И почему только сейчас вспоминаю то, что разум закрыл от меня за семью замками? Детство помнил всегда, слишком уж много оно нанесло шрамов, но какие-то конкретные события всплывают довольно редко. До смерти мамы, пожалуй, единственного человека, которого я за всю жизнь любил всем сердцем и душой, детство можно было назвать относительно беззаботным, насколько это было возможно в реалиях подземного города. Мне было восемь, когда её не стало. Поначалу и вовсе не замечал, как она отдавала всё, жертвуя своим здоровьем. Как бы я хотел, чтобы она тогда выжила, но врачи подземелья, если этих шарлатанов вообще можно было назвать таковыми, скорее не помогали, а загоняли людей в могилу: не видели смысла лечить тех, кто и так рано или поздно сдохнет в этой огромной помойке.
Иногда, правда, приходили и люди с поверхности, действительно оказывая помощь. Их было не особо много, но они делали благое дело. Большая часть одежды моих друзей, да и моя, собственно, тоже была от них: хоть на чём-то можно было сэкономить. Среди этой небольшой горстки добровольцев встречались и учителя, врачи, строители.
Когда в очередной раз возвращался домой с рынка в охапку с булкой хлеба, вместе с моими знакомыми была какая-то новенькая. По ней легко было определить, несмотря на бледность кожи, что девчонка точно с поверхности: кровь с молоком, одежда опрятная и чистая. Дорогая ткань отличала её от нас, отродьев нищеты. Зелёный цвет платья подчеркивал собранные в незамысловатую причёску рыжие волосы. Я был удивлён, когда заметил белоснежные ситцевые носочки, что до сих пор не испачкалась от сдешней чёрной пыли. Да и вообще не думал, что она станет возиться с такими, как мы. Обычно подземных втаптывали в грязь, ни во что не ставя. Надо было отнести домой хлеб, который умудрился стащить прямо из-под носа продавца.
Я снова вышел на улицу, чтобы поиграть с ребятами, сразу после того, как удостоверился, что мама себя хорошо чувствует. Каким бы я не был не по годам взрослым, но общения со сверстниками было нужно, как и всем в том возрасте. Мы играли в обычные дворовые игры здешней мелюзги. Что странно, малявка, а на вид ей больше пяти лет было не дать, знала правила, как будто всю жизнь сама прожила под землёй, ни разу не видя солнечного света и не ощущая тепла от его лучей. Для меня до сих пор наблюдать за чистым голубым небом непривычно. Не важно где, под землёй или над ней, мы всё равно всегда были, есть и будем в клетке, границы которой каждый устанавливает себе сам.
Как потом оказалось из разговоров, она отпрыск врача с поверхности. Они с семьёй пару раз в месяц спускались к нам и лечили тех, кому ещё можно было маломальски помочь. Некоторых ребят её мать научила читать и писать. Жаль, что я не попал в их число, было бы намного легче освоить этот навык в том юном возрасте. Существование таких людей заставляет верить, что человечество прогнило не до конца и есть хоть небольшая, но надежда на будущее. Для кого-то они стали той самой рукой, что доставала с того света, буквально отрывая от объятий смерти.
Вечером, когда все мои соседские ребята уже начали расходиться по домам, я подошёл к этой девочке и спросил, может ли её отец осмотреть маму и помочь ей. Малявка, конечно, замешкалась поначалу, но спустя миг крепко схватила меня за руку и куда-то повела. До сих пор не люблю тактильный контакт с незнакомыми, только если того не требуют обстоятельства. Но в тот раз руку я почему-то не отдёрнул, не знаю, как это объяснить, может, она вселила в меня надежду. К моему удивлению она хорошо знала город, поэтому немного петляя дворами, мы пришли к зданию, которое обычно сдавалось в аренду торговцам — тогда же там были все вещи, привезённые добровольцами. Мужчина лет тридцати складывал какие-то шприцы и прочую медицинскую ересь в чемодан. Мелкая, отпустив мою руку сразу после того, как мы прибежали, направилась к нему. По моей ладони пробежал лёгкий холодок, когда она отошла от меня, благо в штанах были карманы, где их всегда можно согреть.
— Папочка, мы уже собираемся? — голос показался мне больно спокойным для ребенка такого возраста.
— Да, милая, время уже позднее. Всех, кто пришёл и к кому ходили сами, мы подлечили. Мама тоже уже заканчивает, — устало сообщал он, продолжая укладывать что-то.
— Пап… – она завела свои руки назад в замок и немного встала на носочки.
— Чего, солнце? — такое обращение к людям я слышал впервые. Конечно, ведь мало кто из города видел его хоть раз в жизни.
— Мы можем помочь маме этого мальчика? — мужчина наконец обратил внимание на пацанёнка рядом с дочерью. — Пожалуйста.
— Далеко живёте, молодой человек? — спросил он уже у меня. Вежливое обращение к ребёнку тогда от взрослого я услышал впервые. Нас обычно гоняли что есть мочи, принимая за мусор и нежелательно рождённые куски мяса.
— Нет.
— Хорошо, пойдёмте, — он взял какой-то небольшой чемоданчик, куда до этого складывал все принадлежности.
В тот момент ненадолго внутри меня загорелась вера в то, что нам могли помочь. Что жизнь может измениться в лучшую сторону. Но у судьбы на меня были другие планы.
Я недолго вёл их до дома, всё-таки жил и вправду недалеко. Зашёл первым и предупредил о приходе врача с поверхности, после чего позвал того с дочкой внутрь. Доктор сказал, что лучше проводить все манипуляции в комнате и что он осмотрит заодно и меня. Ладно, мелкая вряд ли что-то украла бы, да и брать то, собственно, было нечего, поэтому оставили одну на кухне. Пока её отец осматривал меня, он спросил у мамы нашу фамилию, чтобы знать, как обращаться. Никогда не понимал эту врачебную этику. Есть болезнь – лечи. Зачем тратить время на такие формальности?
Но надо отдать должное, если бы не этот случай, то я бы и не знал, что являюсь Аккерманом. После ответа выражение его лица переменилось с уставшего на более радостное. Следом он и сам назвал свою фамилию, но к взрослому возрасту я её уже, естественно, и не помню. Они с мамой переглянулись и улыбнулись друг другу, словно были знакомы очень давно. После ухода врача и моего вопроса о нём оказалось, что наши рода как-то связаны, но больше мне тогда узнать не удалось, мама сказала, что расскажет, когда я подрасту. Как только доктор закончил осматривать меня и сказал, что я полностью, к его удивлению, здоров относительно других жителей подземного города, мама попросила выйти из комнаты на время её осмотра и разговора с лекарем и, если мне нечего делать, то налить чай маленькой гостье.
Как бы мне не хотелось тратить драгоценные, как на вес золота, листья чая, но девочка действительно была достойна хотя бы чашечки в благодарность. Зайдя на кухню, я обратил её внимание на себя. Она перестала болтать ногами под стулом, осматривая нашу кухню, и развернулась, полностью усаживаясь за небольшой стол.
— Всё хорошо? — обеспокоенно спросила. Волнение человека не о своей шкуре было мне в новинку. Она пыталась меня успокоить: — Папа классный врач, он даже короля лечит.
— Со мной да, с мамой пока не знаю, — сразу ответил на вопрос, который последовал бы после первого. — Чай будешь?
Она закивала головой, и я приступил к тому занятию, что доставляет мне удовольствие и по сей день. Сначала я подумал, что ей не понравилось, но, стоило подождать пары минут, пока чай остынет, она тут же начала пить его небольшими глотками. Что тогда, что сейчас, не понимаю людей, что пьют приготовленные в кипятке напитки почти холодными. Теряется весь смысл.
Мы сидели почти в тишине, нарушаемой изредка её болтовнёй о жизни наверху. Не сказать, что мне было совсем не интересно: она рассказывала довольно занимательные вещи, которые были мне недоступны; но меня заботило лишь то, как выжить под землёй, чего уж говорить о существовании на поверхности, где я, как думал, никогда и не окажусь вовсе. Однако ради приличия иногда поддакивал и задавал какие-то вопросы. Оказывается, её родители с трёх лет уже начали обучать грамоте и наукам, чего уж не скажешь про меня, научившегося писать и считать самостоятельно, когда начали вынуждать обстоятельства.
— Слушай, — она резко переключилась на серьёзный тон, что для меня показалось не то забавным, не то просто неожиданным.
Она достала из-под воротничка платья две цепочки, на каждой из которых что-то висело:
На первой цепочке «бельцер» был кулон в виде серебряной, если не изменяет память, монетки с совой, и эта монетка держалась за счёт золотого, с несколькими небольшими завитками по окружности, круглого каркаса, идущего по гурту монеты. Почему я вообще это запомнил?
Второй разительно отличался. Золотая цепочка, но уже кордового плетения, такое обычно носят мужчины. Откуда такие познания в ювелирных украшениях? И не такое приходится знать, когда живешь в городе, кишащим разным сбродом, коим когда-то был и я сам. Медальон без футляра тоже был сделан из золота и, видимо, на заказ, поскольку в центре красовалось изображение той самой девочки по пояс. Рамка тоже сделана из золота и походит на рамы зеркал у знати: много ответвлений, что придают каркасу объём и вычурность.
Именно второе украшение она сняла через голову, немного запутавшись в кудрявых волосах, и положила на стол, пододвигая ко мне.
— Вот. Возьмите, — обратилась ко мне на «Вы», и снова стало непривычно. — Вам нужнее.
— Не могу, — я покачал головой. Хотя в глубине души понимал, что, возможно, она права.
— Лучше она поможет кому-то купить что-то для жизни, чем просто будет висеть у меня на шее, — ладно, тогда я взял свои слова обратно. Мысли у неё были точно, не как у мелюзги.
Она пододвинула его мне ещё чуть ближе. Но на тот раз взял, уже примерно представляя какую сумму мне могут дать за него в ломбарде. Даже сам, будучи ребенком, я хотел облегчить жизнь маме, которая и без того постоянно пыталась прокормить два рта.
— Как Вас зовут? — решил поинтересоваться, чтобы знать, кого мне благодарить.
Редко встретишь и по сей день человека, готового что-то отдать другому, незнакомому, тем более что-то настолько дорогое, да и запросто так. Всем лишь бы обокрасть, обмануть, найти выгоду. Дети подземного города с юных лет всегда отличались непомерной жестокостью. В свою защиту могу сказать, что другого выбора просто напросто не было. Либо бьёшь ты, либо тебя. Вторые долго не протягивали.
— Ванесса, пойдём, — её отец вышел из комнаты вместе с мамой. Лица были поникшие в сравнение с теми, что были, когда я покидал комнату.
Так они и ушли. Мама потом рассказала, что доктор примерно понимал, что с ней, и попытается как можно быстрее достать необходимые редкие лекарства, которые понижают количество сахара в крови, и привезти в следующий свой визит. Когда маме стало хуже, поведал ей про медальон, но она уговорила попридержать его на самый крайний случай, а так, чтобы он оставался напоминанием о существовании хороших людей.
Отец девочки не успел. Она умерла за пару дней до его визита. Если бы ей не стало резко плохо, кто ж знает, какой бы стала моя жизнь...
Я ещё много раз видел этого мужчину в подземном городе, но уже без дочери. Соседские ребята спрашивали у него, где девчушка, на что он ответил, что она с матерью переехала в другое место и не могла приезжать с ним. Так я с ней больше и не пересекался лично, несмотря на то, что через пару лет она возобновила свои визиты в подземный город, по словам всё тех же соседских ребят. Лишь однажды, спустя пару лет, встретились взглядом.
До этой недели. Мы снова встретились. В четверг, тогда, в столовой, заметил в ней что-то отдалённо напоминающее того самого ребёнка, что с восторженными возгласами хвалила приготовленный мной чай. После того, как она сказала своё имя и фамилию, подозрения начали подтверждаться. Наверное поэтому я почти сразу начал к ней подсознательно относиться более снисходительно, чем отношусь к незнакомым мне людям. Иногда поглядываю на медальон: он до сих пор у меня лежит в кабинете, не буду же его носить. Мог давно продать, может быть и надо было, но голос мамы в голове не давал мне этого сделать, раздаваясь эхом по черепной коробке. Либерман поменялась вместе с изображением на украшении: я сравнил в тот вечер. За двадцать лет изображение незначительно, но потускнело, как и она сама. Волосы не такие же огненно рыжие, глаза поблекли, да и взгляд уже и не такой невинный и восторженный, каким был.
Но до этого момента были лишь догадки, основанные на небольшой внешней схожести и имени, хотя, возможно, при первой встрече потаённые места в памяти откликнулись и на её фамилию. Апогеем стало её заявление и слова четырехглазой о детских визитах Ванессы в подземный город. Да и опрометчивый поступок в лесу, когда Либерман спасла этого лиса, подтолкнул на мысли о схожести, что проявляется в помощи всем, кому только можно.
И что только она забыла в военной структуре? Здесь же вокруг одна смерть, которая и близко не стоит с какой-то помощью другим. Такие обычно идут в учителя или обычные врачи, хотя вроде она занимается тем же самым и здесь. Странно, конечно, что я не начал агрессировать на неё, ведь обычно, встречая кого-то, кто хоть как-то связан с моим прошлым или напоминает мне о нём, пытаюсь свести разговор или даже общение на нет и не встречаться более с этим человеком. А может просто уже вырос из этого, кто знает, уже больше двадцати пяти лет нахожусь в поднебесной. Или же её поступок отличался от тех, что обычно совершали по отношению ко мне другие люди, потому у меня и такая реакция.
Сама она видимо меня либо не помнит в силу того, что была довольно-таки маленькая, чтобы одну-две встречи держать в памяти во взрослом возрасте, либо только делает вид. Надеюсь, что первый вариант. Не хочу, чтобы былое всплывало. Я закрыл эту страницу своей жизни и бередить душу нет совершенно никакого желания. И несмотря на то, что я в какой-то степени благодарен в судьбе за её жизненные уроки и тот опыт, что получил, но не хочется, чтобы люди знали, каким человеком судьба вынудила меня быть до выхода на поверхность.
Теперь точно не сомневаюсь, что это она.
Ладно, капитан, возьми себя в руки, сейчас не время ворошить прошлое, есть более важные дела, мало ли кого ты встретил в этой жизни. Что было, то было. Сейчас нужно подойти к Эрвину и следовать его дальнейшим указаниям.
