В юном месяце апреле

ты ко мне холодна как подо льдом нева и в любое время года москва но против мокрого ветра смолит моя сигарета она хочет побыстрее истлеть я готов удивиться обнаженным ключицам и понять, что ты враг себе

В зале почти нет людей — утро четверга. Фильм странный, старый, черно-белый. На кассе Игорь еще косится жалобно на «Звездные войны», но Сережа непоколебим в решении — выиграл право на выбор в честной схватке на ножах за гаражами и теперь все смотрят «Я шагаю по Москве». Билетерша на входе в зал подозрительно косится на грязные, порванные кроссовки Олега, бросает многозначительный взгляд на его хмурое лицо, но молчит, возвращая надорванные билетики. — Что? — поднимаясь на последний ряд, Сережа оборачивается на молчащих друзей, улавливая возмущенное недовольство. — Как будто кто-то из вас шагал по Москве. — Это ж старье, — Олег пробирается к центру ряда за Разумовским. — Лучше б на «Звездные войны» пошли, — поддакивает Игорь, вспоминая манящий постер. — Как только вы залижете свои колото-ножевые, так сразу и побежим на твои войны, — Сережа хитро и зловеще улыбается, пропуская Игоря, усаживаясь посредине. Спорить тут не о чем — Олегу «перерезали» яремную вену, а с учетом силы удара Разумовского лезвие прошло бы до связок. Драться с ним стало сложно, но интересно. Из очевидных преимуществ — свирепость, скорость, доскональное знание стиля Олега и всех его ударов. Из недостатков — слишком близко. Когда Сережа прижимался со спины или вплотную к груди, становилось неуютно, дезориентировало. Игорь всегда держался на расстоянии и больше был нацелен на то, чтобы обезоружить. Разумовский же подбирался максимально близко и ударял смертельно. Олег успокаивал себя мыслью, что поддался сегодня, но на самом деле — он просто не мог сопротивляться. То есть, действительно, не мог. Уже погас свет, началась реклама. Волков скосил взгляд. Острый птичий профиль сиял синевой, белели ресницы и брови, редкие веснушки отдавали неоном. Он опасный, он бы и правда мог его убить. В Сереже креп характер, этот стержень поначалу как будто бы не совпадал с его еще нежным детским лицом, но теперь, из раза в раз, когда он прижимал Олега к земле или полу всем телом и дышал горячо и возбужденно, глаза блестели азартом и силой, и нос-клюв склонялся над ним, хищно втягивая воздух. Пару дней назад вечером в спортзале и почти без света Разумовский скользнул где-то слева, и через мгновение острие прижалось к горлу, задержавшись дольше обычного. — Убит, — игра закончена, что-то вроде стоп-слова, в котором всегда слышалась улыбка. — Я просто поддался, — глухо выдал Олег, не отрывая взгляда от приоткрытых губ, поблескивающих в блеклом свете фонарей за высокими окнами. — Хотел умереть? — насмешливо спросил Сережа. Олег промолчал, почувствовав странный неуместный трепет. Разумовский уже начал подниматься. Приятная тяжесть сверху на распаленном теле растворялась, и Волков вдруг, сам не понимая, почему, схватил того за плечо, притягивая обратно. — Я… — стало неловко и как-то страшно, как будто Сережа вот-вот рассмеется ему в лицо, поняв все. Но он лишь смотрел глубоким немигающим синим взглядом. — Что? — Я… — слова не складывались. Это все так…глупо. Олег почувствовал как накативший трепет сменяется злостью на себя. Не придумывай, Волков. — Я понял, — разогнал повисший в воздухе смысл Разумовский и, скинув руку Олега, быстро поднялся. — Нож на матах, посмотри, вдруг распорол, а то нам пиздец. Это было верным замечанием… Петрович давал Олегу ключи по долгой дружбе и по инерции хороших партнерских отношений — тот участвовал во всем, в чем было необходимо, периодические побеждая, а у младших соглашался вести зарядку в дни, когда приходил Вовчик — трудовик, с которым для Петровича было совершенной необходимостью накатить в курилке. Мат оказался цел… От размышлений Олега оторвала хлопнувшая дверь. Внутри все скручивало от неприятного волнения, обиды, злости. Все как будто рушилось, как будто они становились все дальше. Как будто Сережа целовал не его в той темной арке. От накатившего воспоминания внутри все сжалось так предательски унижающее… Олег чувствовал, как дыхание учащается от нарастающего ощущения уязвленности, загнанности, обнаженного бессилия перед этими чувствами. Но мысли продолжали бежать, вгоняя в гневливую ревность. Разумовский не думал и не вспоминал о нем в той ебучей бане, не его представлял, прижимаясь вот так всем телом, ловя в коридорах, запираясь с ним в общей комнате перед завтраком. И он ушел сейчас, поняв, что все это значит для него, для Олега Волкова. Ушел, почувствовал омерзительность всего этого, понял, что это не шутки, не тренировка и не развлечение… Блять. Проходя длинные коридоры, Олег ощущал как в носу начинает щипать, к горлу подкатывает запальчивый ком… Разумовский сидел на боковой лестнице, они всегда ходили по ней. Привалился к перилам и теперь уже даже как-то жалобно смотрел на поднимающегося Волкова. — Че ты тут? — Тебя жду. — Нахера? — Грубость как будто могла защитить его от самого себя и своих чувств. — Просто, — Сережа протянул раскрытую ладонь, словно говорил желтоватым от болезненного света лампочки в пролете взглядом — иди сюда, иди ко мне, не проходи. Олег подал руку и, почувствовав прохладные пальцы, испытал одновременно облегчение и ужасный стыд — вот ты какой, Олег Волков? Просто влюбленный — от слова аж в мозгу все заскрежетало — идиот, которому достаточно протянутой ладони. Сережа аккуратно гладил сбитые, но подзажившие костяшки. — Что ты хотел сказать там? — когда Сережа наконец-то задал свой вопрос, все внутри замерло от ожидания. Он не должен был так себя вести…с Олегом. Но Волков ухмыльнулся, убирая руку. — Ты же сказал, что понял? — Я нихера не понял, — признался Сережа, поворачиваясь к нему лицом. Оно было печальным, уставшим. Сегодня пропустили ужин. И таким родным. У Олега все защемило в ребрах от этих веснушек, покусанных губ, потертого ворота кофты. Что они устроили? Неужели что-то может быть важнее вот этого — взгляда на лестнице вечером, который они бросают друг другу как любимую игрушку уже почти десятилетие. — Зачем тогда так сказал, — Олег хмурился из последних сил, сдерживая свой порыв прижаться к нежному белому лицу. — Испугался, — выдохнул Сережа, не отводя взгляд, — что мы будем делать, если… — он неопределенно повел головой, как птичка. — Если что? — казалось, сердце сейчас остановится. Сережа не ответил, упав на крепкое, вздымающееся вместе с глубокими вздохами плечо Олега. — Олег, я тебя люблю, — боязливый шепот вышел таким жалким, что было даже стыдно поднять лицо. Внутри все словно замерло на мгновение. И запустилось с новой силой — сердце вот-вот выпрыгнет из груди, Олег почувствовал как стало жарко — запылало лицо, даже как будто руки стали тревожными и непослушными. Он, вглядываясь неверяще в опущенную голову с растрепанным рыжим хвостом, не смог проговорить ответ. Олег повел плечом и как будто в лучшем из снов прижался к раскрытым губам. Сережа схватился цепкими пальцами за его плечи, притягивая ближе. Этот поцелуй был другим. Словно не стало тормоза, исчезло стоп-слово. Разумовский впивался мокрым ртом, опуская язык до самой глотки, лаская нежные стенки неба, кусаясь. Почувствовав, как чужие зубы прихватили язык, Олег чуть не застонал. Возбуждение разливалось по всему телу, било в виски. Такого не было никогда. Одурев от желания он, чуть не завалив Сережу на пыльные ступени, прижал того к холодным прутьям перил. Голову кружило, жаркий запах такого поцелуя заставлял хвататься руками за острые колени, сжимать напряженные бедра под мерзкой, скользящей под пальцами тканью спортивок… Когда Олег почувствовал как чужие пальцы скользят в волосах, опускаясь на шею в цепком жесте, воздуха перестало хватать. Он оторвался, чуть не захлебнувшись чужим дыханием. Сережа смотрел безумно, слюна блестела на губах и подбородке. — Я хочу еще, — шепнул он севшим голосом. Через два дня, шагая на встречу к Игорю Грому, впервые за долгое время не в центр, а в родные гаражи близ железнодорожного переезда, Сережа молчал, пока знакомая высокая фигура не начала виднеться на горизонте. — Олег. — Он дернул поношенный широкий рукав куртки и многозначительно посмотрел в темные глаза. Олег все понял, уколовшись об этот взгляд. Конечно, это же Игорь. Блять. Волков смотрел на приближающийся силуэт в темноте зимнего утра, испытывая странное чувство — как будто сейчас он будет включен в игру по чужим правилам, как будто сейчас он так эгоистично скажет себе в очередной раз — тебе же нравится, Олег. И так эгоистично посмотрит на уже ухмыляющийся другому сережин рот. И ухмыльнется потом сам. Целуясь тогда на лестнице, Олег Волков всего секунду пережил странную галлюцинацию — словно кто-то смотрел на них, но тут же потерял ее в калейдоскопе жарких прикосновений. — Олег, — снова шепнул быстро Сережа, уже убрав руку, — ты и я? — Он подмигнул, хищно улыбнувшись. — Ты и я. Фильм Гром почти не смотрел, постоянно стараясь увидеть, что происходило на соседних сидениях. Рассмотрев в какой-то момент сплетенные пальцы на колене у Олега, Игорь отвернулся странно пораженный. То есть…после всего, что между ними было, сложно понять, что нормально, а что нет. Может, хотеть делать массаж одному своему другу или возбуждаться на концерте от близости горячего тела другого своего друга, или хотеть целоваться с обоими пьяным — тоже ненормально? Или наоборот — это вполне нормально? Пиздец. От накативших воспоминаний прокатилась волна напряжения. С Сашей было похоже, но такого не было никогда, даже те несколько неловких поцелуев на белой девичьей шее не были такими пробивающими как просто смотреть на чужое…невинное прикосновение. Эти, блять, пальцы… Игорь снова аккуратно скосил взгляд на Сережу и увидел, как тот тянется к Олегу, чуть наклоняясь. — Игорь Гром — убит, — горячо шепнул Сережа, не скрывая удовольствия, касаясь губами мочки. Олег не отводил взгляд от экрана, почти весь фильм ощущая как через сиденье Игорь Гром выжигающе смотрит на них. Улыбнувшись, он впервые кинул острый взгляд в ответ. Игорь неотрывно смотрел, как узкая ладонь в плетеных браслетах, выбравшись из крепких пальцев, аккуратно водит по чужому колену и, поймав вдруг черные во мраке зала глаза, прочитал в них ревнивое приглашение. — Охуели? — шепнул Игорь, вкладывая все безразличие и всю скопившуюся истерическую веселость. Сережа, обернувшись, подмигнул.