Священное животное

Море в тот вечер было неспокойно, словно взбесилось, слизывая серую пену с камней и разбивая о них обломки лодок, которым не повезло причалить раньше, чем оно впало в ярость. Чайки попрятались в скалах, ветер с моря пришел ледяной, прожигающий до костей стылой сыростью. Представление, планируемое на завтра, решили перенести — хоть от городских стен было недалеко добираться, но никто по своей воле, не ради нужды, а ради прихоти, не выполз бы из дома в такую погоду. Городская площадь опустела в минуты, лавочники, проклиная ветер и холодину, свернули торговлю, а Реми, придерживая ладонь у лица, чтобы не попал в глаза сор, кое-как добрался до замка, вошел в свои покои, закрыл окна ставнями изнутри и зажег свечи. Ветер за ними взвыл еще злее. После насыщенного дня и недолгого, но выматывающего путешествия обратно в город, ванна была еще приятнее и нужнее. Сидя в горячей воде и растирая жесткой мочалкой покрасневшие от холода, все в мозолях руки, он подумал, что пока все идет как надо. Ручной труд облагораживает не только обезьян, но и людей из высшего света, потому, занятый делом, Реми прекратил свои мысленные метания и даже стал обладателем некоего удовлетворения: он работал наравне с циркачами, устанавливая шатры и таская песок для арены, ел вместе с ними у костра, зажевывая жареное на сковороде сало с бобами черствым хлебом, но именно это его умиротворяло и позволяло чувствовать себя на своем месте. С простым людом, что не стеснялся выругаться при нем и почесать задницу, запустив руку в штаны, ему было куда интереснее, чем вести светскую беседу за столом или шарахаться с Его Величеством по кустам на охоте. За обедом, когда они как раз сидели всей кодлой у костра и хлебали овощной суп со шкварками, один из циркачей, тяжеловес Бо-Бо, одетый в трико, — холодно ему не было никогда — задумчиво принюхался, повернувшись к морю: — Ветер будет. Сильный, море опять взбунтуется — значит, еще одна тварь родится. — Какая тварь? — заинтересовался Реми. — А у вас тут, в городе, не знают, что ли? — переглянулась с Бо-Бо заклинательница змей, Ядвига. — Когда море поднимает огромную бурю, значит, в его чреве рождается сирена. Эти твари очень громко, нечеловечески громко вопят — у некоторых, кто слышал, лопалось что-то в голове и из ушей текла кровь. Они навсегда теряли слух. В общем, некоторые из них рожают в страшных муках, они же обоеполые, по-нашему, все печенки, считай, вместе, умещаются незнамо как. Может, поэтому им так тяжело произвести на свет своего уродца. Они уходят на самое дно, в темноту, где лишь камни и слепые рыбы, обязательно одни, а все остальные ждут и гадают судьбу собрата. Если море утихло, а тот не вернулся — стало быть, помер. Реми поежился, отставляя котелок: — Жутковато. А как они дышат там, на глубине? — Так мы думали, ты нам расскажешь про сирен больше, чем мы знаем, — прокряхтел Бо-Бо, вытирая усы. — У тебя ж своя есть, ручная. — Мы не настолько близко общаемся, чтобы знать нюансы физиологии. — Понятно, в койке еще не кувыркались, напрасно! Я б не отказался от такого подарочка. Когда дойдет до этого, присмотрись к его спине — под лопатками белые полосы, это жаберные щели. Такие же под нижними ребрами, но тех почти и не видать… Ну что, пожрали, пошли работать дальше? Реми старался не думать о своей «ручной сирене», но не выходило. Забывалось только на время работы, а когда он оказывался наедине с собой, как сейчас, то мысли, сдвинутые к периферии воспаленного фантазиями мозга, лезли обратно, в центр, с удвоенным упорством. Хотя, может быть, дело было не в Лоу Нуа и его притягательности, может быть, Реми элементарно, как обычному здоровому мужику, просто не хватало секса, и тогда стоило исправить это как можно скорее. Любая из женщин, что устроилась за городом в передвижных домиках на колесах, не отказала бы ему в этом, потому Реми не стал затягивать со сборами — переоделся, высушил короткие волосы толстым полотенцем, побрился и собирался выходить, как за спиной скрипнула дверь. Что-то с мягким шелестом упало на пол, а потом со спины прижалось горячее тело, а на живот легли холодные руки. — Реми, пожалуйста, сделай это со мной. Реми с трудом высвободился и увидел перед собой Лоу Нуа, голого Лоу Нуа, если не считать прозрачных, переливающихся серебристыми искрами, как иней, чулок с узкими белыми резинками. Сейчас он был похож на девушку с искусно вылепленными бедрами и слегка налитой грудью — возможно, это был результат возбуждения, которое скрытым тоже не осталось. Реми пялился на его маленький, но такой прелестный, точно игрушечный член, с чувством удивления и восхищения: если и были на этом свете идеальные мужские половые органы, то все они были у сирен. Как и женские половые органы, кстати, тоже. — Ты пьян? — спросил он, не отрывая взгляда от этого чудесного, как с упаковки леденцов, члена. Хотя, там их, вроде, и не рисовали. — Нет, но хотелось бы, — Лоу Нуа быстро облизал губы — от того, как он часто дышал, грудь приподнималась и на крупных, темно-бордовых сосках прыгал свет от колыхающегося огня свечей. — Реми, я больше не могу так. У меня внутри как будто пружина, мне тяжело и плохо, мне хочется исчезнуть, чтоб меня не было, мне хочется уснуть навсегда… Если и были на свете такие слезы, которые бы смогли тронуть Реми, то это были слезы Лоу Нуа, который прекрасно знал об этом, поскольку сразу, как только он обнял его, полез с поцелуем. На вкус он был соленый, как вздыбившееся на горизонте море, такой же холодный, но не долго — кожа под широкими ладонями Реми вмиг стала раскаленной от внутреннего жара. Лоу Нуа еще быстрее, чем он разделся, очутился на кровати, на спине, с разведенными ногами и пальцами одной руки на члене, а второй под ним, между сочащихся смазкой темных складок. Реми уже мало беспокоился о том, что собирается делать, ведь лежащее перед ним существо пахло женщиной, и там, внизу, на вкус тоже было как женщина. Он даже нашел языком заветный бугорок, который его бывшая шепотом называла «клитор». Почему именно шепотом, он не знал, но относился к поиску этого места с благоговением, однако не всегда находил, потому что… Видимо, просто не старался. Он и не помнил, чтоб кого-то хотелось ублажать языком и губами, но сейчас так увлекся, что даже не заметил, как перешел на чудесный кукольный член. Лоу Нуа, разметав на постели длинные волосы, выглядел самой невинностью, но ноги в чулках пристроил на плечах Реми весьма по-хозяйски. Реми исследовал их руками от косточек бедра до лодыжки, довел себя до исступления и Лоу Нуа до всхлипываний, пока наконец не вспомнил, что у него тоже есть член. Которым и так уже можно было таранить крепость. — Пиздец какой, — прохрипел он — хотел медленно, плавно, а вошел сразу, полностью, и Лоу Нуа пискнул обеспокоенно: — Что-то не так? — Все хорошо, даже чересчур… Лоу Нуа гладил его по лицу, смотрел с нежностью, которой Реми вынести не смог — зажмурился и прижался к его губам, влажным оттого, что по ним то и дело скользил язык, показалось даже, что раздвоенный. Поначалу все было какое-то странное, точно ненастоящее, из сна, но только пока Лоу Нуа не вошел во вкус и не начал подмахивать бедрами — и вот тогда Реми отпустило и он ловил начало стонов с открытых губ и целовал атласную белую кожу длинной шеи. Лоу Нуа вцепился в его спину ногтями, дошел до крика, а потом замер и весь сжался внутри, обхватывая тугой плотью. Реми инстинктивно понял, что лучше, чем его руки на кукольном члене сейчас нет. — Схдами яхсн, — отчетливо произнес Лоу Нуа, и в голосе его прозвучало удивление и… благодарность. Он еще вздрагивал, когда Реми ласкал пальцами его залитую семенем головку, наваливался затем сверху и вбивался в него, с каждым рывком приближая разрядку. И когда она пришла, сипло произнес: — Черт, как же хорошо… Лоу Нуа звонко, как колокольчики на крестьянской телеге, рассмеялся.