Кардамон / Cardamom

      Почти две недели Эрвин решался попросить у Леви разрешения на звонок. Он убеждал себя, что просто ждет подходящего момента, хотя в глубине души прекрасно понимал, что попросту увиливает. Эрвин боялся, что любое неверное движение разрушит их общение, оборвет ту тончайшую нить, что связывала его с Леви.       На Восточном побережье уже наступил вечер субботы, в Аммане еще было раннее утро. Они переписывались уже час — Леви, как обычно, язвил в адрес Эрвина. Всю прошедшую неделю Эрвин тщательно готовился, репетируя и обдумывая все возможные варианты ответов. Чувство реальности покинуло Эрвина, когда он наконец решился напечатать вопрос, вертевшийся на кончиках пальцев последние две недели. Поколебавшись мгновение, он нажал «Отправить».        Мы можем поговорить?       В смысле? Мы говорим       В смысле, я могу тебе позвонить?       Долгая пауза. Эрвин ждал.       Ответа не было.       Внутри Эрвина возникло неприятное чувство. Ладони, липкие от пота, зависли над клавиатурой. Сглотнув, он решился на еще одно сообщение.       Я очень хочу услышать твой голос, Леви.       Не дыша, он ждал ответа.       Но его все не было.       Волна паники поднялась в груди Эрвина и затрепыхалась, стуча в ребра, будто отчаявшаяся, пойманная в клетку птица.       Ок. Но у меня хуевая камера. Мб не получится.       Облегченно вздохнув, Эрвин включил камеру, пригладил дрожащими руками волосы и нажал синюю кнопку вызова. Вызов шел, шел, шел — и оборвался. У него получилось дозвониться лишь с третьей попытки. Картинка была расплывчатой, низкого разрешения, но это было не важно. Вот он, Леви.       — Здорово, — сказал Леви, хмуро глядя на экран. — Слышишь меня? Камера и микрофон на этом ноуте хуевые.       Эрвин молча глядел на него. Способность говорить вдруг покинула его.       Леви здесь, прямо напротив него, сидел, скрестив руки на груди, и хмурился в камеру. На нем была черная футболка, волосы убраны от лица. Картинка слишком мутная — рассмотреть комнату позади него не получалось.       — Эй, — повторил Леви, — Эрвин, ты меня слышишь? — нахмурившись, он наклонился ближе к камере. Ему на глаза упала темная прядь волос.       — Да, — с усилием ответил Эрвин, заставляя себя проговаривать слова, — да, Леви, я просто…       Откинувшись назад, Эрвин сцепил руки за головой и нервно рассмеялся.       — Я слышу. Я очень, очень рад снова тебя видеть, — продолжил он.       — Ага, я тебя тоже. Не ссы, старик, — закатив глаза, фыркнул Леви.       Сначала разговор шел неловко, немного неестественно, но, постепенно, Леви начал смягчаться, позволяя Эрвину проникнуть глубже под броню его защиты, увидеть человека, скрывающегося за язвительностью и каменным выражением лица. И так же медленно Эрвин начал получать ответы на мучившие его еще с той ночи в Авране вопросы.       Он узнал, что Леви, хоть и прожил уже больше десяти лет в Иордании, по происхождению ливанец. Он родился и вырос в Бейруте, его детство пришлось на конец гражданской войны. Догадка Эрвина о том, что 83 это год рождения, подтвердилась. Леви сказал, что мало что помнит о войне. Эрвин, хоть и сгорал от любопытства, понимал, что это не та тема, где следует требовать подробностей. Он даже не стал спрашивать, с какой стороны зеленой линии Леви был родом — это было абсолютно неважно. Родина, сторона, война — все это не определяло Леви как личность. Леви сам определял себя, и Эрвину этого было достаточно.       Но однажды ночью Леви начал рассказывать. Эрвин не особо помнил, о чем они говорили до этого. Леви сидел перед экраном ноутбука, обхватив себя руками. Он рассказал Эрвину, что ему было пять, когда его мать погибла — снаряд попал в их дом, и здание рухнуло. Он несколько дней провел под завалами, ожидая спасателей. Леви помнил, как тихо сидел в темноте в пыли и обломках рядом с телом матери, ожидая, когда до него доберется поисковая группа.       Эрвин, ощущая ком в горле, слушал.       — Мне жаль… — произнес он. Что еще можно было сказать?..       Леви просто пожал плечами, сказав, что уже все равно, ведь это было так давно. Его голос был абсолютно бесцветным, а взгляд упорно избегал глазка камеры.       Он продолжил рассказывать о том, как жил в Бейруте во время гражданской войны. Когда Эрвин поинтересовался, кто же за ним приглядывал все это время, Леви глухо рассмеялся.       — Да, у меня был дядя, — с презрением в голосе ответил он. — От него ничего хорошего нельзя было ожидать. Он водил дела по обе стороны фронта. Однако он научил меня выживать, и, думаю, за это я ему обязан.       Эрвину было интересно, как именно можно было обучить ребенка выживать в условиях гражданской войны, но он не стал спрашивать.       — Правда, потом он сбежал. Бросил меня, — добавил Леви.       — Сколько тебе тогда было? — спросил Эрвин, не зная, хочет ли он услышать ответ.       Леви вновь пожал плечами.       — Точно не помню. Десять или одиннадцать, наверное.       — И что дальше?       — Да ничего. Как-то справился. Там было полно других детей. Мне было не хуже — даже лучше — чем многим из них. Как минимум, я знал, как за себя постоять. Так что все было хорошо.       Сейчас Леви глядел прямо в камеру, вскинув подбородок вверх в защитном жесте. Эрвину казалось, что он начал понимать, откуда в характере Леви эта странная смесь неловкости и решительности. Да, что бы ни происходило, Леви выжил. С ним все в порядке.       В ту ночь Эрвин почти не спал. Он лежал, думая о Леви, о своем собственном детстве и о почти забытых новостях о войне, казавшихся ему, мальчику из Англии, вестями из другого, параллельного мира.       Утром первым делом он отправил Леви сообщение:       Привет, Леви, я могу позвонить?       Ок, хотя я сейчас на работе. Дай, найду наушники       Подождав, он нажал кнопку вызова. Леви ответил, и Эрвин увидел, что тот сидит в тесной крошечной комнате, заполненной другими аспирантами.       — Ты сегодня рано. Что-то случилось?       — Да нет, ничего, — ответил Эрвин, придав голосу непринужденный оттенок. — Просто хотел пожелать тебе доброго утра.       Леви закатил глаза.       — Серьезно? Ты позвонил только за этим?       — Да, наверное, — покорно признал Эрвин.       — Чем тебе, блядь, сообщения не угодили? Я тут, вообще-то, пытаюсь писать доклад, — Леви раздраженно стучал ручкой по столу, подчеркивая свои слова.       — Извини, я не задержу тебя.       — Напомни, какого хера я тебя терплю?       Эрвин улыбнулся.       — Еще одна такая хуйня, и я тебя заблокирую, Смит, — пригрозил Леви, хмуро глядя в камеру. Эффект от угрозы, впрочем, был испорчен торчавшей из-за его уха ручкой.       Леви не заблокировал Эрвина. Напротив, их общение продолжалось, и Эрвин смог выяснить, что привело Леви в университет. Он узнал, что после того, как дядя бросил Леви, тот сдружился с парой других ребят. Вместе они поддерживали друг друга, выполняя случайную работу и различные поручения. В условиях реконструкции послевоенного Бейрута у них не было недостатка в работе. Оттуда же родом и увлечение Леви археологией. Когда завалы разбомбленных домов были убраны, город наводнили археологи со всего света, разгребавшие кучи песка и щебня в поисках следов средневековых, римских и античных городов, захороненных под Бейрутом.       Смеясь, Леви рассказал Эрвину, как наблюдал за раскопками по всему городу, не понимая, зачем этой толпе белых людей, заполнившей Бейрут, выкапывать какие-то дырки в земле. Ему казалось, в городе и так полно ям. Он хотел спросить, что они делают, но мало кто из приезжих разговаривал на арабском или французском, а английский Леви оставлял желать лучшего. Однажды он натолкнулся на группу археологов из Иорданского университета в Ирбиде. Они более-менее разговаривали на его родном языке, хотя для Леви их акцент звучал глупо. Он провел весь день на краю траншеи, наблюдая за их работой, и лишь к вечеру набрался храбрости спросить, что же они делают. Позже он рассказал Эрвину, что видел, как развалины дома, в котором он провел свое детство, были убраны, фундамент разобран, и под ним оказался гипокауст — отопительная система, сконструированная римлянами. Этого оказалось достаточно, чтобы убедить Леви, что он хочет заниматься археологией. Он смог заработать денег на обучение в школе и затем получить степень бакалавра в Арабском университете Бейрута. Он брался за любую оплачиваемую работу, зарабатывая этим себе на жизнь. Одно время он был плотником, затем — мясником. Это очень удивило Эрвина.       — Мясник? Серьезно? Вот уж не думал.       Леви пожал плечами.       — А почему нет? Это тоже работа.       — А разве она для тебя, ну, слегка не негигиенична?       Леви поморщился. Находящийся за восемь тысяч километров от него Эрвин со смущением ощутил, как внутри что-то задрожало.       — Ну, там ебать как воняет, но за работой я этого не замечал, — объяснил Леви. И добавил: — Я умею обращаться с ножом.       — Что, прости? — Эрвин подавился кофе.       — Нож. Мой дядя научил меня обращаться с ним.       — Я думал, твой дядя ушел, когда тебе было десять.       — Ну да. Но до того, как свалил, он научил меня постоять за себя.       Леви ухмыльнулся. Что-то холодное и твердое перебило Эрвину дыхание. Он не хотел думать о том, как можно научить десятилетнего ребенка постоять за себя с ножом.       После окончания университета Леви переехал из Ливана в Иорданию и продолжил обучение в институте в Ирбиде, после чего перебрался в Амман за степенью доктора наук. Он получал небольшую стипендию, к которой прибавлял деньги за работу над другими проектами и в кафе, но все еще не мог позволить себе полноценное обучение, обходясь лишь заочным. Леви нравилось работать баристой. Приготовление кофе успокаивало его и приносило удовольствие.       — Правда, клиенты те еще мозгоебы, — добавил Леви.       — Особенно те, что не знают, как правильно заказать кофе? — уточнил Эрвин.       — Ага, — мрачно согласился Леви, — эти самые хреновые.       Эрвин рассмеялся, ощутив, как что-то сжалось в груди.       — Скучаешь по Бейруту? — спросил он Леви несколько недель спустя.       — Иногда, — запнувшись, произнес Леви и почесал нос, думая о чем-то. — Я скучаю по океану, по кафе вдоль корниша. В Бейруте варят хороший кофе.       — Думаешь когда-нибудь вернуться?       — Да, наверное. Когда-нибудь.       — Я слышал, что это очень красивый город. Хотел бы я когда-нибудь его увидеть.       Это было правдой. Большую часть жизни Бейрут был для Эрвина чем-то связанным с войной и распрями, но послевоенные путевые заметки, описывающие Бейрут как ближневосточный Париж, быстро распалили его интерес к этому городу. Он даже хотел съездить туда после окончания университета, но поступившее ему предложение о работе в США не позволило этим планам сбыться.       — Чего тогда не едешь? — как обычно прямолинейно спросил его Леви.       — Наверное, я все же должен там побывать, — рассмеялся Эрвин, — но я же один там потеряюсь.       — Да, ты-то конечно потеряешься. Ты вообще ни на что не годен. Даже кофе заказать не можешь.       Несмотря на постоянные разговоры, Эрвин желал от Леви большего. Он хотел его физического присутствия. Эрвин постоянно вспоминал силу маленьких ладоней Леви, как его пальцы нежно обводили ключицы Эрвина, грубость кожи и ласку прикосновений. Эрвин помнил всё: дорожки воды на покрытой пылью спине Леви, изгиб его плеч, узкую талию и бедра. И Эрвин страстно желал. Это желание было настолько сильным, что порой он не мог удержаться. Ему не удавалось противостоять желанию поводить рукой, сжимая и оттягивая, закрывая глаза и вспоминая горячие прикосновения губ Леви, момент, когда неуверенность уступила решительности; вкус аниса на языке. Эрвин кончал в руку, заливая ладонь горячей липкой волной, приносящей мимолетное облегчение — и дни, долгие дни стыда.       Обычно во время их разговоров Леви сидел за столом в углу своей однокомнатной квартиры, но однажды, разговаривая ночью, Эрвин увидел его с абсолютно другой стороны. Стоял воскресный вечер, Эрвин сидел на диване в гостиной. Рядом был бокал вина, а перед Эрвином — бумаги, которые следовало бы просмотреть. Когда он принял звонок от Леви, картинка на экране была настолько темной, что Эрвин не сразу рассмотрел лежащего в постели Леви. На нем была линялая футболка с широко растянутым воротом, волосы — взъерошены. Эрвин запоздало осознал, что в Аммане уже поздняя ночь.       — Леви… — в горле Эрвина вдруг пересохло. — Ты выглядишь…       — Как дерьмо, — оборвал его Леви, потирая заросший щетиной подбородок.       Приглядевшись, Эрвин различил темные круги у его глаз.       — Который там у тебя час? — спросил Эрвин.       — Скоро четыре, — прищурившись, ответил Леви, вглядываясь в экран своего ноутбука.       — Не можешь заснуть? — Эрвин уже знал, что у Леви проблемы со сном, а фраза «снится всякое дерьмо» убедила, что он страдает от кошмаров. Как-то он предложил поговорить об этом, но Леви тут же замолк.       — Да, наверное, — отозвался Леви, отводя взгляд от камеры. Эрвину стало мучительно больно от того, что он не мог оказаться рядом и обнять Леви.       — Я могу сделать что-нибудь для тебя?       — Ну да…       Леви с ухмылкой закатил глаза.       — Эй, я не это имел в виду! — запротестовал Эрвин, подняв руки.       — Ну да, да, — протянул Леви, — держи руки так, чтобы я их видел. На мгновение он замолк, после чего мягко и тихо продолжил: — Просто поговори со мной. Мне нравится твой голос.       — Конечно, Леви. О чем хочешь поговорить? — Эрвин вдруг обнаружил, что ровный, спокойный тон дается ему тяжело.       — Не знаю. О чем хочешь. Расскажи о себе.       — Ладно, если тебе так хочется…       Леви кивнул и лег, подложив под голову локоть.       Эрвин рассказал ему о своем детстве в юго-западной Англии, о том, какой спокойной и счастливой была его жизнь, пока однажды вечером его отец не вернулся домой с родительского собрания в школе. Эрвин рассказал Леви о полицейском, стоявшем на пороге дома, после ухода которого мать, опустившись на пол рядом с ним, тихим полным слез голосом сказала, что отец больше не вернется домой. Произошел несчастный случай. Эрвин редко рассказывал об отце, но если и начинал, то история всегда заканчивалась на этом моменте. Однако в этот раз он продолжил говорить. Он рассказал Леви, что всегда считал себя виноватым в смерти отца. Он знал, что это глупо, что он был всего лишь маленьким ребенком, что произошла ужасная автомобильная авария, что это могло случиться с каждым. И все равно, все эти годы он носил в себе вину и горечь за его смерть.       Молчавший до этого Леви пробормотал: «Аллах йерхамо».       Эрвин не знал перевода, но ощутил чувства Леви даже за тысячу километров. Сглотнув стоявший в горле комок, он не сразу смог продолжить говорить.       Перейдя на безопасную территорию, он сменил тему и рассказал Леви о том, как сначала изучал химию в Имперском колледже Лондона и позднее заинтересовался археологией, получив в результате степени магистра и доктора исторических наук. После выпуска Эрвин хотел отправиться в путешествие: посмотреть мир, поработать на раскопках, но предложенное место аспиранта заставило его переехать в США. Эрвин рассказал Леви, что никогда не планировал надолго оставаться в штатах, но одно цеплялось за другое — и вот, пятнадцать лет спустя, ему все еще кажется, что это все временно, и рано или поздно он отправится домой. Правда, за эти годы Эрвин так ни разу и не съездил в Англию. Он вообще больше не знал, где теперь его дом.       Леви молча слушал его. Порой Эрвину казалось, что он уже заснул, но каждый раз, когда он прерывался и окликал Леви, тот кивал и просил не останавливаться.       Эрвин продолжал рассказывать и, сам того не ожидая, заговорил о Мари. Эрвин рассказал, что они познакомились вскоре после его приезда в США, и о том, как она поразила его своим ярким поведением и острым чувством юмора. Все говорили, что они отличная пара. Эрвин не отрицал, что любил ее, любил ее напористый характер и то, как она, смеясь, запрокидывала голову. Вскоре жить раздельно стало глупо. Все равно они практически всегда оставались ночевать у Мари. Они съехались, отбиваясь от назойливых друзей и родственников, ждавших их свадьбы. Все это время Эрвин надеялся, что у них все получится. Он изо всех сил пытался тушить постоянно вспыхивавшие ссоры, аккуратно подклеивая трещины в их отношениях. Глубоко внутри он понимал, что ничего не выйдет. Мари хотела получить от него то, что он не был готов отдать. Это и послужило причиной их разрыва. Да, конечно, ему было больно. Чертовски больно. И стало только больнее, когда несколько месяцев спустя Нил и Мари объявили о своей помолвке. Конечно он не подавал виду, убеждая себя и окружающих, что счастлив за эту пару.       — И дело в том, — продолжал Эрвин, — что это правда. Мне всегда было жаль, что я ранил Мари, но я никогда не сожалел о том, что бросил ее. Никогда.       Еще раз взглянув на экран, Эрвин увидел, что Леви спокойно лежит, обхватив себя руками. По тому, как размеренно вздымалась его грудная клетка, Эрвин мог сказать, что Леви, наконец, заснул.       Картинка была такой темной и замыленной, что Эрвин едва мог различить Леви. Он вспомнил ту ночь в Умм эль-Джимале, когда он спал рядом с Леви на твердом бетонном полу в подсобке, окутанной мутным красным сиянием песчаной бури. С тех пор, казалось, прошла целая жизнь, а Эрвин до сих пор не понимал, почему решился дотронуться до руки Леви. Это воспоминание было таким ярким, что он, не удержавшись, прикоснулся к экрану ноутбука, проведя пальцем по линии плеча Леви. Волосы закрывали его лицо, и Эрвин провел по экрану, будто бы смахивая пряди в сторону. Эрвин понимал, как глупо, печально и жалко все это выглядит, но не мог ничего с собой поделать. Сняв ноутбук с колен, он переставил его на низкий столик перед диваном. Прилегши, Эрвин продолжил наблюдать за еле заметным дыханием Леви, пока не заснул сам.       Эрвин проснулся посреди ночи. Ему было холодно. Шея затекла. Он лежал, глядя в темный экран открытого ноутбука. Эрвин ощущал глухое разочарование где-то в груди. В голове была одна четкая и холодная мысль: он влип, влип по самые уши.