Выброс

Зверинец Тут нигде нет часов, и обычной смены дня и ночи тут тоже нет. Есть время приёма пищи, время, в которое на нас проводят опыты, время для сна и походов в уборную, в душ. Время я отсчитываю, оставляя тонкие царапины на железных ножках кровати перед каждым отбоем. В тот день, когда я узнал, что в этом месте мучают сотни детей, я наскрябал сто пятьдесят девятую черточку, не испытывая при этом никаких эмоций от того, что, возможно, не доживу до юбилейной. Мы с моим сокамерником не были единственным подопытными крысами в этом аду. Я подозревал подобное и раньше, но старался не задумываться над этим. В тот день тюремщик повёл меня на очередные опыты коридорами, которыми я ещё не ходил. Я первый раз увидел лифт в этом месте. Спуск был не долгим, десять, может двадцать секунд прошло прежде чем створки лифта разошлись в стороны. Опять коридоры, но уже более широкие чем раньше, и более людные. На каждом углу стояли дежурные с ручным оружием какой-то странной формы. Наверняка разработка частной фирмы, ограниченный спецзаказ. Не видел таких по эту сторону экрана телевизора. В какой-то момент мимо нас прошла пара ублюдков, комплекцией идентичных ублюдку-номер-два. Вслед за ними тянулась вереница детишек разных возрастов. Были те, что младше меня, но тех кто старше, было больше. Я замер столбом увидев их. Сказать, что это шокировало меня, не сказать ничего. Эти дети выглядели не лучше моего соседа. Такие же измождённые лица, механические движения, потухшие глаза. Меня затрясло. От тычка в бок я упал, успев подставить локоть. Я скривился от боли прострелившей руку, но она же вывела меня из оцепенения. Я поплёлся вслед за ублюдком-номер-два, прогоняя в памяти лица этих детей. Некоторые из них были как я, выбриты налысо. Я видел у них шрамы на головах. "Я убью этих людей... когда-нибудь, я убью всех их..." Я ещё не знал, что на длительное время эти мысли станут моей мантрой, не позволяющей мне прекратить всё это. Тогда я ещё не оставил надежд, что выберусь отсюда. Как-нибудь, когда-нибудь... Когда за моей спиной закрылась очередная дверь, я не позволил себе удивиться, увидев перед собой два ряда детей, стоящих друг на против друга. Их было немного, не больше двух десятков. Выглядели они как те, которые прошли мимо меня в коридоре. Вдоль стен этого зала замерли дежурные в полувоенной форме и оружием в руках. Оружие хоть и выглядело странно, но сказать, что оно игрушечное, я не мог. То как они его держат... чувствуется его вес. Эти автоматы, несмотря на несколько несуразный вид, не были игрушкой, стреляющей шариками с водой. Очередной толчок в спину - послушно иду в сторону детей. Каждый следующий шаг становится тяжелее предыдущего. Что-то мне говорит, что и сейчас я ничего хорошего не увижу. Эти дети... их позы, их лица... в отличие от меня они точно знают, что сейчас произойдёт. И по ним видно, что они боятся... до дрожи в коленях боятся... до слезного плача. Я остановился чуть поодаль, в стороне от детей. Рядом, по левое плечо, стояла и плакала девочка, лет семи, плакала тихо, беззвучно подрагивая, теребя ладошкой край мятой футболки. Разделённые на две группки дети стояли и не шевелились, будто чего-то ждали. Я стоял и ждал вместе с ними, постепенно теряя самообладание. Оно у меня и до этого дня было ни к черту, но сейчас, начиная подозревать, догадываться зачем тут собрали этих детей, я готов был на стену кидаться. Меня мелко потряхивало, сейчас я бы и ложку ко рту не поднёс, не разлив её. Вскоре дверь за моей спиной снова отошла в сторону, незнакомый мне ублюдок с важным видом прошагал мимо нас, встав посреди помещения. Не глядя на нас, гнусавым голосом, прикрикивая, он произнёс следующее: — Кто не будет драться - попадет в карцер. — Я не поверил своим ушам. Ожидал подобного, боялся услышать подобное, но услышав, не поверил, — Кто сдастся - попадёт в карцер. Вы знаете, что это. Вы не хотите этого. Начали! Я вздрогнул от его выкрика. Посмотрел ему в лицо. Запомнил его усатое лицо, хорошо запомнил, навсегда запомнил. Дети начали драться не сразу. Далеко не сразу последовали первые толчки, первые удары, не сильные... слабые... робкие... Я стоял в стороне и не двигался, во все глаза смотря на разворачивающуюся картину. — Стойте! — Прикрикнул я. Мой собственный голос был слабым. — Стойте. — Повторил я. На этот раз вышло чуть громче. Представшая передо мною картина медленно менялась. Дети стали толкаться чаще. — Прекратите! Я не знал, кому я это кричу. Детям, или тем ублюдкам, что выстроились вдоль стен. Меня трясло всё сильней. — Да хватит же! Я сделал шаг в их сторону. Оттолкнул в сторону ту девочку, что несколько минут назад плакала рядом со мной. Я ворвался в эту толпу, растолкав по разным сторонам пару мальчишек, что вцепившись друг в друга, мяли друг другу бока. — Остановитесь! — Оттолкнул следующего, снова отцепил ту девочку от другой. — Хватит! Кто-то набросился на меня с боку. Я выкрутившись, оттолкнул ребёнка в сторону, даже не посмотрев на него. — Довольно! Кто-то из них ударил меня по плечу. Я снова отмахнулся. Оглядывая толпу детей, что никак не хотели прекращать это безумие, я понимал, что сам схожу с ума. Кто-то снова толкнул меня. Кто-то ударил по спине. Я опять оттолкнул ту девочку в сторону, заставил её оторвать пальцы от футболки другой. Снова разнял тех пацанов. Кто-то ударил меня по затылку. Назойливый комар. И опять эти девочки. Кто то снова похлопал меня по плечу. Вспышка злости на миг застлала мне глаза и я ответил, не глядя дал ему под ухо, тут же потеряв к нему интерес. — Отцепись ты от неё. Ещё раз оттолкнул ту девочку от другой. Вокруг меня творилось какое-то безумие. Дети даже не думали прекращать, распаляясь сильней с каждой секундой. Куча-мала становилась всё плотней, толчки и удары по спине приходились всё чаще. — Да, хватит! — Крикнул я. Глотку начало жечь. И снова та девочка. И опять тот пацан. И снова толчок в мою спину, который едва не бросил меня на пол. — Разойтись! Этот гнусавый голос я запомнил. Дети, по-видимому, тоже его запомнили, судя по тому, как они все замерли, начав расходиться по сторонам. Разошлись не все, на полу остался лежать мальчишка лет восьми. Я его помню. Это ему я ударил под ухо. Пока детей разводили по сторонам, вокруг того мальчишки собралось несколько тюремщиков. Гнусавый что-то пробормотал, приложив палец к своему уху. Нас всех по очереди принялись выводить из помещения. Вскоре появился ублюдок-номер-два. К этому моменту того мальчишку уже унесли. Я хотел надеяться, что он просто потерял сознание, что я не убил ребёнка, не превратился в одного из них, в одного из этих ублюдков... На следующий день никто не устраивал драк между детьми. И хорошо, мне хватило одного такого представления, чтобы надолго потерять сон. Тот мальчишка не покидал моих мыслей. Я так и не узнал, выжил ли он. Я всё меньше понимал, что происходит вокруг меня, всё чаще склоняясь к выводу, что это надо как-то прекращать. Этим местом управляют безумцы, руководствующиеся своей безумной логикой. Ставят бесполезные опыты, проводят бессмысленные операции, стравливают друг с другом детей, преследуя цели, которые непостижимы для моего ума. И я, чёрт возьми, не хотел постичь смысла всего этого. Опыты надо мной и над другими продолжались, как и операции. Через пару месяцев, ту штуку у меня под шеей сменили на новую. Стравливание детей между собой, к сожалению, не прекратилось. Раз в неделю или в две, меня снова водили в тот зал. Я больше не пытался никого остановить, как-то прекратить это безумие. Я стоял в стороне от всего этого. Карцер, я знаю, что такое карцер. Карцер это такое холодное, тёмное место, в котором и сесть то негде. То, что имел ввиду тот гнусавый ублюдок, карцером не было. Карцером в его понимании было помещение похожее на процедурный кабинет, то самое помещение, где человек в больничном халате грозился отрезать мне мизинцы когда-то. Раз в неделю или в две, когда я в очередной раз отказывался участвовать в этом безумии, меня приволакивали в это место; закрепляли ремнями на кушетке, тот самый доктор ставил мне укол, пуская по моим венам жидкое пламя, и тогда ночь превращалась для меня в сущий ад. Но я упорный, в этот раз я не сдался и посещение этого места надолго поселилось в моём расписании. Дни сменяли один другой. Нацарапав юбилейную, двухсотую засечку на ножке кровати, я перестал считать дни. Я перестал остро реагировать на всё творящееся вокруг безумие. Мне стали безразличны дети, избивающие друг-друга. Тюремщики, эти чудища, нацепившие на себя шкуру из человеческой кожи, они мне тоже перестали быть интересны. Тесты, опыты, новые операции, всё это перестало меня тревожить. Я всё ещё повторял себе, глядя на этих ублюдков, что все они сдохнут, что убью всех их, но всё чаще я начал добавлять к этой мантре, что сначала подохну я, а они... а к дьяволу их. Мой сокамерник... он стал совсем плох. Стал походить на пустую оболочку. Он двигается, только когда ему приказывает двигаться тюремщик, в остальное время он остаётся неподвижен. Скоро и эта пустая оболочка умрёт. За всё это время, что мы соседствуем, он не проронил ни слова. Ни звука. Мне кажется, они меня обманули тогда, мне кажется, уже тогда он был больше мёртв, чем жив. Он слабел после каждого опыта. Силы покидали его с каждым днём. Ближе к концу он сильно сдал в весе. Однажды настал тот день, когда он просто не проснулся. В тот же день я узнал, что все мы трупы, как мой несчастный сосед. Просто наша смерть ещё не пришла за нами из глубин тёмного космоса. Это случилось во время очередной драки, устроенной между детьми. Всё было как обычно: дети дерутся, гнусавый ублюдок прячет улыбку в аккуратной бородке, глядя на всё это безумство с непередаваемым любопытством. Иные, те что стоят вдоль стен, тоже, наверное, наслаждаются. Мне было наплевать. Я стоял в стороне, смотрел на драку, но не видел её, перебирая в памяти те времена, когда всё было не так уж и плохо. Какая злая насмешка судьбы. Мне пришлось увидеть и прочувствовать на себе всё это дерьмо, чтобы понять, что раньше моя жизнь была не так уж и плоха, и что я зря потратил годы на гонку со временем. Я обогнал его, обогнал время. Смотрите же на меня. Вот он я, сверхчеловек, победивший саму смерть. Приз не стоил той гонки. Меня ослепила яркая вспышка, на секунду уничтожившая тени вокруг. Уши заложил треск электрических разрядов и детские крики, последовавшие за ним. В нос ударил запах озона, жженых волос и синтетики. До того как зрение пришло в норму что-то толкнуло меня с такой силой, что мои ноги оторвались от пола. Я упал на спину, меня перекинуло через голову, протащив по полу. Я успел прижаться к полу, прикрыть голову руками, и я вовремя это сделал. Очередной удар, похожий на порыв ветра, разбил бы мой затылок о стену, если бы я начал подниматься на ноги. Продолжая лежать, я открыл глаза, пытаясь разглядеть, понять, что же происходит вокруг. Первым, что бросилось мне в глаза, были короткие электрические разряды, то и дело вырывающиеся из полупрозрачной фиолетовой полусферы. Полусфера пульсировала, сокращаясь и расширяясь. В её центре стоял неизвестный мне мальчишка лет одиннадцати. Он обнимал себя руками и непрерывно кричал. Вокруг него лежали дети, разряды то и дело вырывались из сферы, и били по ним. Одежда на многих занялась огнем, который продолжал разгораться. Помимо электрических разрядов, из сферы с большой частотой вырывалась едва видимая стена тумана. Наблюдая за ней, я понял, что именно она бросила меня на спину, заставив кувыркаться по полу. Я подниматься не спешил. Не было смысла. Те дети, что не сгорели сразу, они выживут, тем детям, что остались лежать рядом со сферой, уже не помочь. Они уже не шевелятся, не бьются в конвульсиях. Они мертвы. Продолжалось всё это не долго. В какой-то момент к раскатам электрических разрядов и стонам выживших детей присоединился глухой стрекот автоматных выстрелов. Когда пули так и не достигли мальчишки, а из пола у моей головы рикошетом выбило искры, я начал понимать, что эта сфера так же является щитом. И щитом неплохим. Угрожая убить рикошетами ещё больше детей, тюремщики ещё несколько секунд непрерывно стреляли по сфере, пока она не схлопнулась. Мальчишка отреагировал на это отчаянно закричав. Его выгнуло дугой. Схватившись за голову обеими руками, он продолжал рвать глотку, пока не упал, вероятно потеряв сознание. Не отрицаю и того, что он умер. Я поднялся на ноги. Чуть погодя, с пола начал подниматься гнусавый усач. Дети, те что выжили, в большинстве своём продолжили лежать на полу, вздрагивая от каждого шороха. Я поплёлся в сторону эпицентра событий, в ушах все ещё стоял треск. От того, что я видел перед своими глазами, у меня закружилась голова, шею начало печь. Меня внезапно повело в сторону. Я упал на колено, едва успев упереть кулак в пол. Сквозь вату до меня доносились слова усатого подонка: — Вот это я понимаю, потенциал, — смеялся он, ступая по обожженным трупам детей. — Биотик, на зависть любым азари. Я никогда ещё не видел такого плотного поля! Нет, вы видели, как оно их, а? Просто взрыв, вспышка и всё вокруг горит. Ох, мы на верном пути друзья. На верном пути... Биотик... вспышка... на верном пути... Я поднял голову, посмотрел на него прищуренным взглядом. Оттолкнулся кулаком от пола. Затылок жгло, кулак, казалось плавился, пляшущие по руке искры обжигали кожу. Я двинулся в сторону ублюдка, имея только одно желание - убить его, убить их всех и сдохнуть. Руку жгло, тянуло ноющей болью, давая уверенность в том, что хоть одного, но я убью. Они - его люди, не заметили меня, он восторженно мельтешил у тел детей, ничего не замечая вокруг себя. Мне оставался один шаг, когда затылок прострелило нестерпимой болью. Проваливаясь в небытие, я успел отметить, что бледные искорки больше не пляшут по моей коже. *** Уже который год они, непокладая рук, трудятся над этой проблемой в этом всеми забытом тропическом аду. Сотни подопытных, миллиарды кредитов. В попытках дать человечеству биотику они уже затратили огромное количество ресурсов, и вот настал день, когда, наконец, начали появляться стабильные результаты. И чем все закончилось? Из-за очередных неверных решений рабочего персонала одного перспективного подопытного потеряли сразу же. А второй... второй снова решил соскочить... Он всегда был проблемным. С самого первого дня. Он давно уже потерял ценность, давно перешёл в категорию расходного материала самого низкого качества. Импланты, вживляемые ему, либо вовсе не работали, либо работали со сбоями. Он был ещё жив лишь из-за своей феноменальной живучести. Он пережил операций по имплантации больше, чем все прочие подопытные. Неимоверно больше. Редко какой подопытный выдерживал три операции подряд и ни один из них не вставал потом на ноги, словно это не у него в черепе ковырялись. Четвёртый - аномалия, которую интересно изучать. А его пробуждения во время операций... многие делают ставки на то, как скоро, с момента начала очередной операции, его аномальная физиология поборет действие анестезии. Другие рисовали диаграммы, по которым было ясно видно, что каждый раз он просыпается всё быстрей. Забавная аномалия, но абсолютно бесполезная и бесперспективная. Они давно выяснили, что эта аномалия не связана с биотикой, а значит бесполезна для их исследований. Но это забавно. Да, забавно. Карлайл уже давно махнул на Четвёртого рукой, лишь изредка проверяя, жив ли он, пережил ли очередной опыт. Не было и шанса, что хоть один имплант вызовет необходимый отклик. Но оказывается, они все ошибались. Есть, есть нужный отклик нервной системы... Хозяин кабинета сокрушенно вздохнул. Он никак не мог понять, почему Четвертый снова вздумал покончить с собой. За все годы - одна попытка, и та в самом начале. Дальше, когда они подобрали к нему ключик, всё шло ровно. А тут, на тебе, сорвался. Нет, понять это Карлайл никак не мог. Неужели всё дело в том, что его сосед скончался? — Есть изменения? — Задал он вопрос своему собеседнику. — К сожалению, нет, — протирая очки, ответил доктор Стивенсон. "А ему ведь приходили предписания с верху об обязательной установке глазных имплантов, — подумал Освальд, следя за действом подчиненного, — Дождется пока совсем ослепнет, а ведь потом шанс на успешное вживление будет меньшим, в его возрасте уже опасно проводить такие операции. Зачем он тянет с этим, зачем повышает риски? Потеряв зрение, доктор потеряет свою ценность для проекта. Это будет потерей, настоящей потерей." — Если психическое состояние объекта не изменится через месяц, отдадим его в отдел «экспериментальных имплантаций и технологий», они давно просят отдать его им насовсем. Пусть хоть таким образом принесёт пользу человечеству. — Как скажете, мистер Освальд — не скрывая раздражения, сказал доктор. Он никогда не скрывал своего отношения к "экспериментаторам". Подопытных и так нет, а эти "экспериментаторы" будто созданы, чтобы переводить полезный материал без всякого проку. Но как обычно, он не возразил человеку, который начисляет ему зарплату. — Кстати, новые попытки суицида были? — Нет, после третьего случая я распорядился накачать его успокоительным и держать в этом состоянии семьдесят два часа; после этого он прекратил попытки самоубийства, а также прекратил принимать пищу. — хохотнул доктор. — Хм, и что вы предприняли по этому поводу? — Карлайл не разделял настроения собеседника. — Назначил ему парентеральное питание. Теперь Карлайл понял причину смеха доктора Стивенсона. Какая ирония. — С этим всё понятно, с вашим отчетом о других подопытных и результатах исследований ознакомлюсь позже. — Как скажете. Стоило доктору Стивенсону поднялся с места, как прозвучал стандартный субботний вопрос: — Партию в шахматы? — Разумеется, — прозвучал стандартный субботний ответ. Вот уже четвертый год они раз в неделю проводят вечера за игрой в шахматы. Доктор получает моральную разрядку, а директор имеет возможность вытянуть из коллеги детали, не попавшие в отчеты... *** Биотика... тёмная энергия... Шепард... Нормандия... Цитадель... Альянс Систем... Цербер... Призрак... Подопытная Ноль... Прагия... Телчин... Эффект Массы... Мне и в голову не могло прийти, что ад, в котором я живу уже, наверное, целый год, мне знаком. И, наверное, даже хорошо, что он мне знаком. Зная, что ждет человечество... проще оставить надежды вырваться из этих застенок. Что толку, вырвись я на волю? Каракатицы - не тот враг от которого можно сбежать и скрыться. Воевать с ними? Глупость. Я не Шепард, я не переживу этого. Сбреют в полёте ещё до финала. А не сбреют, то что? Едва ли та война со Жнецами, что вот-вот разразиться, будет похожа на то, что я видел на экране монитора. Да и что толку думать о будущем этого мира? Я не увижу его, не выберусь отсюда живым. А если выберусь, каким-то чудом сбегу, то что? С этой планеты я не сбегу, Прагия то или нет. Тогда, видимо, и смысла во всем этом больше нет... я и так слишком долго тянул, на что-то надеялся... напрасно это всё было... по-детски наивно. Они не дали мне убить себя... и, кажется, они просто надо мной издеваются. Отобрали у меня простыни и кровать, когда я попытался сбежать с их помощью. Когда я распустил матрац на волокна ради пары ниток, они изъяли и его. Зря я его распустил, прокушенная фаланга пальца, перетянутая нитью, никак не хотела начинать гнить. Ублюдки только посмеялись, оценив мою вторую попытку. Я пытался не дать себе уснуть - они накачали меня снотворным. Не знаю, как долго я лежал и пускал слюни, но проснулся я свежим как огурчик. Я отказался есть - они вернули кровать. Теперь я лежу туго привязанный к ней ремнями, из моей вены торчит катетер. Второй катетер, что торчит не из вены, причиняет дикие неудобства. Однажды, они пришли ко мне не для того, чтобы сменить капельницу и мочеприёмник. Меня ждал очередной эксперимент этих тварей. *** — Вы уже слышали, доктор Стивенсон, что Четвертый снова был в сознании во время установки биоимпланта? — Карлайл не мог скрыть усмешку. — Да, — Кивнул доктор, — Конечно слышал. Он пришёл в сознание в самом начале операции. Это его новый рекорд. — И эта его способность приходить в себя на операционном столе, наконец, сыграла с ним дурную шутку, — в конце фразы Карлайл Освальд улыбнулся краешком губ. Оба его собеседника так же не стали скрывать своих улыбок. Большинство сотрудников комплекса на Прагии давно уже не видели в этих детях людей. Все они, рано или поздно, приходят к этому. С начала ты не смотришь им в глаза, проходит время и перестаешь даже в мыслях называть их детьми. Так легче выполнять работу. Потом всё реже и реже выходишь на связь с родными. Тебе иногда всё ещё стыдно смотреть в глаза собственным детям. Но, приходит то утро, когда перед тобой уже не дети, а подопытные, материал, который бывает полезным или бракованным. Иногда у сотрудников появляются так называемые «любимчики». Их отбирают по разным критериям, кто-то не так посмотрел, кто-то огрызнулся или не дай боже начал кусаться... кто-то просто приглянулся... За судьбами таких детей наблюдали всем коллективом, рассказывая по вечерам и выходным смешные истории о ходе "экспериментов" над любимчиками. Третий присутствующий в кабинете человек, молодой специалист пришедший в «Цербер» совсем недавно, он тоже поддержал смех своего начальства, вот только смех был наигранным. Он ещё не очерствел как его коллеги, он помнил, зачем пришел в «Цербер». Ещё учась на последних курсах, он поверил в такие лозунги как: «Вести Человечество вперёд», «Всё на благо Человечества», и его разум никак не мог осознать... ребус не складывался в его голове... как можно вести человечество в будущее, когда это самое будущее в лице этих детей они убивают ежедневно? Но сбежать он уже не мог. Ему уже дали знать, что его не отпустят. Он смирился, стараясь не думать о том, что пройдет месяц или год, и он тоже будет также искренне смеяться над чужой болью... — Как ведёт себя имплант? Говорят, это был какой-то прототип. — Точные результаты будут, только когда подопытный очнётся. И этот имплант не совсем прототип. Скорее, научная модель, одна из попыток избавиться от необходимости в био-усилителях. — Когда он очнётся? — Пару дней, не больше. — Что думаете о состоянии его психики, всё так плохо? — Удивительно будет, если от его рассудка вообще что-нибудь осталось. — Даже так? Объясните причину таких выводов. — Четвёртый и до имплантации был склонен к суициду. А после инцидента в операционной? Боюсь, в его черепе не останется разума. В этот раз, когда он очнулся, экспериментаторы решили не повышать дозу вводимых препаратов. Он был в сознании всю операцию. И он всё чувствовал до самого конца. Они даже опасались, что он умрёт прямо там, но он не умер. — Что станете делать, если он сошел с ума? — Проявил вежливый интерес Карлайл. — Ничего! Он окончательно потеряет свою полезность, когда мы получим результаты. Тот прототип можно извлечь, но вживлять новый слишком рискованно. Даже в его случае. — Простите, — Преодолевая робость, спросил молодой специалист, — а что с его связками? Он сможет говорить? Мужчины посмотрели на него с удивлением. — Может, когда-нибудь и сможет. — Пожал плечами доктор Стивенсон. — Вот только, — продолжил за доктора хозяин кабинета, — Даже будь он полезен нам в дальнейшем, его неспособность к вербальному общению не повлияет на результаты дальнейших опытов. — Тем-более, — доктор решил поддержать начальника, а заодно оценить реакцию новенького, — Пользы от него всё меньше; настанет день, когда он начнёт приносить вместо пользы одни убытки... — Кстати, доктор, а вы знаете, что эксперименты с имплантами в его случае, ни разу не были чистыми? — Карлайл обратился к доктору Стивенсону, косясь на молодого специалиста. Ему захотелось оценить крепость его самообладания. — Вы говорите о его возрасте? — Доктор Стивенсон равнодушно пожал плечами. — Я никогда не забывал об этом. — Тогда почему? — Не сдержал вопроса новенький. Карлайл с интересом наблюдал, как маска новенького трещит по швам. — Почему одобрил? — Доктор Стивенсон внимательно всмотрелся в глаза парня. — Да. — Всё просто, молодой человек, — Казалось доктора задела такая недогадливость молодого человека, — раньше или позже, но и такие эксперименты нам пришлось бы провести. Результаты полученные в ходе экспериментов над Четвёртым, сильно помогут нам в будущем... — И всё же. — Карлайл, предпочел прервать старого ученого пока тот не увлёкся рассказом, — что вы планируете делать с объектом, в случае неудачи имплантации? — Я - ничего. Если, в случае неудачи, он более не будет нужен экспериментаторам, то его можно хоть назад пиратам возвращать. — Хм. Хорошая идея доктор, — улыбка директора стала еще шире, чем была до этого, он вновь скосился на новенького, — мы его продадим пиратам. — Я считаю это не этичным, — Возразил доктор; похоже его попытка пошутить вылезла боком, — Нельзя продавать, хоть и бесполезный, но всё-таки человеческий ресурс инопланетникам! Доктор не понимал, как можно продавать, хоть и не рабочее, но всё-таки оружие врагам. А ещё он не понимал, зачем директор решил его поддеть таким образом. — Ну, что вы доктор, — яд в голосе хозяина кабинета так и сочился — Ведь вырученные за него кредиты тоже могут принести пользу человечеству. На это замечание Стивенсон только махнул рукой, плюнув на всё это. — Делайте, что считаете нужным. — О, благодарю, что вы разрешили мне это, доктор. Ладно, на сегодня достаточно. Новенький поспешил покинуть помещение едва получив шанс. Не успела за ним закрыться дверь, Карлайл продолжил: — Партию в шахматы? — Разумеется — Последовал привычный ответ, но сегодня старый доктор даже не притворился, что собирается уходить, дав понять начальнику, что им есть что обсудить. Карлайл вынул из недр ящика стола раритетную шахматную доску. Он очень гордился тем, что удалось её купить. Ей уже более полутора сотен лет, но от неё все ещё пахнет терпким, приятным его носу, запахом. — Как вам юный специалист? — спросил Стивенсон, помогая коллеге расставлять фигуры. — Его актерский талант выше всяких ожиданий, — Спустя минуту размышлений, Карлайл сделал первый ход Е2 на Е4. — Да, вы правы, коллега, — Е7 на Е5, черные сделали ответный ход. — Но опыта ему недостает, — Kq1 на f3, Хозяин кабинета оторвал взгляд от шахматных фигур, — Как думаете, как скоро он сорвётся? — Мы считали, что через два месяца, — ответ не заставил себя ждать, Kb8 на C6, — Но на той неделе от безопасников пришёл отчёт. — Доктор выдержал паузу, сделав вид, что думает над ходом противника. —И что в нём такого? — Карлайл решил не заставлять коллегу ждать, фигуры сдвинулись. CF1 на b5. —Наш юный коллега подкармливает подопытных из младшей группы, — пауза была не долгой, пешка сдвинулась. А7 на А6, — Это послужит отдушиной для него, и отодвинет сроки срыва на месяц или полтора. — Какие-нибудь меры приняты? — Cb5 на c6. — Ему начали добавлять в пищу психоактивные препараты, в том числе нейротропные средства, а также ряд стимуляторов, — d7 на c6. Фигура была сброшена с доски, — ощутимые изменения в сознании запланированы на второе полугодие. — А что скажете о его профессиональных качествах? — d2 на d4, — И стоит ли с ним возиться? — Творческий и гибкий ум, в своем учебном заведении был в десятке лучших, — пауза затянулась на несколько минут. e5 на d4 — Однозначно это стоит некоторых усилий, а когда закончится глубинная вербовка, ему можно будет поручать и более значимые проекты. — А что думаете о его нынешнем увлечении? — Fd1 на d4. — Пусть развлекается... — Доктор казалось, увлекся игрой, b8 на d4. — Пока может. Тем-более, после обработки препаратами, он вряд ли вообще сможет испытывать какие-либо эмоции. — Ну, способность к проявлению эмоций у неблагонадежных сотрудников нас не касается, — протянул Карлайл, делая ход, KF3 на d4— Лишь бы выполняли работу. — Вы, несомненно, правы, коллега, — Доктор уткнулся в доску — и, по-моему, партия обещает затянуться. — Хм, Ваша, правда, — Карлайл потер подбородок, не отрывая взгляда от фигур. — Что скажете на счёт перспективных подопытных? О тех, о которых ещё стоит говорить?