в темноте на наши острые плечи
не ляжет рука абы кого
Игорь Гром просыпается от жары — шея мокрая, затекла рука. Комнату уже заливает солнце, за окном, скрипя колесами, проезжает машина, тикают настольные часы. Игорь пытается повернуться к столу — отец придет около семи, может, уже проспали? чего Вася не пришла? — но в лицо лезут жесткие волосы. Олег нехарактерно для себя зарос, и привычный короткий ежик постепенно превратился в странный торчащий в разные стороны ветвистый кустарник.
Гром щурится и пытается высмотреть время — все расплывается в зеленое пятно. Кажется, пять…тридцать..или это пятьдесят... Он аккуратно опускает голову обратно. Олег странно вздыхает и ворочается, поворачивается в итоге к Игорю спиной — у него на правой лопатке шрам, белый и длинный, и чуть ниже, у поясницы, но ее уже скрывает простынь, в которую он завернут как младенец или как статуи в музеях, или как…мороженое в вафельный рожок? Короче…завернут.
От прилива бодрости хочется потянуться, встать, размяться, всех растолкать. Несколько секунд Игорь принимает решение и, уже откинув с себя легкое одеяло, оказывается остановлен.
Сережа, всегда спавший лицом в стену, вжимаясь чуть ли ни между ней и диваном, стекая в образовавшуюся щель, вдруг резко поворачивается, забрасывая Игорю на грудь холодную от охлаждающего бетона стены руку.
По-хорошему, конечно, можно было бы не спать вот так — узко, под утро всегда жарко. Можно было бы стелить в зале на двоих, даже в маленькой
родительской отцовской спальне положить кого-то из них и тогда по-королевски — по одному.
Но однажды вечером в новогодние каникулы случается
вот так и не расслучается обратно.
Сережа сидит на полу, рассматривая новую находку игоревской комнаты — детский альбом с рисунками. Рисует маленький Игорь в основном какие-то побоища, все в крови, пистолеты, машинки, но раз в пять страниц — себя, маму, папу. Сереже даже становится неловко, словно он смотрит на что-то слишком личное, но Игорь разрешает трогать почти все, и Разумовский, жадный до всего нового о своемненаглядномигоре (цитата, которая не нуждается в указании автора), берет действительно почти все.
— Все такое яркое, — он водит пальцами по уже потускневшим листам, но где-то краска все еще светится.
— Да ну, мазня, — отмахивается Гром.
Он увлечен шахматами, найденными под стопкой макулатуры, среди которой и был альбом — Волков оказался недурен в игре, но у Игоря первый разряд. В том, что Олегу победить его невозможно, он самолюбиво уверен.
— Можно карандаш? — вновь тянет Сережа.
— В столе…бери, что хочешь.
Разумовский пользуется предложением и берет и листы, явно вырванные из тетради а4, и карандаши, небрежно разбросанные в ящике, и цветные ручки — красная, зеленая, фиолетовая, торчащие из подставки.
Усаживаясь обратно и поудобнее, он подкладывает под листы несоразмерный им учебник по геометрии и смотрит на Олега.
У него точеный прямой нос, греческий, как у скульптур на фотографиях в библиотечных книгах по истории искусств, но лучше — маленькая горбинка украшает. И смешные кончики ушей — чуть заостренные.
Сережа улыбается, опуская взгляд на собственные пальцы, нерешительно вертящие карандаш. Олег смущался, если видел, что тот его рисует, хоть и старался это скрыть — прятал лицо, чуть отворачиваясь, оставляя лишь профиль, но спину всегда прямил. Поэтому профиль Олега Волкова — лучшее из портретных навыков Сережи.
Теперь на листах он вырисовывался легко, всего несколькими быстрыми штрихами уже складывались и высокая скула, и темная хмурая бровь. Взгляд должен был быть устремлен на еще не существующую на листе доску, но выходит так, что устремлен он ровно вперед — на набросанный парой движений профиль Игоря.
Игорь Гром был…красивым. Не таким, каким был Олег. Не таким близким, не таким своим, как будто даже не таким ясным. Он был таинственным — эта загадка складывалась в его изогнутых губах, в зеленоватых на солнце глазах, в родинках на шее. Сереже он нравился — это простое слово целиком отражало его отношение, но думать эту мысль полностью было стыдно. Впервые она ударила в сердце откровением совершенно неожиданно.
— Бери, что нравится, — Игорь сидел за столом, раскачиваясь на стуле, кивая Сереже на книги в шкафу, которые он нерешительно осматривал уже не первый раз. Олег в душе отмывался после битвы с Васей. Улетели в болото? или просто яму? за лесом. Гремела стиралка. Волк почти собака — смеялся тогда Игорь — только, мол, близко не подходи.
— Портрет Дориана Грея, — читает заинтересованно Разумовский.
— Странная, — хмыкает Игорь.
— Ого, ты читал?
— Ну так…начинал. Этого Дориана рисует художник…ну и там всякое такое, — Гром проводит вокруг пальцами, как будто играет на чем-то, — странное, короче. Пидорское. Наверно, этот художник влюбился в него и все. Я дальше не читал.
От неожиданной темы Сережа чувствует, как к щекам приливает кровь. Он отворачивается к шкафу. Но не может устоять и продолжает. Слишком интересно.
— А почему? — Сережа глубоко вдыхает. — Нувлюбилсяивлюбился. — Получается не так уверенно, как хотелось.
Игорь молчит. Ему даже как будто неловко — Разумовский что, смутился? Ну, книга не такая уж и плохая, как он ее «пересказал»…пидорство, может, и правда слишком грубо было сказано, там-то просто…про красоту.
— А ты…?
Игорь не успевает договорить, Олег орет из ванной — какое полотенце!, и Гром, кинув на Сережу странный взгляд, уходит искать и объяснять. Разумовский стоит у шкафа, стараясь не дышать слишком быстро.
А ты? А он, кажется, да.
С того момента все было немного другим. Немного другой Олег — его горбинка не просто красивая, она кажется Сереже такой
непросто. Немного другой Игорь — когда он трогает его волосы, мурашки бегут по икрам
непросто. Все становится непростым —
сложным.
Портрет выходил, как сказал бы классик красноречивых описаний, явно пидорским. Игорь и Олег смотрели друг другу в глаза, небольшое расстояние между ними Сережа сокращал несколько раз, пока не придвинул Игоря Грома к Олегу Волкову почти вплотную. Лучше им не показывать. Разумовский, быстро сложив листок, запихивает его в карман штанов. Вася, устало положив морду на лапы, внимательно наблюдала.
— Давай доиграем потом, — голос у Олега проигрывающий, и Сережа беспокойно косится на него.
— В смысле потом?! Играем до конца!
Олег оборачивается на тьму за окном.
— Надо возвращаться скоро, поздно.
— Оставайтесь, — Гром не отрывает взгляда от доски, делая следующий ход.
Игра заканчивается через час, Гром удовлетворенно подмахивает сам себе руками- давайте, давайте, аплодисменты гроссмейстеру! Олег закатывает глаза, чуть ли не цокая от пренебрежения. Сережа улыбается, но старается не смеяться — Олег до этого момента всегда выигрывал, даже у него.
— Так, ну…диван разложим…— Игорь выглядит озадаченно.
— Может просто в другой комнате, там же кровать. — Олег недоверчиво косится на диван. Спать, очевидно, будет узко. Они вдвоем-то с Сережей поместились бы впритык, а Игорь — просто лошадь.
— Может, пока так, а там…посмотрим, — Сережа звучит невинно, но Волков напряженно косится на него — тот тут же заправляет прядь за ухо. Извиняющийся жест.
Первые минуты лежат, не шевелясь, вытянувшись как солдатики. Игоря пробивает на смех. Реально хуевейшая из идей! Он слышит, как тяжело вздыхает Олег, и становится еще смешнее. Сережа старается молчать из солидарности, но не выдерживает.
— Все, я щас буду спать на полу, — раздраженно от доносящегося сережиного смеха выдает Олег, — это невозможно.
— Нуууу, нет, — Игорь
игриво шутливо закидывает на него ногу, поворачиваясь целиком, хватает поперек голой груди, — оставайся, мальчик, с нами! Будешь нашим королем!
Диванная схватка длится недолго — Олег победил. Игорь повержен, придушен подушкой и изгнан с солидного места посередине. На краю, действительно, не так весело, но зато в свете луны уже привыкшему к темноте взгляду теперь видно разом обоих.
Посреди ночи Игорь Гром просыпается от тревожного сна — он бежал по лестнице за отцом, но не мог догнать, ступени шли то вверх, то вниз… Сердце колотилось в груди, рука затекла. Проморгавшись в темноте, он обернулся и впервые испытал странное неопознаваемое чувство, увидев, как Олег Волков жмется к обтянутой белой футболкой худой спине, обнимает за плечо, уткнувшись куда-то в копну растрепавшихся волос.
Теперь же летним утром в 5:56 (наконец-то разглядел) Игорь аккуратно снимает с себя сережину руку, и, поворачиваясь осторожно и тихо, кладет ладонь на его белую грудь, кожа гладкая и тонкая, бросает взгляд на трепещущие светлые ресницы — несколько летних веснушек даже на веках.
Игорь отнимает руку через мгновение. И долго смотрит в потолок, все оставшиеся тридцать минут до подъема. Сережа отворачивается к стенке снова, уже улыбаясь.
