В юном месяце апреле

пой мне, когда пойдем домой мы помни: мы в одной обойме да, любовь моя дело идет к осени

Вагон шумел. Проводница тяжело проходила в узком коридоре, оповещая, что поезд отправляется через пять минут. Игорь возился между местами, доставая тяжелые пыльные матрасы. Сережа, насторожено замерев, принюхивался и осматривался — пахло странной затхлостью, сыростью, для июльского вечера было слишком душно и очень шумно — слева на боковых визжал ребенок, постоянно роняя на пол разноцветные машинки, пока его странный отец пытался застелить верхнюю полку. — Боже, надеюсь с нами поедет кто-то нормальный, — напряженно шепнул Олегу Разумовский. Поезда его пугали своей теснотой и обилием незнакомых людей. В спальне их детдома, конечно, было не сильно просторнее, но там хотя бы всегда было ясно, кто твой сосед. В остальном — в цвете матрасов, летней духоте и уровне шума отличий не было. Олег тревожно всматривался в окно, все внутри взволнованно трепетало — так странно уезжать куда-то вот так, не на соревнования, не в лагерь, не на дачу под Петербургом. Он кинул взгляд на Сережу — тот накануне был по-детски перевозбужден, только и болтал как о предстоящей Москве, а теперь вот — треплет на запястье уже давно поблекшие плетеные браслеты, перебирает пальцами, поправляет прядь за левое ухо слишком часто, бросает на все вокруг напряженные взгляды — беспокоится, мандражирует. Игорь поворачивается в сторону Олега с матрасом наперевес, экспрессивно взмахивая руками: — Давай, давай! Двигайся! — и продолжает свое занятие. Олегу беспокоиться не о чем — он, конечно, пойдет с Сережей на все эти вступительные, напишет, как сможет, все равно квота. Разумовского такой подход не устраивает — тот хочет все сам, хочет максимальный балл, боится быть хуже других. Олег немного ухмыляется сам себе — он мало что знает еще о мире вокруг, но уж Сергей Разумовский точно во всем, к чему прикасается, будет лучшим. На самом деле Олег Волков боится совсем другого — лето в своем зените, в августе у Игоря сборы в его университете, а значит вместе осталось недели две…три. Что потом? Будут вот так по поездам кататься? Когда тусклый свет закрывает чья-то фигура, Олег ловит себя на разгоняющемся чувстве опасной неизвестности. — Привет, — высокая девушка мнется в коридоре. Ее задевает пытающийся протащить чемодан мужчина, и она неловко встает между полок, прямо к крутящемуся Игорю. — О, — он оступается, запинаясь об олеговы ноги. Сережа закатывает глаза. — Давай, — Игорь протягивает руку к чужому рюкзаку. Олег косится на Сережу напротив, тот беззвучно передразнивает, корча смешные рожи, — игорево неловкое джентльменство к другим его из раза в раз раздражает. — Спасибо, я сама, — она выдает короткую улыбку, перехватывает рюкзак и быстро закидывает наверх. Гром безразлично пожимает плечами и усаживается вниз, к Олегу. Пока не раздают белье, сидят молча и вчетвером. Катя быстро представляется, достает книгу. Сережа косится — Стругацкие. Она вдруг это замечает и поворачивается, совсем неожиданно затевая разговор вновь: — Забавные, — кивает на сережину руку, на запястье в одно сплелись все браслеты от постоянного их верчения. — Спасибо… — Разумовский кидает на нее ответный взгляд. Она выглядит постарше, может, лет двадцать с чем-то… — Сам делал? В тамбуре курят долго и со вкусом. По сравнению с плацкартом — тихо, звук колес убаюкивает, прохладно от окон — за ними уже мелькает ночной лес, редкие фонари освещают строгий профиль Олега — острый кадык, острая горбинка на носу, острые костяшки пальцев, подносящих к тонким губам сигарету. Олег за последние полгода стал чуть шире, сказалась «работа». В один из февральских вечеров Олегу Волкову становится совершенно ясно, что жизнь впереди будет совсем не такой, какой ее фантазирует Разумовский, развалившись на матах в пустом спортзале. — Надо найти работу. Внезапная серьезность тона Сережу сбивает, он в своих речах уже репетировал получение Нобелевской, хоть по математике ее и не присуждают… — В смысле? — В прямом, — Олег поворачивается лицом, его еле видно в отсветах фонарей, — нужны какие-то нормальные деньги. Тем более, если мы собрались в Москву. От «мы» у Сережи приятно схватывает где-то в груди. Он никогда ни о чем Олега не просил и не спрашивал, и тот как-то плавно и незаметно сам все решает, говорит — мы — значит, действительно, мы. Значит, он везде за ним, за Сережей. Разумовский нащупывает олегову ладонь, мягко гладит грубые пальцы, сплетает со своими, тянет ближе — к груди. — Но это я про себя, — продолжает Олег, наблюдая, как Сережа касается руки губами, —ты не парься. Поцелуй такой мягкий, что в груди разливается тепло. Олег скрипит по мату, приближаясь лицом к лицу, вдыхая терпкий запах дешевого мыла и старой резины. Так заканчивается эра бесконечного кутежа. Олег пропадает по ночам, ничего не рассказывает, молчит. Сережа тревожно просыпается всегда теперь между четырьмя и пятью утра — Волков приходит обычно так. Плетутся в душ в тишине. Разумовский жмется к сильному телу, гладит плечи, тычется носом к небритому лицу. Теперь Игорь Гром ластится также в темноте тамбура, быстро касается серьезного лица. И тайно радуется, что наконец-то Олег снова рядом, вот — не уставший, не угрюмый, предвкушающий. Игорь мягко толкает в плечо — ну, давай, посмотрим друг на друга, пока вдвоем. Но Олег вдруг спрашивает так серьезно, что весь игривый настрой Игоря уходит. — Почему ты не будешь поступать с нами в Москву? Гром хмурится. — Издеваешься? А еще позднее не мог спросить? Волков только жмет плечами — не хочешь, не говори — и отворачивается к окну, вытаскивает вторую и чиркает зажигалкой. — Не знаю… — Игорь растерянно мнется рядом, чувствуя себя виноватым неясно от чего. Казалось, что это и без объяснений ясный вопрос. — Ну просто…тут Федор Иваныч, универ… я же всегда туда хотел… Ну да. Олег усмехается в окно. Они тут все — клуб людей с амбициозными планами на жизнь. Полковники полиции и нобелевские лауреаты. Только Олег Волков не знает, зачем вообще живет. Блять. — Ну да, — повторяет вслух. — Я так и думал. — Слышит, как Гром начинает возмущенно вздыхать, и поворачивается. — Нет, Игорь, серьезно. Я так и думал. Не знаю, зачем спросил. Помолчав несколько секунд он все же добавляет, чувствуя как передергивает в горле от накатившего напряжения: — Просто. Не хотелось расставаться. — Олег ощущает, как на последнем слове почти дрогнул голос и глубоко затягивается. Когда озвучиваешь свой страх вслух, должно становиться легче, но Волкову от чего-то только хуже. Наваливается странный стыд, словно он сейчас Игоря в чем-то несправедливо обвинил. Но тот молчит, растерянно всматриваясь в покачивающийся от хода поезда профиль напротив. — А мы расстаемся? Я че-то не понял что ли?! — звучит так сюрреалистично, что Гром сам своим словам не верит. Какое, блять, расставаться?! Начала подниматься злость, охватывая в ребрах. Еще немного — и Игорь Гром сейчас схватит этого чертового Олега Волкова за футболку, чтоб врезать хорошенько. — Надеюсь, что нет. — Ты ебанулся? От звука тяжело открывающейся двери вздрагивают оба, по-детски опуская сигареты. — Бля, ну сколько можно! Она меня уже замучила! — Сережа врывается смешно и возмущенно. — Подарила вон, — протягивает руку, на ней поблескивает какая-то подвеска. — «Красная нить на удачу». Олег с Игорем перекидываются взглядами и вдруг что-то скользит между — все хорошо — что-то успокаивающее скользит — все хорошо. Сережа замолкает в тон царившей атмосфере. — Кто-то умер? Что с лицами? — «Надеюсь, что нет», — хмыкает Игорь, передразнивая, тушит об стекло сигарету, так не-по-полицейски оставляет бычок на узкой раме и выходит. Тяжело хлопает дверь, и, кажется, судя по звуку, за ней Гром сталкивается с проводницей. Через секунду появляется и она: — Накурили, гады! А ну, кыш! Когда возвращаются, Катя уже на верхней полке. Сережа приподнимается и посматривает на боковые при каждом шорохе — там наконец-то уснул мальчик и замолчали его машинки. Теперь даже шепотом переговариваться опасно. Откуда-то из начала вагона разливается храп. — Катя, — Сережа тянется со своей верхней, почти свисая в проход. Олег от шепота напрягается, но вида не подает, жмется к холодной стенке, в вагоне жара. Катя оборачивается. — А это реально на удачу? Олег улыбается сам себе. Игорь напряженно думает, как теперь жить, не расставаясь, и впервые за долгое время снова возвращается к жалящей мысли, что три не делится поровну. Он, получается, скоро станет… — На, — от мыслей отрывает протянутая рука. Олег под столом тянется с наушником, держит плеер на вытянутой руке. Гром ложится на самый край, почти свисая, и берет наушник. Там вовсю Земфира. Игорь хочет как всегда высказать лицом свое негодование, но Олег второй рукой ведет в темноте на ощупь к его лицу — всего мгновение проводит по лбу, глазам — и отстраняется. запутались в полной темноте включили свои огни обрушились небом в комнате остались совсем одни Это подарок. Игорь долго собирал подборку того, что закачать необходимо — не удержался и все-таки скинул пару альбомов Мегадет и один от Ганзен Роузес. Интересно, дошел ли до них Волков… Там, в холодном вечере на берегу залива, Олег так удивлен, что даже не сразу забирает подарок из рук. Вроде и повода нет. — Спасибо… — как-то совсем растерянно. Сережа улыбается довольно, поглядывая на Игоря и Олега попеременно. Волков оглядывается — пусто, ветрено, даже в кожанке продувает — и быстро прижимается губами к Грому. Мажет по подбородку и тут же отстраняется. — А меня? — У Сережи волосы чуть золотятся в слабом солнце, он такой красивый стал, что либо это магия подступающей молодости, либо Игорь совсем помешался — даже веснушки по-другому смотрятся, губы теперь всегда налиты вкуснее, кожа на ключицах тоньше — это все галлюцинации от слияния, от любви. Он смотрит, как Олег притягивает его к себе за шею, волосы на ветру красиво разлетаются, скрывают на мгновение касание ртов и открывают вновь, когда языки скользят в приоткрытые губы. Волоски липнут, поблескивает секунду тонкая тут же исчезающая нить слюны, Олег аккуратно вытирает губы, а то еще обветрятся от влаги. Игорь себе обещает этот момент не забыть никогда. И говорит, больше для себя, чтобы совсем не растрогаться: — Очень интересно, за что тебе такая благодарность. Сережа смеется.