теперь они могли подключать себе дополнительные вселенные, выбирать в меню как в игре «планета Игоря Грома». Потом, залезая в свои узкие кровати, перешептывались, пока кто-то не начинал возмущаться, обещая отпиздить, и засыпали, почти счастливые. Но иногда что-то новое проскальзывало между ними. Были дни, когда возвращались в тишине, давящем молчании. О чем бы Сережа не заговаривал — Олег был холодным, немногословным и грубым. Сережа обычно старался не быть навязчивым. Мало ли, что там Олег думает? Он всегда был не очень разговорчивый. Но однажды Сережа не выдерживает от резко накатившей из-за непонятной полуобиды друга злобы: — Да что с тобой?! Чего ты молчишь всю дорогу! Олег останавливается посреди тропы, и Разумовский почти врезается ему в спину. — Просто нет настроения, не знаю, — Волков не оборачивается, и Сережа сам его обходит, пытаясь заглянуть в глаза. — Ну, скажи, — голос начинает терять прежние уверенные нотки. Разумовский видит, что Олег как будто действительно расстроен, тот не смотрит в ответ, а темные брови сведены. — Что случилось? Олег ненавидит себя в этом лесу. Он начинает чувствовать, как сердце заходится от волнения. Накатывает какой-то незнакомый страх — как будто, рассказав сейчас что-то настоящее, честное, все вообще сломается. Сережа стоит перед ним — тревожный, внимательный, заглядывает в его лицо. Зачем он мучает его своим молчанием, зачем теряет их мир на двоих, рушит своей тупой, блять, ревностьюобидой их доверие. Но и довериться по-настоящему Олег Волков не может. В груди начинает свербеть от подползающего понимания о самом себе, о том, что случилось на самом деле. Сережа, ты случился. — Ничего, — Олег быстро хватает воздух в слове и продолжает, уже подняв голову, сталкиваясь с немигающим взглядом отдающих в наступающих сумерках синевой глаз. — Думаю про…дом. — За такую ложь Олегу стыдно, такие мысли для каждого из них больны. Он словно прикрывает свою слабость тем, что нельзя использовать вот так…как будто кощунствует. Сережа смотрит еще мгновение и вдруг прижимает Олега к себе одним движением. — У нас тоже будет дом, — быстро проговаривает Сережа. Олег чувствует как волосы щекочут щеку и прижимается сильнее. У нас. Вдвоем. Как и должно быть. Сердце заходится сильнее. Сидя теперь, под уже распалившимся, таким редким для Петербурга, солнцем на стадионе только с Сережей, Олег вспоминает это странное объятье. Злость от Игоря, Мегадефа и таких близких и далеких рыжих волос отступает. Сережа все еще оживленно рассказывает про песни и коллекцию Грома-старшего, параллельно даже вспоминает Кипелова, как доказательство крутости длинных волос. Олег улыбается и, вспомнив про таинственный рисунок, смотрит наконец на руку. На запястье красивая морда...волка? — Первый эскиз! - Сережа перебивает сам себя, кивая на руку Олега. - Потом нарисую тебе круче. На спине набьешь! - И припадает лбом к нагретому плечу. Волков, быстро окидывая взглядом стадион, позволяет себе убрать наконец за ухо непослушные пряди.