Священное животное

Магичку звали Тора, и сравнительно недавно, около недели назад, Раймонд ее, пьяную — отмечали местный праздник — щупал в нише за статуей местной богини. Во время поцелуя в шею он икнул, а затем сообщил, что ему надо отлить. И отлил прямо там, не отходя от места уединения, что возмутило Тору и заставило ее отвесить внушительную пощечину. Однако, это была уже вторая попытка их уединения. Во время первой у Раймонда скрутило живот, и он попросил разрешения воспользоваться ее ночным горшком. — Послушай, — произнес Реми, совладав с собой и пытаясь войти в образ распутного повесы и малообразованного элемента общества. — Тора. Мне нужно, чтобы ты, — дальше слова складывались так, как было вложено в его сознание, — изготовила мне магические оковы, замыкающие силы внутри существа и не позволяющие применять магию без разрешения хозяина. У Торы было очень подвижное, эмоциональное лицо, и то, что она считает Реми-Раймонда идиотом, не укрылось от него. Заправив за ухо упругие тяжелые пряди цвета воронова крыла, она встала и сложила руки на груди: — Зачем тебе? — Я хочу поймать сирену. От смеха Торы заколыхалось пламя всех свечей, а под ногами юркнуло нечто, похожее на кролика. Реми отшатнулся от черного клубка, а тот, вперившись в него красными глазами, яростно зацокал. Точно только что помыл полы, а он, плебей, по ним топчется в грязной обуви. — Чего это он? — удивился Реми, торопливо отыскивая в глубинах памяти имя кролика — Гусь. — Да он всегда такой, с долбинкой, — переставая хохотать, ответила Тора. — Как и ты. Приперся в одних подштанниках, скомпрометировать меня хочешь? Кто меня потом замуж возьмет, если ко мне господа в одних штанишках будут бегать? Ладно, горе ты мое, садись, сделаем. С тебя потом монеты на ярмарку. Мне много чего купить надо. Реми сел за стол, стараясь не рассматривать так открыто свои руки в перстнях. Все происходящее напоминало ему аттракцион виртуальной реальности, где нужно было надевать специальный шлем и перчатки, а затем бороться с монстрами. В виртуальной реальности. Потому происходящее не так сильно пугало его, как могло бы, он воспринимал это в самом деле как путаный, фантастический сон, который так или иначе все равно закончится. Взобравшийся на стол кролик с мордой вискаши приподнялся на задних лапках и впился в него выпученными глазищами. Реми сощурился, ожидая, что он цокнет. И он цокнул. Реми вспомнил, как Тора, листающая гримуар, рассказывала, что переселила в фамильяра душу своего самого доставучего любовника, потому неудивительно, что ему не нравилось присутствие рядом особей мужского пола. — Так, выходит, ты не зря шлялся на берег каждый день, — сказала Тора, находя нужную страницу и водя по строчкам указательным пальцем. — Я слышала, что говорили, будто тебя приворожила сирена, но не думала, что это правда. Я, конечно, сделаю, как ты желаешь, но ни одна из этих тварей не позволит заморочить себе голову. Смотри, как бы ты не остался там, на берегу, навсегда. Бойся, Раймонд, бойся!.. И дай мне свою руку. Реми протянул руку без страха — это всего лишь сон. А сам он, скорее всего, лежит в коме где-нибудь в реанимации, в чужой стране, возможно, еще не опознанный. Но все равно он дернулся, когда кончик пальца кольнуло острием кинжала и выступила яркая алая капля, которую магичка стряхнула на кусок темной кожи. В месте, где кровь впиталась, остались черные пятна. Отрезав от большого куска длинную полоску и свернув ее вдвое, Тора вооружилась большой иглой, очень похожей на шило, толстыми нитками и принялась, бормоча себе под нос, сшивать края. Реми прислушался, и суеверный страх, испытанный им на берегу, начал возвращаться: Сшиты нити, сшиты кости, Лезь, игла, в тугую плоть. Созываю духов в гости — В сердце когтем уколоть. Запекись на крови сила, Занемей в крови огонь. Затянись клубками жила, Голос лютый охолонь… Тора раскачивалась взад-вперед, как совсем недавно это делал Реми, накладывала стежки и с заунывной декламации срывалась то на шепот, то на крик. Реми добела сцепил пальцы в замок и не шевелился, пока она не затихла. — Готово, — как ни в чем не бывало произнесла Тора, перекусывая нить и отдавая ему ошейник. — Там пуговка. Накинешь петлю — и никто его не снимет, кроме тебя. Реми погладил ошейник, ощущая под пальцами покалывание. Он был теплый и словно живой. Перед сном, как и было обещано, явился Омин Второй, и Реми, принявший теплую ванну, едва успел натянуть подштанники перед его приходом. А еще раньше, перед ванной, Реми поужинал стейком со вкусом брокколи и озадачился выбором — ночной горшок с вензелями или «туалетная комната», представляющая собой деревянную будку-балкончик с дыркой в полу. По сути, это был обычный туалет, какие попадаются на фермах в глуши, но ведущий прямо из ванной комнаты и подвешенный над рвом. И хотя Реми испытал все прелести оголения зада в продуваемой со всех щелей конуре, он убедился, что горшком точно теперь не воспользуется. Для горшка у него был недостаточно маленький айкью и задница. Как чудны выверты больного разума — подумалось Реми, который до сих пор искренне верил в то, что лежит в коме, пока его мозг сочиняет целый мир с сиренами, замками, горшками и Его Величеством — бородатым карликом в мантии с подбоем. Реми даже испытал гордость за свой мозг, что сумел выдумать такое, поскольку особой фантазией прежде не отличался: ладно, сирены, средневековье, а вот бородатый ребенок в штанишках с бахромой и с подобием тиары в темных кудрях… Прошествовав под взглядом Реми к креслу, Омин схватился за подлокотники и подпрыгнул, взбираясь коленями и усаживаясь, как сделал бы любой ребенок его роста. Реми бы, честно признаться, расхохотался, если бы этот бородач стал болтать ногами в воздухе, но вовремя вспомнил, что тот очень остро воспринимает шуточки по данному поводу. Настолько, что иной раз некоторым шутникам приходилось избавляться от разницы в росте посредством отсечения головы. — Тебя правда сирена чуть не прихлопнула? — вдруг пробасил Омин, и Реми вынырнул из затягивающей его пучины старо-новых воспоминаний, где Его Величество любил дородных крестьянок и парное молоко. — Не совсем так, — сказал Реми и добавил: — Ваше Величество. В моменты общения с другими людьми язык действовал будто без его воли, и ему пришлось с этим смириться. Он читал раньше, что сознание бесконечно. Как океан. Или море. Что если море здесь — это глубины его собственного сознания, а сирены — какой-то ранее скрытый механизм психики, выполняющий в данном случае… — Раймонд, ты меня слушаешь? — завозился в кресле Его Величество, и Реми снова с трудом вернулся к происходящему, чтобы рассказать вложенную в него легенду о Раймонде-соблазнителе, перед которым не устояла сама сирена. По этой легенде Раймонд вот уже не первый месяц встречается с морской тварью и собирается завтра с помощью магии заполучить ее — его — себе. Во благо всех жителей земель Омина. — С чего ты решил, что это нам поможет? — заметил Омин, разглядывая носок сапога. — Их там, в море, как песка. Одним больше, одним меньше. — Лоу Нуа — сын правительницы их народа. Если у нас будет ее сын, мы заключим договор о ненападении, — сказал Реми, про себя отмечая, что это «стопроцентный страховой случай» для враждебной стороны. — Пока у нас будет заложник такого статуса — мы в безопасности. Омин, не сдержав восторга от идеи, поболтал в воздухе ногами, а Реми закусил губу и отвел взгляд, маскируя затем смешок под кашель. Его Величество одолевал его еще несколько минут расспросами, потом соскочил с кресла и удалился, оставив Реми наедине с собой, со своими мыслями и своим отражением в зеркале, которое он долго изучал перед сном. В целом, когда привык и начал принимать себя, он уже не с таким удивлением крутил головой, ощупывая подбородок. В настоящей жизни Реми был более худощавый, не такой активный брутал с виду, как здесь. Видимо, быть похожим на мужиков из женских романов про суровых скандинавов было его давним желанием, потому тут, в выдуманном мире, он выглядит именно так. В целом, очень даже неплохо. Реми постоял у окна, глядя на скалы и двор внизу, где копошились слуги с факелами. Удивительно просто, как он все это придумал! Интересно, конечно, классно, круто, но поскорее бы это все исчезло, и он оказался в палате. Главное только, чтобы он после этого имел возможность ходить и есть самостоятельно, а если нет, то пусть его отключат от аппарата жизнеобеспечения. Лучше не жить, чем лежать прикованным к кровати. Он лег в постель, накрываясь одеялом с головой, и закрыл глаза. Засыпая, он снова видел грязный закуток в доме на колесах, где они, прижавшись плечом к плечу, сидели вдвоем с тем мальчиком, которого он гладил по голове. Реми слышал, как произносит: — Не могу больше, не могу! Пусть меня лучше заморят голодом, но я больше не выйду к ним, я не могу! У меня каждый раз кости… И все болит, все! Мальчик вздыхал, гладил его в ответ по коленке покусанными клопами пальцами. Когда Реми замолчал, он поднял голову и грустно улыбнулся: — Давай я помогу тебе. Только пообещай, что ты меня не забудешь. И не бросишь. Когда я тебя позову. Реми не помнил, что ответил, но помнил, как снаружи пели ночные птицы — в тот раз их балаган остановился в лесу.