есть истина в вине и теле, религии и постели, но я отыскал в тебе
Вода шла с перебоями. Когда слабый, еле теплый напор вдруг окатил кипятком, Сережа чуть не выскочил из кабинки. — Блять! Как же надоело это все. Можно хотя бы нормально, по-человечески помыться? Без того, чтобы получить переохлаждение от ледяного душа или воспаленную кожу от резко окатившей горячей воды. Кожа у Сережи была чувствительная, перепады температуры, ветер, влажность — малейшие изменения сказывались, и уже вот — покраснения на лбу, потрескалась кожа рук, снова высыпали веснушки, неровно покрывая переносицу или самое неожиданное — аллергия на клубнику. Еще летом Прокопенко над ним смеется, разгребая дачную аптечку — что ж ты какая недотрога, прям принцесса без горошины. У Сережи чешется все, и Игорь дует ему на лицо, прерываясь на смех. Разумовский чувствует, как пятна спускаются на шею и грудь, все пылает. Олег весь день потом ходит по пятам, отслеживая, что Сережа ест, и малину с кустов сорвать тоже не дает. Сережа возмущается. — Это же не клубника! Игорь потом подмигивает за сараем, в сымитированном походе за сыроежками: — Пс, парень! Не хочешь немного малинки? И тычет Сереже в сомкнутые губы ягодой. Олег настигает неожиданно, когда горсть в руке у Игоря превращается в горсточку. — Муж по дрова, жена со двора, — грустно констатирует Олег, перехватывая поудобнее поленья, за которыми послал Прокопенко. Федору Ивановичу Олег очень нравился — делал все быстро, эффективно и немногословно, лишь улыбаясь брошенным шуткам. Гром, смотря на суровое лицо Волкова, тоже заулыбался. — Ну, дай покормлю девчонку хоть, что ж ты ее моришь-то? — Игорь демонстративно поднес к сережиному рту одну из последних, уже помятую ягоду. Но тот кровожадно укусил за палец. — Че ты?! — А ты? — Сережа смотрел как будто обиженно. — Охуели оба, — и, поправив низкий хвост, пошел к дому. Олег зло выдохнул, от тяжелого дерева уже онемели пальцы на правой руке, и пошел следом, выкрикивая удаляющейся спине: — Я к тебе в изолятор ходить не буду! Игорь, догоняя, удивленно вскинул брови, дожевывая малину. — Че за кунсткамера? — Один раз обожрался апельсинов, — угрюмо ответил Олег и тут же добавил громче, — и чесался два дня, супрастином обколотый! Но Сережа только взмахнул кистью в рукаве огромной дачной спортивки, показывая средний палец. Ночью, засыпая как всегда в узкой комнате на втором этаже, Сережа долго ворочался перед тем, как завести разговор: — Почему ты меня женой назвал? — Чего? — сонно протянул Олег, поворачиваясь к Разумовскому и пытаясь рассмотреть его лицо. — Какой женой? — Ну там, у сарая днем. — Да просто…— растерянно выдал Волков, — просто поговорка такая. Петрович так часто говорит. Рассмотреть в ночи сережино лицо было трудно — он не то хмурился, не то как-то печально поджимал губы. Лунный свет красиво очерчивал острое плечо, и Разумовский тоскливо прижался к нему лицом, словно пытаясь скрыться, волосы упали, закрывая его от Олега, и он проговорил как-то совсем неуверенно: — Я похож на девчонку? Олег от странного вопроса даже проснулся. Сел на кровати, уже внимательно всматриваясь в ломаную фигуру на раскладушке внизу. Сережа был…особенный. Во всем. Он вкусно пах, так красиво спал, смеялся, молчал, становился выше, сильнее, даже как будто шире — в душе Олег посматривал ревностно на разливавшиеся по плечам и спине волосы. И во всем этом не было ничего женского. Сережа Олегу нравился, а женщины, кажется, нет, поэтому ответ был очевиден. Эта мысль хоть и была уже знакомой, и стыд больше не сдавливал грудь от накатывающих иногда чувств, но Олег вдруг снова ощутил странный скрежет от такого радикального осознания — как будто это он зря о себе думает, сам перед собой немного закрываясь. — Нет, не похож. — Олег придал голосу уверенность. Тема казалась странной и неуютной. Сережа провел рукой по волосам, помолчал и продолжил. — Игорь назвал меня девчонкой сегодня. Волков нахмурился совсем непонимающе. — Ты че, из-за этого загнался? Да он так всех постоянно называет. — Олег немного расслабился, даже взял веселый тон, продолжив. — Даже меня. — Даже, — передразнил Разумовский, закатив глаза. — Ладно. Спи. Такое завершение разговоров Олега всегда злило. — Ну что?! — Ничего. Полежав в накаленной тишине, уже засыпая, Волков вдруг почувствовал звуки проминающегося матраса и движения рядом, прямо у самого лица, и, распахнув глаза, столкнулся с отблескивающим взглядом Сережи. — Олег, — теперь он шептал, горячо опаляя щеку, — а если бы я был девушкой, — и не дав ответить, продолжил, — я бы мог тебе понравиться? Или совсем нет? Что значит совсем нет? Олег почувствовал как щеки запылали, под легкой простыней стало жарко и от пристального близкого взгляда было некуда скрыться. Звучало очень странно, и зачем Сережа спрашивал это? — Не знаю, — честно и растерянно ответил Олег, — может быть, — добавил он уже просто, чтобы что-то сказать. На самом деле трудно было представить, что Сережа Разумовский — вот такой плоский, твердый, сильный, с длинными крепкими ногами и тяжелыми руками — стал чем-то женским. — А Игорю? — Сережа не унимался. — Ему ведь нравятся девушки…вроде как. — Не знаю, — уже зло буркнул Олег, — я не девушка. — А может, он поэтому так и говорит…— пробормотал Сережа, отдаляясь на полу к своей раскладушке, — представляет, что мы его девушки, — Разумовский засмеялся совсем глупо и тут же торопливо добавил, — забудь… Теперь, зло закрыв обжигающий пальцы кран, Сережа выскочил из душа. С кончиков волос по плечам еще струилась несмытая до конца пена. В раздевалке копошился Андрей Попов. — Ты волосы не домыл, — безразлично выдал он, натягивая трусы на свое полумокрое тело. — Горячая пошла. Андрей одевался молча. Сережа подошел к раковинам и внимательно посмотрел на себя, окидывая взглядом и Андрея за своей спиной. Он сильно хромал — завалился на физре на эстафете, но это не мешало ему выглядеть устрашающе, гладкая сережина грудь и мягкие светлые волосы, тянущиеся узкой полоской от живота делали его тело на фоне скалистого и волосатого Попова совсем уж детским. Пена мерзко холодила плечи. Сережа выкрутил кран заранее на ледяную и опустил под струю мыльные кончики волос. Вышедшего из душа Олега он узнал по мокрым шлепающим шагам. — Ты че делаешь? Сережа неудобно повернулся и увидел отфыркивающегося как пса от воды Волкова, он тряс мокрыми волосами, чуть длиннее обычного. И как всегда, даже полотенце не надел. Смуглое и уже совсем взрослое тело смутило Разумовского, окончательно подводя к мысли о том, как странно чувствовать вокруг чужую обнаженность, зная свою. — Мыло не успел смыть. Олег кивнул, садясь на скамейку. В душевых никого не осталось. — Холодно, — констатировал он, обтирая полотенцем мокрые плечи. — Чего? — Сережа понял, что так и не отвернулся обратно. — Ты очень красивый. Волков недоумевающе смотрел, не изменив позы. Звучало так интимно и…как-то жарко. Олег почувствовал свою обнаженность, ощутив себя уязвимо, рассматриваемо. Сережа смотрел в глаза, но словно облизывал этим взглядом все тело, напрямик, через черные глаза — скользил по груди, по плечу, оседал в ямке между ключиц. Это обезоруживало. — Спасибо? — глухо и нелепо выдал Олег. — Ты…тоже? — комплименты это как-то сложно. Боже, они друг друга видели во всех состояниях и формах — но почему сейчас так пробивало в груди? Олег сосредоточенно не сводил глаз с сережиного лица, чтобы не скользнуть откровенно рассматривающим взглядом по телу. — Возбуждающе звучит, да? — вдруг выдал Разумовский, заулыбавшись с прищуром, и откинул с плеча сырые волосы. Олег выглядел потрясающе — искрился силой и молодостью, растерянностью и желанием, смущением и преданностью. Заталкивая мокрое от воды тело в узкую хлипкую кабинку с трещащими перегородками и сколотым кафелем, еще хранившую пар от горячего душа, Сережа чувствовал, как возбуждение заполняет все. Губы скользили по лицу, языки заползали во влагу распахнутых ртов, катаясь, лаская нежную изнанку. Разумовский хватал Олега за скользкие плечи, за сырую шею, почти прижимаясь вплотную — еще немного, и он почувствует его животом, бедром, даже там почувствует. Дыхание перехватило, и от одолевающего желания накатил страх. Олег, словно почувствовав, вырвался из цепкой хватки, разрывая поцелуй. — Если кто-то зайдет… — он тяжело дышал, проглатывая гласные, на скулах расплывались пылающие пятна стыда, — нам просто…пиздец… Сережа, набравшись смелости, опустил взгляд вниз. У Олега стоял. Красиво и так провокационно - сочился, поблескивая. Он, конечно, видел его член, но вот так — с ощущением, что у Олега Волкова стоит на, блять, него, на его поцелуи, на их близость. Так еще не видел. На белесом, сереющем местами кафеле Олег был таким живым — смуглым, теплым, свежим, все шрамы говорили — я живу, я силен для схватки, я готов к битве. Редкие темные волосы на груди, и такие плотные внизу, в паху — так хотелось запустить пальцы, почувствовать их жесткость…или мягкость. Почувствовать жар, твердость, запах, вкус, тяжесть в руке, влагу на пальцах, на языке...Разумовский терял связь с реальным — это, блять, душевые в их детдоме, времени уже часов девять, сюда еще могут прийти, сюда Надя придет выключать свет и запирать уже через полчаса… Сережа исступленно припал лбом к олегову плечу. — Как заебало, — он бормотал, словно сам себе, скользя губами по шее, колющейся щетине. Олег как будто даже не дышал. — Как заебало уже тут торчать, блять, мы даже…я даже просто поцеловать тебя нормально не могу. — Беспокойный рот мазал по подбородку. — Хочу не бояться ничего. Волков чувствовал, как сердце подскакивает к горлу — от предвкушения, от сережиного тела рядом. Теплые шероховатые губы скользили уже по лицу, опаляя дыханием. Внизу живота все сводило от тянущего желания. Это опасно, это совсем не то, как хочется, это не здесь и не сейчас должно быть — в голове пролетело все — но Олег схватил Сережу за плечи, толкнул к шатающейся, жалобно скрипнувшей перегородке и прижался наконец к нему. Весь. От первого настоящего соприкосновения Разумовский чуть не застонал в распахнутые губы. Боже, какой он… Олег ластился к трепещущему животу, скользил по влажной коже, оставляя теплые следы смазки. Чуть покалывали светлые волосы в паху и все казалось нереальным — размазывались контуры лица и тела, словно весь мир был в зажмуренных глазах, в напряженном, расписанном лице Сережи, на нем было — ятакхочутебяятакбоюсьприкоснисьпоцелуй. Дурея, Олег открыл рот, как изнемогающий от жары пес, искал лицо напротив — облизал щеку, висок, Сережа ловил мажущий мокрый язык своим — какой вкусный, немного сладкий, горчащий, как вечерняя сигарета, как тот мед у…у Игоря. От нахлынувшего воспоминания схватило где-то под коленями, стоять было трудно, перед глазами теперь — Игорь прижимал его вот так к холодной стене ванной, Игорь как трава, водка, шоколадный торт, Олег вот — стекает сладковатой слюной по подбородку, горячей смазкой по животу, руками по его плечам, ребрам. Давай. Давай еще. Сережа толкнулся вперед в изнеможении, в твердое бедро, чуть задевая покачивающийся член. Но Олег как будто не чувствовал вот этого вот — давайвозьмименянас — он жался жалобно и как-то совсем неловко, слишком чувственно, в сбитом дыхании различался хныкающий стон, и от услышанного у Сережи ребра схватило щемящее чувство своего, чувство любимого — какой же ты, Олег Волков... Блять. — Олег, — зашептал у самого уха, — я…можно? — он опустил руку к напряженному животу, ощутив под пальцами ласковые волоски. — Я…очень хочу. Олег был готов выть от этого шепота, проглотить его целиком, захлебнуться. Тебе можно. Тебе все можно. Он качнул бедрами и почувствовал первое неуверенное прикосновение. Головка сочилась смазкой, пальцы мягко коснулись ствола — шелковая кожа, рельеф венок, так похоже на его собственное, сережино тело и все равно — совсем другое. Олег нетерпеливо дернулся. Сережа посмотрел в его лицо — он жмурился, тяжело дышал, раскраснелся и так по-детски волнительно сводил брови. — Хочу тебя...всего...чтобы...— Разумовский передавал несказанные слова изо рта в рот вместе с воздухом, в каждом касании языка было — чтобы ртом, щекой, чтобы внутри себя, тебя, чтобы ощутить все сразу - пары рук, пары ртов, чтобы ласкаться до изнеможения, глотать, вылизывать, падать в обморок от температуры, чувства, любви. Как стыдно было знать — куда-то внутрь пробирается Игорь, где-то за ребрами уже облизывает медленно и мокро, просится. Первый стон пробил сквозь легкие, у Сережи от яркого, мускусного запаха покалывало в носу, хотелось вдохнуть глубже, как кофе в банке, как аромат стиранных вещей после порошка — Олег вжался в него, заходясь неровными, такими мягкими звуками, каких от него не слышалось никогда — это было рычащее дыхание, скользящее по перевозбужденному мозгу - ахмммда. Разумовский чувствовал, как все в паху судорожно вздергивает импульсами, казалось, сейчас что-то лопнет внутри, сорвется с резьбы. — Быстрее, — еле выговорил Олег. Как странно было трогать не себя. Сережа не знал, как задать темп, еще не понимал по напряженному лицу напротив — что значит этот вдох, почему Олег схватился за его плечо, если он жмется, не шевелясь — то из-за чего именно? От предвкушения, от предчувствия и осознания, что Сережа может узнать все это, кружило голову. Узнать все его тело, его всего. Узнать, как ему нравится, чего он хочет — скорость, темп, сила…позы. Он уже с ума сходит, так жарко, сильно, терпко, что было бы, если...Олег вдруг распахнул глаза, блестящие, словно затуманенные, зрачков в их темноте и болезненном синеватом свете душевых было не разглядеть. — Что...о чем ты думаешь? — он ловко отвернулся от поцелуя, прикусывая мочку вместе с мокрыми волосами, словно продолжая горячо и раскатисто хрипеть где-то в глубине груди, — как мы трахаемся? Сереже казалось, он сейчас поскользнется на мокром, уже холодном полу. — Да... Губы спускались к шее, Олег жадно вцепился в белую кожу под линией челюсти, шепча между неритмичными прикусами: — С ним...тоже? — Да...— я сейчас заплачу, Олег. От этих слов, вопросов возбуждение словно превратилось в штормовое море — разбивалось на множество мелких волн, бьющихся у порога сознания, так откровенно, так некрасиво звучит, и так, боже...так хочется всего этого. Олег вдруг убрал его руку и перехватил в свою два ствола, прижавшись всем телом, смазка смешивалась, было липко, немного сухо, трение было почти болезненным. Почувствовав, как грубо и жестко его сдавливает ладонь, какой упругий, твердый Олег, Сережа застонал, тут же испуганно сорвавшись и замолчав. О его лицо терся Волков, безумно нашептывал ятебялюблюблятьятакхочутебяхочумммтвойротебявасмыбыонбы… Когда зубы вцепились в подбородок, Олег забился, заскрипела жалобно перегородка, все болезненно свело, и Сережа ощутил, как ствол и живот заливает горячее семя, хлюпает между еще сжимающихся пальцев.я хочу тебя как есть во всем величии наготы я должен успеть сделать что-нибудь правильно самое быстрое чувство тебя это в детском саду мы хороним жадно дышавшую рыбку и несказанность детского рта жестоко и честно давилась улыбкою