Останки большого моря

      Больно. Шею снова и снова сводит назойливым зудом, а в голове раздаётся неприятное шуршание. Руки дергаются в сторону шеи и в который раз сдирают запекшуюся кровь, полосуют исцарапанную кожу. Глаза закрыты, но сквозь веки все равно просачивается яркое свечение.       От этого света противно сдавливает виски, а по шее уже потекло что-то мокрое и тёплое. Струйки, проскользнув в вырез рубашки, окрасили воротник в красный. На ткани у груди уже начала проступать бархатными лепестками алая жидкость.       Дилан сидел на коленях в абсолютно белой, до скрипа, чистой комнате. Единственное, за что мог зацепиться взгляд, была шлюзовая дверь слева от юноши и огромное бронированное окно справа. В помещении можно было заметить мягкую кровать и уборную с душем, скрытые за ширмой. Из прозрачной поверхности то и дело просачивался невнятный бубнеж. Пусть люди на самом деле говорили громко, порой переругиваясь в очередном споре, но до Дилана доносились лишь обрывки звуков, складывающиеся в нечеткую, словно через толщу воды, речь.       Отросшие ногти привычно задели раскрывшиеся на шее полоски, отчего тело скрутило невыносимой болью. Дилану оставалось лишь отдернуть руки, сжаться в позу эмбриона, припасть головой к тесно сжатым коленям. Очки неприятно уперлись в лоб, надавливая дужкой на чувствительную кожу.       Они постоянно говорят ему не причинять себе вреда, предупреждают о возможной инфекции. Дилан лишь кривится и отстраненно кивает: столько лицемерия в попытке оказать заботу. Для чего нужно это участие? Ему давно понятно, что им просто не выгодно искать ему замену. Надзиратели только уныло диктуют уже приевшиеся строчки о рисках и правила безопасности, напоминают о злополучном листе с его росписью. Как будто для него это чирканье на бумаге имеет хоть какое-то значение. Теперь не имеет.       Пусть засунут этот лист себе в зад. Как будто то, что его, словно нашкодившего котенка, тыкают в эти документы, даст ему успокоение. Пусть сами попробуют терпеть эти звуки в голове и ощущения на горле, и плевать ему, что этих симптомов «быть не должно».       На с недовольством брошенные фразы мальчиков в белых халатиках о том, что это невозможно, что лекарства должны предотвращать все выявленные на сегодняшний день последствия вмешательства в организм, Дилан слал их куда подальше и снова чесался.       Как же достал этот зуд! Под ногтями теперь постоянно скапливается кровь, а рубашки сменяют друг друга, как перчатки.       Как он мог вообще на это подписаться? О чем, черт возьми, думал прошлый Дилан?       Зуд не прекращал ощущаться даже сквозь волны режущей боли. Раздался громкий щелчок, и в помещение текуче и недовольно прозвучал её голос: — Дилан, ты снова это делаешь. Сколько раз я должна повторить, чтобы, наконец, в твою светлую головушку проникла эта важная информация, — юноша в недовольстве искривил губы, и с вызовом глянул в стекло, раскрыв, наконец, небесно-голубые глаза.       Такой маневр отозвался резью в шее: вновь запекшаяся кровь треснула, оголяя изодранные полосы на коже и царапины. Гордого выражения на лице как не бывало, жалкий писк сопровождался навернувшимися слезам. — Ого-о, какой грозный! Ну что за мордашка, чудо ты моё.       За стеклом, облокотившись о столы с экранами и кнопками, стояла светловолосая женщина, немигающим взглядом уставившаяся на Дилана. На её лице играла привычная ухмылка, которая уже начинала вызывать у юноши тошноту с щепоткой иррационального страха.       Эта женщина была довольно странной представительницей своей профессии. Со стороны могло почудится, что она проявляет заботу и любовь по отношению к юноше. Её интонация голоса, движения и взгляды – всё это вызывало нарастающую тревогу у любой личности, на которую было обращено её пронизывающее внимание. С такой дотошностью ей, действительно, место среди белых халатиков. То, как Амелия (звали её именно так) жадно пробегалась взглядом по его телу, разглядывала любое произошедшее с Диланом изменение, как интересовалась прошедшим днём, и даже тем, сколько сегодня он съел, и во сколько сходил в туалет. По телу иной раз пробегалась легкая дрожь. Словно они не видят здесь сраного окна во всю стену, ха-ха.       Ну, в какой-то степени женщина заботится и любит, конечно. Как любят нечто интересное, что хочется держать при себе - словно случайно встреченную на улице бабочку.       Дилан мог назвать Амелию ответственной и трудолюбивой женщиной. Это непроизвольно вызывало слабое восхищение в душе Дилана, но сразу за этим следовало смущение от столь излишних чувств. Смущение сменялось пылкой злостью от уязвленной, пусть и самим собой, гордости. Это же и становилось причиной сбитых об осточертевшую стену костяшек. Тем не менее, возникшее некогда восхищение переросло уже в уважение, пусть и, маячившее на периферии неприязни, и тревоги мелкой, в микрон размером, деталью. В редкие дни он мог заметить у неё сгорбленную от усталости спину и приоткрывающийся в измученных вздохах рот, трущие глаза руки и очередную кружку кофе на её рабочем месте (пусть и все столы здесь можно назвать её). Такие дни Дилан про себя называл «завал», пусть сам и не понимал почему именно так. Но он был уверен, что это название подходит.       Про личность юноши мало что можно было сказать — тот не помнил даже собственного имени. Всё завертелось вокруг него, словно в торнадо; под нос лишь ткнули документы с подписью и выдали опознавательный номер, не давая прийти в себя. Пару дней он действительно думал что его наняли, как работника. «Шурх, шурх», — раздалось в голове надоедавшее шуршание. Дилан помотал головой.       Амелия была ученой, исследовавшей… Дилана. Сама она представилась ведущей проекта по изучению морских обитателей и океана, что удивляло юношу больше, чем её озабоченность его телом. «Мало ли, что у этих людей в голове», — так он думал раньше.       Каким образом был связан сам Дилан с областью исследования этой ученой — он не понимал. На соответствующие вопросы она отвечала сухо: «Для тестирования препаратов, созданных с помощью микроэлементов, обнаруженных на океанском дне».       «Вранье», — думал он, когда его заперли в белый бокс. «Вранье», — размашистом почерком повторно чиркнула на подкорке сознания мысль, когда на шее появились эти проклятые, постоянно зудящие полоски.       Прошло пару дней, а от его шеи и живого места не осталось. Ему было противно от осознания столь грубого вмешательства в его организм. Но на что он надеялся? Ему было легче отстраняться от мыслей о содержимом шприцов и трубок, нежели терзать свою шаткую психику и ученых вопросами, на которые тот все равно не получит ответов.       Однажды попытался. Безэмоциональное «Новая разработка БАД для организма» или «Витамины, тебе полезно» повторялось из раза в раз, словно заученное. Теперь же задавать вопросы не имеет смысла. Руки дернулись к шее. — М2-021, я не шучу, — очки Амелии угрожающе сверкнули, а от ухмылки и след простыл, — если ты продолжишь заниматься порчей своего тела, я буду вынуждена принять меры.       Дилана передернуло; внутри что-то с треском надломилось. В горле болезненно защекотало от обиды на всех этих умников, на чертову комнату, сдавливающую его сознание петлями, нарастающего, с каждым днем отчаяния, на самого себя за свою незаинтересованность своей судьбой, в конце концов. С самого начала он ведь даже догадывался, что его ждет, но вот он, пострадавший от своей гордости и лени. Идите вы на хер со своими мерами! — Вы только посмотрите, наша милашка показывает зубки, — он… сказал последнее вслух?.. — сейчас откроется шлюз, будь добр, не покусай никого.       Дилан только посмотрел исподлобья, на уходящий силуэт ученой. Она не задерживалась в этом месте надолго, приходя лишь на несколько минут, чтобы проверить работу своих коллег и юношу.       Слева раздалось шаркающее по слуху шипение, и мелькнула отодвигающаяся дверца шлюза. Дилан осторожно встал, растирая онемевшие, от долгого сидения на коленях, ноги.       В это время в бокс зашли двое ученых в, к начавшим пошаливать нервишкам Дилана, защитных костюмах. Эта новая деталь здорово насторожила юношу, но тот лишь потянулся к шее. Когда ногти уже были готовы пройтись по окровавленной коже, тот сию секунду отдернул руку. Слова ученой о «мерах» царапнули мозг.       Двое в костюмах жестом указали Дилану идти с ними. Другое ему и не оставалось: деться из бокса некуда, сопротивление безуспешно. Юноша однажды уже пытался вырваться в открытый шлюз, да только пробежал он недалеко: тело сковало, пронизывающим каждую клеточку тела, электричеством, и тот упал на пол, конвульсивно дергаясь. Это был один из тех моментов, когда догадки о смысле злополучного контракта подтвердились, он — всего лишь объект исследования, и сбежать у него не выйдет.       Неуверенным шагом он поплелся за учеными, разглядывая стены за шлюзом. Плохо освещенный коридор заставлял Дилана жаться ближе к людям в масках, дабы случайно не запнуться (а вдруг?) о какой-то, случайно попавший, сюда предмет. Однако коридор всегда был пуст.       Эхом отдавались в пространстве спешащие шаги сопровождающих, и его босые ноги. Плитка пола словно высасывала тепло из тела. В боксе обычно всегда приятная температура, регулирующаяся людьми за стеклом, а в коридоре у него каждый раз пробегают мурашки от холода. Обычно его выводят для того, чтобы привести его в порядок: сбрить отросшие волосы, провести анализы тела или ради тех же инъекций. К ужасу, чаще всего для последнего.       Коридор всегда выглядел одинаково и оканчивался еще одной шлюзовой дверью, ведущей в небольшое стерильное помещение. На этом месте познания Дилана оканчивались; дальше его не вели, проводя все необходимые процедуры здесь.       «Здесь» находились привычные ему раковина и душевая кабина, спрятанные в углу, а также, утыканные в стены шкафы и шкафчики, наполненные различными баночками, полотенцами, и так далее. Сверху, над кушеткой, расположившейся в середине комнаты, в выключенном состоянии застыли огромные лампы. Лежа ему всегда казалось, что громадный источник света однажды раздавит его, прекратив однообразные дни в роли М2-021. Компьютер, что обычно был включен, сейчас отсвечивал черным матовым экраном.       Он уже привычно хотел подойти к кушетке, но его остановили, выставив руку поперек его живота. Рука не успела коснуться тела, но внутри Дилана успело все трижды перевернуться. Его охватил озноб. — Нам дальше, — голос из-под маски был все таким же сухим и безэмоциональным, но очень тихим.       Юноша удивленно взглянул на «собеседника» и обнял себя за плечи, пытаясь успокоить растревоженные нервы.       Вместе они подошли к очередному шлюзу. Эта дверца всегда была закрыта. Словно удильщик, она заманивала Дилана, цепляя его внимание. Но за ней не могло быть такой желанной свободы, лишь очередные двери-шлюзы, бесконечно длинные коридоры и простреливающее тело электрические разряды шокеров – Дилан это прекрасно понимал. Один из ученых провел ключ-картой по панели считывания и заветная дверь с шипением открылась. Неверяще шагнув за возобновившими свое движение учеными, Дилан поправил очки и стал осматривать очередной… коридор. Да, ну как же иначе. Это место, видимо, создано из коридоров.       Дилан тяжко вздохнул, прикрыл на секунду глаза и, развернувшись, поспешил за учеными. Внизу живота барахталось нехорошее предчувствие. Коридор ничем не отличался от прошлого; разница была лишь в том, что теперь он достигал пяти метров в ширину, а по бокам то и дело мелькали шлюзы. Однообразная дорога, ненадолго успокоило взъерошенные нервы. Поворот за поротом, одно и то же.       Ходьба утомляла непривыкшие к долгой активности ноги. Легкие спазмы беспокоили в последнее время все чаще затекающие мышцы. Сколько они уже шли? Даже пять минут в таком мрачном пространстве тянулись словно долгая пытка. Но пятом по счету повороте в стене наконец вырос лифт.       Они опускались глубоко под землю, и Дилан мог ощущать, как у него закладывает уши и свербит по костям тревога. Ему казалось, что стены и потолок, прямо сейчас, вот - вот — и сожмут его в своих железных, мертвенных тисках. И тогда только стонущее в глубинах комплекса устройство станет ему баньши, завывающей свою прощальную песнь.       Новый этаж встретил Дилана оглушающей тишиной, которую нарушало нечто неуловимое, словно из ниоткуда, звучащее ненавязчиво и тихо. Неуверенной походкой юноша пошел вслед за спутниками.       Молчание ученых действовало на нервы Дилана. Напряжение, витавшее вокруг парня сжимало его взволновавшееся сердце.       Среди шаркающих шагов он наконец разобрал странный звук, въедающийся в уши и заставлявший задуматься: «Я правда это слышу или мне кажется?». Что-то надрывисто скрежетало и гудело глубоко под землей.       Дилану все больше хотелось убежать куда подальше от непонятных спутников, странного шума, всей этой мути с исследованиями. Оголенные нервы словно грызла огромная, черная словно смоль крыса. Темная шерсть, как сырые и неосвещенные коридоры комплекса, заляпанные в паутине и кишащие страхами. Черные бусинки с голодом разглядывали новое блюдо — изломанную куклу, внутри которой угасала вера. Вера в... себя?       Лениво и неспешно, слой за слоем — мерзкая крыса сгрызала остатки спокойствия и очерняла наважденное равнодушие. Как, блять, можно остаться равнодушным спустя столько времени?!       Как давно он здесь? И сколько это еще должно продолжаться?...       Наконец, их шествие остановилось у очередной двери: проведя ключ-картой с цифрой четыре, которую Дилан еле смог разглядеть из-за плеча одного из сопровождающих, его завели внутрь.       Представьте себе классическую больничную палату: у стен, рядком расположились с аппаратами жизнеобеспечения кушетки, где-то умостился стол с различным оборудованием, бумагами и «врачами». Правда, те были в тех же защитных костюмах, а в самом помещении не наблюдалось ни одного окна.       Дилан неверующе осознавал простую истину - никто не сможет его помочь даже если его начнут резать. Он словно вещь в этом проклятом месте. Чем он раньше думал, спуская все происходящее само собой? Почему же не пытался сделать хоть что-то?       Просьба прилечь на кушетку обрушилась на него молнией. Что за чертовщина? Что они собрались с ним еще делать?!       Душа парня упала в пятки, когда он скосил взгляд и заметил наконец капельницу. Стол. И скальпели, дыхание перебило, хищно блестящие от света ярких белых ламп. Сознание сжимало в комок внутренние органы — ему казалось, что его сейчас вывернет. Животный страх на мгновение сковал конечности. Но лишь на мгновение, пока адреналин не разлился в охладевшую от ужаса кровь: «Бежать!»       Юноша до потемнения в глазах бросился в сторону еще открытого прохода. Наплевав на предостережение «не кусаться», маячившее теперь на последнем плане, Дилан в бессилии оттолкнул стоявшего на пути человека.       Словно загнанный зверь, в попытке вырваться из холодных стен помещения. Не ожидавшему тому ученому прилетело нечеловечески сильным ударом по лицу, скрытому за стеклом. Дилан даже не заметил ноющую боль руки.       Далеко он правда не убежал: его бодро скрутили в захвате и завалили на пол прямо у выхода; он успел только пискнуть. Очки ожидаемо слетели, стукнувшись где-то недалеко на кафель помещения, прокатившись в сторону коридора. Сверху раздался истеричный выкрик.       Дилана пробрало отвращением от грубых прикосновений. Внутри уже не перевернулось, а разорвалось нечто важное. Мысли охватила паника, он дышал громко как загнанная хищником косуля; из ранок снова потекла кровь. В судороге задергались конечности. Легкие сжало в комок, глаза и пол заливали капли пота. «Отпустите!», — Дилан не мог точно сказать, подумал он это или прокричал. «Нет! Пустите! Пустите меня, уроды!».       В голове набатом звучали молоты, тяжелое тело, навалившееся на него сверху, спихнули. Через пелену слёз он видел мельтешение ученых и слышал переругивания. Находившиеся в помещении ученые, наседали на его проводников, махали руками.       Дилан попытался отползти к стене, но его снова грубо схватили, на этот раз за плечи, и кинули на одну из кушеток. Переругивания в сию секунду перешли в полноценные крики. Ребра и бедра обожгло от сильного удара. Тело бросало то в жар, то в холод, а мысли, о неминуемом конце, не покидали его ни секунду.       Он почти не осознавал окружения, но явственно почувствовал укол в теперь зафиксированную руку. Он понятия не имел, что с ним происходит. Каждое прикосновение скручивало внутренности в болезненных спазмах. Тело застыло, опостылевшее шуршание в черепе стало аккомпонементом давившей сонливости.       Очнулся уже Дилан подвешенным на тросы и трубки.