Кардамон / Cardamom

      Следующие две недели прошли как в тумане. Леви работал над своей диссертацией, а Эрвин согласовывал с иностранными партнерами финансирование исследовательского проекта, из-за чего участвовал в постоянных звонках и видеоконференциях в любое время дня и ночи. У них едва находилось время поболтать. Редкие разговоры в Скайпе могли оборваться в любой момент из-за необходимости работать дальше.       Как там твоя диссертация, Леви?       Хуево. А как твое финансирование?       Потихоньку, но договариваться с ними — что воду в решете носить. Я могу тебе чем-нибудь помочь?       Ну, если можешь притащить свою жопу в Авран и проверить датировки — тогда да.       Участвуя в бесконечных видеоконференциях, слушая, как коллеги спорят о принципах синтеза и оценки, регистрах рисков и рабочих пакетах, Эрвин с сожалением глядел на всплывающие сообщения Леви.       Эй, Эрвин, ты здесь? Есть время?       Извини, Леви, срочный звонок       Бля       Работа горит. Я думал, мы с ними на прошлой неделе уже все решили. Господи боже, они снова ругаются из-за бумажек. Это все надо было прекращать еще на старте.       Прелести должности научрука, старик       Типа того. Честно говоря, сейчас я согласен снова стать завхозом. Можно, я перееду и пойду к тебе на службу?       Нихуя. Будешь мешать на раскопках.       Спасибо за поддержку. Все, побежал работать. Сейчас будем разбирать четвертую программу, за которую отвечаю я. Пока. Э Х.       Тянулись однообразные дни. Эрвин страдал от отсутствия свободного времени для общения с Леви. Впервые за долгое время он задумался о том, что в жизни есть вещи поважнее работы. Однако даже в те редкие минуты, когда им удавалось пообщаться, разговоры все равно вращались вокруг работы.       Эрвин, будучи профессионалом, считал недопустимым публично критиковать своих коллег и никогда не опускался до перемывания костей, но с Леви он мог быть откровенен. Эрвин чувствовал, что может ему доверять. Леви, в свою очередь, был хорошим слушателем и прекрасно разбирался в людях. Кроме того, Леви открыто недолюбливал иностранных исследователей, заполонивших Ближний Восток и вытеснявших местных археологов, знакомых с местностью и имевших опыт работы в поле. «А потом вы сваливаете со всеми находками и образцами в свои красивые модные лаборатории, не давая нам возможности развивать нашу собственную исследовательско-аналитическую базу. Какого хера? Это, блядь, самый натуральный культурный империализм», — заявлял он.       Эрвин поежился, выслушивая возмущения Леви, не понимая, заключалась ли причина его дискомфорта в аргументах Леви или том, что он сам никогда не глядел на свою работу с такой точки зрения. Для него все раскопы, с которых его лаборатория получала образцы для изучения, существовали лишь в плоскости временной шкалы. Эрвин бездумно предполагал, что если изучаемые территории и имеют какое-то значение для местного населения, то это проблема полевых археологов, а не его лаборатории. Но сейчас, слушая Леви, он осознавал, что его работа — это лишь кусочек большого паззла, а сам он задействован в гораздо более сложном и проблематичном процессе, чем казалось ему ранее. Взглянув на себя со стороны, Эрвин вдруг осознал собственную высокомерность и неоправданную вседозволенность.       — Ты прав, Леви, абсолютно прав, — произнес он, молча выслушав недовольствия Леви.       Леви скептично глядел на него с экрана ноутбука. Его сурово нахмуренные брови заставили сердце Эрвина биться сильнее.       — Тебе стоит опубликовать это, Леви. Важно, чтобы эта мысль была услышана как можно большим количеством людей, — предложил он.       — Ага, конечно. Так и вижу толпу журналистов, выстроившихся в очередь на публикацию статьи о культурном империализме и присвоении исторического наследия Ближнего Востока, — цокнув языком, съязвил Леви.       — В любом случае, это очень важный вопрос, который не должен оставаться без обсуждения, — настаивал Эрвин.       Леви глядел на него со все тем же скепсисом, и Эрвин мысленно отметил, что позже нужно будет вернуться к этому вопросу еще раз.       Наконец организация проекта со стороны Эрвина завершилась. В последний момент — за полчаса до дедлайна — все документы были согласованы, бюджет установлен, предложения рассмотрены, и тендер — одобрен. Отправив последний документ и шумно выдохнув от облегчения, Эрвин сразу же написал Леви.       Всё! У тебя будет время пообщаться вечером?       Ок. Сейчас в кафе. Буду дома к 12       Улыбнувшись, Эрвин закрыл ноутбук и собрался уходить. Он договорился пропустить по стаканчику с Нилом в честь завершения работы над, как они надеялись, успешным проектом.       Один стаканчик перерос во второй, затем — в третий, и, сам того не заметив, Эрвин оказался дома гораздо позже запланированного. В Аммане было уже два часа ночи, но Эрвин, не колеблясь, набрал Леви. Он вынужден был признать, что бессонница Леви значительно облегчала их общение.       Несмотря на то, что они общались уже несколько месяцев, Эрвин все еще немного нервничал во время звонков Леви. Ожидая ответа, он почти не дышал, и когда Леви появился на экране, Эрвин отметил про себя, насколько измученным тот выглядел. Даже на замыленной пиксельной картинке были видны огромные синяки под его глазами. Да, стояла ночь, но для Леви поздние звонки Эрвина не были необычными.       — Привет, — бесцветным голосом поздоровался он.       — Привет, — ответил Эрвин и, не удержавшись, улыбнулся. — Ты в порядке? Выглядишь усталым.       — Ага. Я заебался, — отозвался Леви. Зевнув, он потер глаз. — Работаю сверхурочно.       — Зачем?       — Да, блядский жесткий диск на ноуте сдох. Стоит он дохера, поэтому приходится перерабатывать.       Взглянув на свой новенький сияющий макбук, купленный за счет оставшихся с прошлого проекта средств, Эрвин ощутил угрызения совести.       — Я мог бы, если нужно… — начал он, но замолк под демонстративно недовольным взглядом Леви.       — Мог бы что? — хмуро уточнил тот.       — Ничего, забудь. Очень рад тебя видеть, правда.       — Скучал по мне, да? — Леви закатил глаза. — Какой же ты, блядь, тупой старик.       — Виноват, признаю, — ухмыльнулся Эрвин. Наверное, он был слишком рад завершению работы над проектом, или же выпитое с Нилом пиво давало о себе знать, а может, он просто был чертовски рад вновь слышать Леви, но следующий его вопрос вырвался сам собой: — Леви, почему ты так долго не отвечал?       Ну, вот. Этот вопрос уже давно не шел из его головы, и Эрвин чувствовал, что не имеет права задавать его. Он не знал, хочет ли получить ответ на него. Эрвин понимал, что сейчас не лучшее время для таких разговоров: Леви измучен, а сам он немного пьян, но что сделано то сделано.       — Чего, блядь? Я ответил как только ты позвонил, — во взгляде Леви читалась откровенное замешательство.       На мгновение Эрвину захотелось сменить тему, но он был не из тех, кто легко сдается, и поэтому решил дожимать до конца.       — Нет, не сегодня, а тогда, раньше.       — Когда — раньше? Что ты, блядь, несешь?       — Когда я уехал…       Эрвину не пришлось продолжать. Лицо Леви на мгновение изменилось. Нахмурившись, он молчал, поджав губы.       — Зачем ты спрашиваешь об этом сейчас? — поинтересовался он.       — Потому что… — замолчав, Эрвин глубоко вдохнул, — потому что я должен знать. Не знаю, почему, мне просто…       — Хорошо, если тебе так нужно, — не дав закончить, перебил его Леви. В его голосе звучала напряженность, которой Эрвин раньше не наблюдал. — Я скажу, почему. Я не отвечал, потому что считал, что это нихуя не даст.       Резкий тон Леви застал Эрвина врасплох, моментально заставив протрезветь.       — Ты на другом конце света, с хорошей работой и налаженным бытом. Не жизнь, а мечта. Ну, в смысле, что такому, как ты, может быть нужно от такого, как я? Ну, кроме, блядь, самого очевидного.       Эрвин ощутил, как внутри что-то свернулось холодным противным клубком. Леви продолжал:       — Люди вроде нас с тобой, Эрвин… — Леви помахал рукой перед экраном, — это так не работает.       — Почему… почему нет? Почему не работает? Почему мы не можем попытаться? — спросил Эрвин. Он слышал уверенность в своем голосе, и очень надеялся, что Леви тоже ее чувствует. Ему казалось, что мир вокруг него вдруг начал разваливаться на куски. Со все нарастающим отчаянием он продолжил: — Леви, послушай меня. Может быть как угодно — как ты захочешь. Не обязательно как-то по-особенному. Почему бы нам просто… почему бы не…       Окончательно запутавшись, Эрвин замолк. До этого дня он старался не анализировать то, что происходило между ним и Леви. Все казалось таким естественным, правильным и простым, что Эрвин даже не задумывался, к чему это приведет и чем станет. Конечно, Леви прав, их жизни проходили на разных концах света, и разделяли их не только километры. Думать иначе — значит заблуждаться. Эрвин внезапно почувствовал себя глупым и запутавшимся. Холод от осознания того, что все его надежды, его радости вели лишь к пустоте, боли, вине и сожалению, оборвал какую-то важную ниточку, связывавшую его существо.       Повисшее между ними молчание затягивалось. Леви с вызовом глядел на него. Эрвин отвел взгляд. Он изо всех сил пытался собраться с мыслями, но у него ничего не получалось. Правда, у него оставался еще один вопрос:       — Тогда зачем ты все-таки написал мне? Что изменилось?       Леви, вздохнув, взъерошил волосы, отбрасывая их назад от лица. Закрыв на мгновение глаза, он вновь пристально посмотрел в камеру.       — Ничего не изменилось, Эрвин. Все это время я, блядь, просто не мог выбросить тебя из головы, — он пожал плечами и опустил руки, позволяя волосам опять скатиться потоком на его лицо. — Вот и всё.       В тот момент он выглядел таким маленьким, свирепым и обреченным — и очень, очень одиноким. Эрвин с трудом подавил рыдания, разрывавшие его изнутри.       В ту ночь Эрвин не заснул. Он лежал, обуреваемый сомнениями и неуверенностью. До сего дня он всегда был уверен в себе, в своих поступках и в том, что происходило в его жизни. Даже расставшись с Мари он был уверен, что это правильное решение. И что сейчас? Сейчас он не имел ни малейшего представления о том, что же делать дальше, как жить и за что хвататься. Единственное, в чем Эрвин был уверен — это то, что своего будущего без Леви он не видел. И поэтому сейчас он делал то, что умел лучше всего — размышлял, планировал, выстраивал схемы, чтобы утром начать действовать.