Священное животное

— Богиня прокляла меня, — чуть не плача, проговорил Вилли и разодрал старую наволочку на лоскуты. Поплохело ему еще вчера вечером — начало тошнить и крутить внизу живота, а сегодня приплющило окончательно, когда он, отправившись справлять естественные нужды, увидел кровь. — Это женские дни, — пояснил кролик, поджидая его за дверью сортира. — Что уж поделать, придется тебе это пережить! — Надолго это? — простонал Вилли, у которого от ужаса происходящего дрожали руки. — Дня на четыре-пять. Натягивай рейтузы, сейчас я тебе все расскажу. Под его руководством были обнаружены и растерзаны старые наволочки, затем свернуты необходимым образом и подложены как надо, сменено исподнее, заварен травяной сбор от женских хворей и вывешена на дверь табличка «Не беспокоить». Благо, что все в замке и так знали, что если у Торы женские дни, то лучше даже мимо ее обиталища не проходить. За время пребывания в теле магички, Вилли вел себя крайне примерно, следя за его чистотой и отворачиваясь от зеркала, когда приходилось проходить около него в одной ночной рубашке. И уж, упаси Богиня, голышом, а про трогать себя и речи не шло, ведь Тора пообещала, что обо всем узнает и тогда ему мало не покажется. Вилли не трогал, только когда приходилось справлять нужду, а каждый раз, когда рука случайно задевала грудь, у него прокатывался озноб по спине — вдруг чертов кролик увидит и наябедничает магичке, а та ему наколдует член размером с муравьиный. — Я умираю, умираю, — проскулил Вилли, испытывая крайне неприятные ощущения во всем теле разом. — Это каждый раз так? — Не имею представления, — кролик прыгнул на стол и потоптался там, вынюхивая что-то между книг. — Лучше самой Торы никто не скажет. Она, может, заклинания какие знает, приведу ее. Тора пришла сразу же, и Вилли сделалось еще хуже от вида подобранных не в цвет камзола штанов: — Богиня, что за убожество! Как вообще можно было выйти в этом из дома? О, я умираю… — Ложись, горе, — не обращая внимания на его нудеж, сжалилась Тора. — Сейчас полегчает. Тора села на край софы, а Вилли, устроившись на спине, опустил голову на ее колени, закрыл глаза и слушал бормотание на незнакомом языке, пока некогда свои же нежные руки с обеих сторон мяли грудь. Боль отступила, и хорошо стало до такой степени, что на лице расползлась улыбка. Только спустя некоторое время сделалось неудобно голове, которую подпирала какая-то кочка, и Вилли поморщился: — У тебя что, в штанах булыжник? Тора кашлянула, убрала руки и сказала, чтоб он заткнулся. Завершила произнесение заклинания и сообщила не терпящим компромиссов тоном: — А теперь быстро в постель и спать. И поешь нормально потом, горячего, не порть мне желудок. Вилли послушно залез в кровать, укрылся одеялом и только потом, сквозь дрему, он осознал, что именно ему упиралось в затылок. Ярлига нравился всем без исключения — загадочный, странный, пугающий и такой притягательный в своем образе, что спустя день весь замок только о нем и болтал. Прислуга толклась в комнатах, разом найдя себе работу, к придворным дамам зачастили подруги, а Омин только и делал, что прогуливался по саду с новым гостем, и слышно было издалека его грудной смех и громкие удивленные возгласы, а вот Ярла, наоборот, слышно не было. Даже прислуга, удостоенная чести приносить ему завтраки и обеды, не помнила, какими именно словами они перекинулись с чудным гостем, который бродил по коридорам в домашних плюшевых туфлях и халате. Лента на глазах так и осталась, что рождало дополнительные сплетни: — Глаз нет у него! — шептались на кухне поварихи, когда Реми явился туда лично за яблочным соком. — Где ж глаза? — Черви, может, сожрали… Реми догадок не строил — ему это было неинтересно, тем более, когда с ним самим происходили более любопытные странности. Лоу Нуа он начал чувствовать как, наверное, чувствовали друг друга близняшки, чем-то от себя неотделимым, точно у них до сих пор, как в утробе матери, была одна на двоих кровеносная система. Он осязал его незримое присутствие постоянно, и если первое время это пугало, то теперь пугало, когда это чувство на миг пропадало. Ночью становилось хуже, исчезала дневная суета и шум, мысли делались громче и навязчивее, и Реми не раз вставал и ходил по комнате, вытесняя их размышлениями о том, что делать дальше. Праздная жизнь его не устраивала — раньше, чтоб на столе была красная рыба, икра и мраморные стейки, приходилось ходить на работу, теперь же ему не нужно было даже беспокоиться о чистоте одежды и комнаты, за него все делала прислуга. А он так не умел — от застоя начинал тупеть, и необходимо было скорее найти себе занятие. Так и свихнуться можно от безделья. Когда в одну из таких ночей Реми ходил по комнате, к нему снова постучался Лоу Нуа. — Ты спать ляжешь сегодня? — спросил недовольно, и Реми удивился: — Чем я мог тебе помешать? — Ты ходишь, — Лоу Нуа провел ладонью по мокрому лбу. — Мельтешишь. Мешаешь мне спать. — Хорошо, я уже ложусь, — проговорил Реми недоуменно, закрыл дверь и действительно залез под одеяло, не понимая, как Лоу Нуа узнал о его полуночном бодрствовании. На следующий день за завтраком в общем зале Омин, поскрипев по тарелке ножом и откромсав кусок отбивной, задумчиво произнес: — Интересно, как скоро город превратится в цирк уродов? На этой неделе или на следующей? Реми поднял голову, перестав пытаться наколоть на вилку кулюбис: — Намечается цирковое представление? — Если бы! — вздохнул Омин, а Ярл, аккуратно сложив на коленях салфетку, поднял бокал с вином и повернулся к нему вполоборота. — На границах с нашими землями недавно напали на большой бродячий балаган. Разбойники обокрали несчастных уродцев, угнали лошадей, разбили телеги — говорят, намеренно, в забаву. Уродцы остались без пропитания — представьте, сколько их хлынет в наш город, этих карликов, безногих, безруких, покрытых чешуей? — И куда их всех определят? В лазарет при храме? — поинтересовался Реми. Омин фыркнул: — Ты меня умиляешь, друг мой! К чему мне это? Какая польза? На паперть да в бордели. Пусть те, кто не может работать в поле, добывают себе хлеб своими силами. Если бы я помогал всем нищим, я бы давно лежал в склепе рядом с покойными родителями. Добрый король — слабый король. Паперть пополнилась в тот же день — стража донесла, что у храма то и дело завязываются драки, поскольку местные нищие, привыкшие к щедрым подаяниям, оказались возмущены приходом настоящих калек и убогих, которым доставаться должно было не в сравнение больше. Те, что могли передвигаться самостоятельно, пришли просить помощи у Его Величества, и тот, промариновав их в ожидании почти три часа, соблаговолил сообщить, что явится сразу, как только примет ванну. Реми, вышедший в холл раньше, оглядел стоящий там сброд: трое карлиц — одна с бородой; лысый, тощий, с кожей зеленоватого оттенка мужчина; толстяк с топором за плечами, который почему-то не отобрали на входе; две прехорошенькие девицы в драных, но чистых платьях и женщина со змеей вместо ожерелья. — Мы пришли просить работу, — встретившись взглядом с ним, посчитал нужным сообщить толстяк, поднимаясь с ковра, где они все сидели. — Нам не нужно что-то просто так, мы сами заработаем, только дайте нам это сделать! — Ночевать мы можем и в сарае! — поддержала его одна из девиц. — И черного труда не боимся, хоть уголь носить, хоть конюшню чистить. Только не выгоняйте нас на улицу, мы там не выживем. — Я не тот, за кого вы меня приняли, — произнес Реми, рассматривая их с сопереживанием — если бы не Лоу Нуа, он бы мог так же сейчас бродить по свету. — Его Величество скоро спустится. Ободранцы, переглянувшись, снова расселись на полу и дождались своей аудиенции, только она была короткой и напрасной. Выслушав их, Его Величество сообщил, что иноземцам в черте города, если они не служат во имя его процветания, а только уродуют его лицо, делать нечего, и настоятельно порекомендовал покинуть его до захода солнца. Реми, подслушавший разговор за дверью, вышел следом за просителями во двор. — Может, мне сходить попросить его еще раз? — сказала женщина со змеей, спускаясь по лестнице вместе со всеми. — Без вас? — Он того не стоит, Хедлен, — ответил толстяк. — Не нужно пачкаться. Он ясно дал понять, что нам тут никто не рад — придется идти на юг. — У нас еды на два дня, а идти дюжину дней, — детским голоском произнесла карлица. — Дичи в это время года почти нет. Опять варить похлебку из корней? — Я могу предложить вам работу, — отважился сказать Реми, и все повернулись к нему. — Почему бы не разбить шатры за городом и не заняться тем, чем вы умеете лучше всего? — Вы шутите? — нахмурился толстяк. — Мы же не циркачи. Мы только на ярмарках выступали, под открытым небом, у нас и костюмов-то нет. — Так вы работу просили, или мне показалось? — сощурился Реми. В конце концов, ему нужно было чем-то заняться. И что-то неуловимое тянуло его снова туда, где прошло его детство. Лоу Нуа испытывал слабость с самого утра, когда Его Величество сказал про уродцев, и на него опять нахлынули горькие воспоминания о тесном вагончике с закопченным потолком и запахом нестиранных вещей и немытых тел. Он весь день ходил рассеянный и в этих мыслях застыл шарнирной куклой в дверном проеме и не заметил, как сквозняком толкнуло дверь в его сторону. Не успел убрать пальцы с косяка, и их обожгло болью, которая выжала из горла обиженный стон. Боль в человеческом обличии всегда было терпеть сложнее, чем в настоящем, морском, поэтому Лоу Нуа плюхнулся на пол, баюкая руку. Реми, ворвавшийся в комнату сразу после этого, увидел его и замолк на полуслове: — Представляешь, что я приду… Эй, что случилось? Лоу Нуа поднял голову, кивнул на руку, прижатую к животу, и Реми, сев рядом на корточки, оглядел ее. — Прищемил? Красные полосы. Сейчас пройдет, не трогай только. Зачем-то он обнял его лицо ладонями и прижался губами к виску, а потом к закрытому веку. Лоу Нуа перестал сжиматься всем телом, выдохнул, подставил под теплые губы второе веко, мокрую щеку, а потом подбородок. И само собой случилось так, что его поцеловали — на языке растворился привкус соли, вспомнились ночные бабочки, которые слетались к спящим вдовам, чтобы пить их слезы. От губ до живота разлилось тепло, и Лоу Нуа ощутил свою обоеполость всеми доступными для этого органами — что могло затвердеть, затвердело, а что могло увлажниться, увлажнилось. Когда он открыл глаза, Реми смотрел на него испуганно, не понимая, что произошло, совсем как мальчишка, и поступил как мальчишка, вскочив и попятившись к двери. Лоу Нуа только фыркнул — ничего, не пройдет и ночи, как он явится снова.