тебя там встретит огнегривый лев
и синий вол, исполненный очей
с ними золотой орел небесный
чей так светел взор незабываемый
Игорь мчался по лестнице, перепрыгивая по две ступени. В высокие окна еще било закатное солнце. Он обернулся — Волков и Сережа поднимались следом, засвеченные как на старых фотографиях. Золотились рыжие подлетающие волосы, открытая шея Олега как будто просвечивалась, окутанная краснеющим светом кожи.
На чердак залезали долго — узкая чугунная лестница с тонкими перекладинами тянулась прямо над пролетом.
— Да не ссы ты, — Игорь подтолкнул Сережу плечом, — лезь давай.
Разумовский многозначительно закатил глаза. Ссать тут было не о чем. За минувший год все немного изменилось.
Майским вечером в душе Сережа понял, что не выглядит так, как долгое время до этого момента. Плечи были шире, кадык стал рельефным и чувствительным, а когда-то оленьи тонкие ноги как будто выглядели мощнее обычного.
Выключился звук последней душевой, Олег вышел, шлепая босыми ногами по кафелю.
— Ты чего не оделся еще?
Сережа стоял у зеркала, явно рассматривая себя, чуть наклонившись вперед. Полотенце на бедрах еще держалось, и слабо запахнутый край норовил выскользнуть окончательно. По плечам текла вода от мокрых волос.
— Холодно же, — добавил Волков, проходя к лавкам. Взгляд непроизвольно падал на Сережу. Он так изменился за этот год. Все, конечно, изменились, но… Разумовский был не как все. Такие привычные веснушки уже сползли с плеч, кожа была теперь белой, мышцы под ней упругими и крепкими — Олег проверял многократно на вошедших в повседневность «дружеских боях». Иногда даже на ножах, но тут Волков бывало проигрывал. Сережа был хитрее и слишком много смотрел ему в глаза,
смущая сбивая.
— Убит, — прошептал он однажды, подставив лезвие к напряженному мокрому под футболкой животу, чуть подцепив ткань острием. У Олега мурашки прокатились по телу от теплого дыхания у самого уха. Засмеявшись, Сережа отошел. — Отомри, игра закончена.
Олег, глупо простояв еще мгновение, обернулся — Сережа распускал собранные в неаккуратный хвост волосы, снимая потрепанную резинку. Нож был неосмотрительно воткнут в землю.
Теперь же, в душевых, не скрытый одеждой и замерший у зеркала Разумовский выглядел невероятным. Хотелось прикоснуться к этому плечу, подраться прям здесь, чтобы почувствовать горячее тело. Пиздец.
— Пошли, — буркнул Олег, натягивая футболку.
— Никогда не думал, что буду так выглядеть…— протянул Сережа, подходя.
— Как?
— Как ты.
Олег вопросительно посмотрел на него.
Пользуясь всеми полученными навыками и появившимися ресурсами, Разумовский, ловко зацепившись за лестницу, поднялся, уперевшись в узкий проем чердака. Наверху было грязно и душно. Олег появился следом, осматриваясь.
С тех пор, как Игорь уехал из их привычного серого лабиринта, покинув теплую и вкусную квартиру на девятом этаже, он очень быстро стал осваивать просторы центра. Чтобы увидеть Игоря Грома, теперь мало было пройти через лес, пути и гаражи. Нужно преодолеть больше половины ветки метро. Новые крыши почти каждую встречу вошли в привычку. Уютного пристанища с музыкой, первыми сигаретами, сном втроем на полуторном диване и уродливо озвученными фильмами больше не было.
В тот день Игорь не пришел на «их» место — те самые гаражи первой встречи. Когда опоздание превратилось в неприхождение, Сережа уныло присел на разваленные холодные бетонные плиты. Обычно Игорь так не делал. Внутри неприятно щемило, словно от предчувствия, что сейчас — вот сейчас — что-то меняется.
— Странно, — тоскливо сказал Сережа, посматривая в сторону поворота к дому номер двадцать шесть.
— Давай зайдем, — предложил Олег, поправляя рюкзак. На улице было морозно. Январь — самое время для катка на стадионе. Одни коньки пришлось арендовать в классе за сигареты и домашки по алгебре. Вторые должен был взять Игорь.
Домофон жалобно звенел, Сережа чувствовал подтверждающуюся тревогу.
— Может, что-то случилось?
Олег курил и смотрел, как у Разумовского краснеют пальцы, и он судорожно пытается натянуть рукава свитера из-под куртки. Его расстраивала неизвестность, но еще больше то, что Сережа расстраивался тоже. На холоде у него так красиво разливался морозный румянец по лицу, хоть после вечером оно и начинало идти пятнами от обветривания.
— На, — Олег протянул из кармана свои поношенные черные перчатки, он, конечно, подмерзал, но по сравнению с Разумовским был наверняка горячим.
— Не надо, — Сережа отодвинул протянутую руку.
— Отстань, на, — Олег с силой пихнул перчатки еще раз.
Шли медленно и, не сговариваясь, в сторону дома. Настроение ушло, заполняя сердце беспокойством.
Может, не стоило сразу уходить, нужно было побродить, найти кого-то из дворовых, что-то узнать… Размышление прервало сухое прикосновение к руке чуть оттаявших пальцев Сережи. Олег повернулся. Снег вкусно хрустел под ногами, румяное лицо заливал свет, легкие снежинки лежали в растрепавшихся из-под шапки и шарфа волосах.
— Давай так, — Разумовский протянул одну перчатку, — надевай! Пошли.
Когда Олег почувствовал, как оставшуюся голую ладонь схватили сережины пальцы, в сердце схватило трепетным восторгом. Сережа…сплелся с ним и убрал их руки в свой широкий нагретый карман.
— Так теплее, — он улыбнулся.
Шли в молчании. Олег чувствовал редкие поглаживания по своей ладони и каждый раз старался не коситься на Сережу. Конечно, так правда просто теплее.
Игорь нашелся сам.
Пришел через день к покосившимся зеленым воротам. Сережа, уныло смотрящий в окно, сидя на спецкурсе по информатике, почувствовал, как все содрогнулось внутри. Торопливо отпросившись, оставив в классе все вещи, он помчал в комнату за курткой.
Высокая, немного сутулая фигура приближалась к крыльцу, понуро пошатываясь. Предчувствие тогда у дома Игоря Грома не обмануло Сережу — встретившись теперь с ним взглядом, он ощутил болезненную холодность и нервно поправил шапку.
— Привет! — хотелось обнять.
— Привет, — Гром отвел глаза. Выглядел он плохо, что случалось редко — ни улыбки, ни ухмылки, даже нотки игривости в голосе не было. — А Олег где?
— Тренировка…— Сережа чувствовал себя растерянно от мрачного, даже бесцветного тона. Что надо было сейчас спросить у Игоря? Что ему сказать?
— А…— протянул тот и, помолчав мгновение, сказал, не дрогнув голосом, — отец погиб.
Сережа почувствовал, как подкатила резкая тошнота из-за застрявшего воздуха, подскочившего давления и поднимающегося слезного кома, сжимающего все в горле.
— Игорь…— он не запомнил, как притянул его к себе, прижимая через две куртки, шарфы. Гром стоял, не отвечая на объятья, но опустив голову к открытом плечу в незастегнутой куртке, упираясь в шею. Короткие мокрые от снега волосы леденили кожу.
Сережа почувствовал, как плечи дрогнули, тут же окаменев вновь. К ключицам текли горячие слезы.
У Игоря так болело сердце, что он еле стоял на ногах. Он чувствовал, как мышца схвачена конвульсивным подрагиванием. На морозе сердцебиение успокаивалось, но стоило произнести это вслух, как внутри все схватило болезненной судорогой потери. Сердце как будто стало пустым, и теперь в нем все свербело как с голода, с горя, с ощущения, что теперь нужно жить вот так — с этой неутолимой, просящей, детской пустотой. С покинутостью.
Это было непонимаемо. Что такое — терять родителей, Сережа не помнил, даже как будто не знал. Но каждой клеточкой чувствовал страдание Игоря. Чувствовал, что рука немела от того, как Гром вцепился в его локоть мертвой хваткой, как порой он сам хватался за Олега. В отчаянии, ужасе, страхе, тоске.
Сережа глубоко вдохнул, он чувствовал, что сейчас это нужно. Оторвавшись от прижавшегося Игоря, он аккуратно поднял осунувшееся лицо со стеклянными глазами и, заглянув в них, прижался губами к мокрой щеке. И ко второй. К напряженному лбу. Прикрытым векам. Игорь чувствовал новое, желанное, то, что так хорошо залечивало.
Олег Волков, напряженно шагающий со спортивной сумкой наперевес от ворот к двоим у крыльца, осторожно осматривался - еще шли спецкурсы, никто не смотрел на них больше. Подойдя так близко, что Сережа, распахнувший глаза, столкнулся с ним взглядом, Олег понял - случилось что-то ужасное.
Теперь Игорь Гром жил в старом доме с высокими окнами, лепниной в парадной, открытым чердаком. Один. Игорь любил Федора Ивановича, но почувствовать себя родным, своим в его доме, каким он был в своей комнате, своей кухне, уже не мог. Просторная квартира была чужой, музыка в ней играла не та, лепка пельменей не удавалась, и все, что напоминало об отце — любимая кепка и истории Прокопенко.
Федор Иванович взвыл на отпевании, хватаясь за собственный рот, чтобы унять рыдание. Игорь молчал, чувствуя, как слезы катятся без остановки. Священник сказал после — нельзя вот так держать плач, оплакивание дано как благость.
Но прошли месяцы — теперь он резво пробегал по косой крыше, к тому самому месту — оттуда вид на Исаакиевский и классный козырек — от солнца, дождя, снега. Здесь он провел много времени один и почувствовал наконец потребность быть с кем-то вновь.
От вина, теплого заката, чувства высоты рождалось ощущение любви.
Или дело было в тяжелой голове с колющимися рыжими волосами на правом плече Игоря и приятном негромком напеве Олега слева про "город золотой под небом голубым".
Игорь улыбался и щурился закатному солнцу, не отвечая себе.
