Номер пятьсот семнадцать

      У нее в глазах отражалось небо — так мама говорила, улыбаясь и заправляя ей за ухо выбившуюся из кос непослушную прядь. Она в ответ только фыркала и нарочно возвращала прядь на место. Вот вырастет, обязательно срежет все, и плевать на приличия, сил у нее больше на эти волосы нет. Конечно, небо. Все дети мертвой Йистейе черноглазы, будто в их глазах поселилась беззвездная бездна.       Небеса Судного дня, как говорили проповедники. Однажды они поднимут лица и не увидят над собой ни одной звезды — и тогда небо отразится в их глазах.       — Лейтенант, — раздался над головой сухой голос.       Вскинула белесую бровь, поднося ко рту сигарету.       Все равно трибунал.       Все равно ей путь в космос отныне заказан.       — Господин секретарь? — лучезарно улыбнулась она, делая долгую затяжку.       Секретарь перевел нечитаемый взгляд на табличку «не курить», висевшую прямо над креслами зала ожидания. Она мысленно пожелала ему удачи.       Гулкие коридоры адмиралтейства непривычно молчаливы и пусты. При желании она могла бы услышать, как дышит, раздувая ноздри от раздражения, секретарь. Бедолага. Почти протянула руку, чтобы сочувственно потрепать его по плечу, но вовремя остановилась.       Кажется, пить все-таки не стоило.       — Лейтенант, — даже не пытаясь скрыть эмоции, поморщился секретарь, отгоняя ладонью от лица едкий дым, — если вас еще волнует судьба вашего дела, советую не испытывать терпение адмиралов. И затушите уже сигарету, если не хотите, чтобы на вас в довесок к обвинению повесили еще и штраф.       Потянулась лениво. Мундир едва не затрещал по швам. Плевать, плевать на все, она и так уже пляшет на кромке лезвия парадного меча свой последний танец. Она сама во всем виновата, да, но какая разница? Боль в разбитых костяшках, кровь на шерсти, она не откажется от этого. Этот урод заслужил.       — Ох, да не волнуйтесь вы так, — смяла она сигарету о деревянный подлокотник кресла. Тонко запахло паленым лаком. — В вашем возрасте вредно.       Веко секретаря мелко дернулось.       В черных бездонных глазах читалось четко: недолго тебе, нахалка, осталось.       Это ее почти веселило. Если кто соберется танцевать на ее могиле по всем человеческим традициям, пусть встанет в очередь и занимает за ней самой.       Отправила метким щелчком недокуренную сигарету в утилизатор.       — Что ж, господин секретарь. Ведите.       Если уж идти на суд, который перечеркнет всю жизнь, то с улыбкой.       С оскалом лихим и бесстрашным.       Мама говорила, что у нее в глазах отражается небо. Предапокалиптическая бездна, лишенная звезд. То, о чем так любили твердить проповедники. По рассказам тех, кто еще успел увидеть их погибшую родину, бледные небеса Йистейе были чисты и безоблачны.       Когда их первый корабль сел темной ночью на Землю, небо было затянуто тучами.       Толстые ковры адмиралтейства скрадывали все звуки. Массивные двери отворились бесшумно, и ей бы содрогнуться, испугаться, но алкоголь и никотин делали свое дело, начисто глуша адреналин. Секретарь брезгливо кривился.       Глубоко вздохнула, прикрывая глаза на короткий миг. И, откинув с лица короткую челку, чеканным шагом вошла в зал суда.       Над огромным деревянным столом растянулся черный имперский стяг. Без опознавательных символов или узоров, просто черное полотно — вновь та пресловутая беззвездная тьма, что сжирает все краски на время войны. Что красит все в цвета запекшейся крови. Что требует сердца на свой языческий древний алтарь, и, ах, как разозлись бы проповедники, услышав такое сравнение. Но что толку.       Нет, пить определенно не стоило.       На троих адмиралов, сидевших за столом, больно смотреть из-за бившего из-за их спин яркого света. У власти нет лица, у бескрайнего космоса нет хозяев. Очередной символ, как запятнанное кровью полотно стяга.       Секретарь, прикрывая глаза ладонью, протиснулся за стол на свое место. Едва сумела подавить глупую усмешку.       Вынула из ножен парадный меч и протянула его вперед, опустившись на одно колено.       Отрапортовала звонко:       — Старший лейтенант Лярша, первый помощник капитана корабля «Гоморра» класса «медоед», прибыла на трибунал для слушания своего дела.       — Вольно, лейтенант, — приказал один из безликих адмиралов.       Ей бы волноваться. Дрожащими пальцами вогнать меч обратно в ножны, подняться на непослушных ногах. Но у того, кто твердо решил устроить пляски на собственных похоронах, нет причин для волнения. Она еще станцует на костях своей жизни. Это ее милая навязчивая идея.       — Лейтенант, вы обвиняетесь в нападении и причинении физического ущерба старшему по званию офицеру. Согласно статье пятьдесят восемь-три-и Кодекса о…       Не зевнула. Сдержалась.       Сжала зубы, вперила слезящиеся глаза в тени адмиралов и сложила руки за спиной, широко расставив ноги.       Этот ублюдок заслужил. Точка. Но рычать, кричать и плеваться, доказывая свою правоту, поздно. Это второе слушание. Оглашение приговора.       Она ударила старшего по званию.       Она ударила своего капитана.       Она зарядила этому выродку в челюсть на глазах у всего мостика во время проведения боевой операции.       Он послал на бессмысленную смерть целое крыло истребителей. Он заслужил. Она сделала все правильно — хотя бы это.       И гордо вскидывала голову, щурясь, прямая и натянутая, как струна, и голос незнакомого адмирала резонировал в жилах.       — Лейтенант, — второй голос, — по закону военного времени за неподчинение приказам и нападение на старшего офицера вы должны быть приговорены к смерти.       Губы исказились в некрасивой безмятежной улыбке.       Адмирал запнулся.       — Однако трибунал решил рассмотреть ходатайство адмирала Крайша и учесть ваши предыдущие заслуги и смягчить приговор.       Вздернула бровь, внутренне напрягшись. Что это значит? Отправят на заводы и отлучат от полетов? Или разжалуют в рядовые? Или…       Третий адмирал взял слово:       — Вы направляетесь на корабль класса «гварти-суу» «Горгона» для несения там дальнейшей службы в должности капитана до особого распоряжения. Все инструкции будут переданы вам позже. Свободны, лейтенант.       Горло будто сдавила чья-то рука.       Не помнила, как покинула зал. Не помнила, как шла по коридорам.       Но, лишь сунув голову в туалете под кран с холодной водой, опершись руками о раковину, сделала выдох.       Безмолвные звезды.       Отражение пялилось на нее широко распахнутыми ошалелыми глазами под мокрой челкой. Так не бывает. Свой корабль вместо смерти — так не бывает.       Но по шее ползла струя холодной воды, щекотно затекая за плотный воротник-стойку, и запястья не сковывали наручники.       Так не бывает. Такого не может быть.       Ребра отозвались болью в ответ на глубокий вдох.       Отражение пялилось на нее глазами, в которых, как говорила мама, отражалось небо. Дырки в черепе — кривилась она всегда. Она на такие насмотрелась. Дыры в черепах, разломы костей, такие, какие остаются от пуль мелкого калибра, которых недостаточно, чтобы голова взорвалась переспелым фруктом.       Ей будто в лицо выстрелили дважды, и кровь в дырах запеклась до черноты.       Человеческая запекшаяся кровь грязно-бурая, а их черная, и разницы почти никакой.       По закону военного времени ее должны были казнить. Но вместо этого выдали корабль и капитанское кресло на мостике.       Что-то, эквивалентное смерти.       Отражение расплылось в зубастой ухмылке.       Каждый корабль живой.       Старшие учили их в академии с легкой усмешкой: когда обшивка корабля — все, что отделяет тебя от встречи с предками среди безмолвных звезд, относись к нему с уважением. Люби его, заботься о нем, и тогда он обязательно вернет тебя домой.       «Горгона» внушала трепет. Не опасливое почтение, как бронированные монстры-«медоеды», не восхищение смертоносной скоростью, как юркие «ласки». Еще одно эхо приказа пятьсот семнадцать. «Гварти-суу», хищная подледная рыба, обитавшая в водах Йистейе и сгинувшая вместе с ней. Корабль, видевший их родной мир. Такой старый, что помнил его космопорты.       Что-то, эквивалентное смерти.       Заплата на теле войны.       Утро застало ее в полном раздрае. Будильник пискнул пару раз и смолк, едва она устало шлепнула по нему рукой с зажатой в пальцах зажженной сигаретой. Датчики дыма укоризненно глядели на нее потухшими глазами индикаторов — вырубила их еще дней восемь назад, когда заселялась, и включить обратно, конечно, стоило, но смысла не имело никакого. Сигаретный дым такой густой, что они захлебнутся собственным писком.       Откинулась на спину и, выругавшись, едва не ударилась затылком о стену. Кровати в офицерской гостинице при Адмиралтействе не такие узкие, как казарменные койки или полки в каютах звездолетов, но даже она не могла спокойно растянуться поперек. Взгляд все еще против воли цепляла новая нашивка на плече, появившаяся там только сегодня ночью. Исколотые иглой пальцы до сих пор ныли. Капитанские нашивки пришли вечером вместе с упавшими на почту приказом о переводе, приказом о повышении и письмом от Крайша. Проклятье. Лучше бы позвонил. Лучше бы высказал все ей в лицо.       «Это не ради тебя, Лярша. Это ради твоей матери».       Конечно.       Всегда все ради матери. Ведь так просто откреститься от нее, дефективной, поломанной, недостаточно сильно верящей в имперские идеалы. Будто и не он возил ее в детстве на космодром, не он показывал ей звезды и рассказывал о созвездиях, не он впервые посадил ее за штурвал истребителя, шутливо отмахиваясь от маминых опасений.       Время на тусклом дисплее часов говорило, что, если она не хочет пропустить челнок до доков, ей стоит поторопиться.       Лямки полупустого армейского рюкзака привычной тяжестью легли на плечи.       До космопорта пришлось добираться в переполненном ржавом вагоне поезда. К платформе подкатил скрежещущий монстр на магнитной подушке и сожрал ее в одно мгновение, и толпа в черной форме тут же оттеснила ее к окну.       Из-за грязного стекла снег далеко внизу под опорами рельса казался желто-серым. Поезд тронулся, и деревья заскользили прочь все быстрее и быстрее, пока не слились в одно пятно. Из динамиков над головой прозвучала стандартная просьба соблюдать осторожность при передвижении.       Облезлый поручень морозил пальцы. Кто-то нацарапал на нем бранное слово.       Старая консервная банка.       Холод и духота.       Империя задыхалась. Империю душила вот эта толпа в одинаковой военной форме, с которой она сливалась в единое целое. Сверкали ордена, заливались под завязку топливные баки истребителей, но прямо сейчас вагон разъедала ржавчина. То, что построили люди. Руины чужой жизни.       Магнитопоезд постепенно начал замедляться, и вскоре вагон выплюнул ее вместе с остальными пассажирами на посадочную платформу.       Ледяной зимний воздух после душного вагона казался благословением. Изо рта облегченным выдохом вырвалось облако пара, и она, слегка улыбнувшись, развеяла его ладонью. «Мама, смотри, я огнедышащий дракон! Больше самого большого корабля! Быстрее папиного истребителя!»       Человеческие сказки были такими интересными.       За стеклянным зданием космопорта раскинулось бесконечное бетонное летное поле, по которому свободно гулял ветер, подгоняя поземку.       До следовавшего к челноку автобуса успела добежать только чудом. Двери лязгнули за спиной, стоило ей только влететь в салон, и автобус покатил по полю. Звездолеты садились здесь редко, разве что огромные транспортники — как бронированное чудовище «гиппопотам», к которому сейчас тянулась вереница грузовиков. Грузовики заезжали по широкому трапу прямо в распахнутое нутро ощетинившегося орудиями монстра и исчезали в темноте. Скоро он полетит на передовую.       Автобус промчался мимо.       Челнок уже гудел двигателями. Уши закладывало от рева, и она неловко прижимала их к голове, пока тащила к трапу рюкзак. Звездолеты — нечастые гости космопорта. Большая часть оставалась в доках, на орбите, и лучшим способом попасть туда служили пассажирские челноки, серебряные и быстроходные. Частные извозчики были ей не по карману. Свою же железную птицу завести хотелось давно — да только та, что они собирали с Крайшем, пылилась под тентом в мастерской уже слишком долго. Когда-то они оба дождаться не могли, чтобы помочь ей расправить крылья. Теперь же… говорить теперь не о чем.       Ветер успел взъерошить ей короткие не по традиции волосы, прежде чем она вместе с рюкзаком нырнула в стальное нутро челнока. До отбытия оставалось еще немного времени, и она, успев занять место у иллюминатора, вытянула ноги вперед, уперлась лбом в рюкзак на коленях и закрыла глаза.       Пассажиры вокруг, желавшие попасть в доки, занимали места, но она так отчаянно пыталась доспать хотя бы эти два часа, что окружающее не имело значения. Даже неудобно врезавшиеся в грудь ремни безопасности. Даже яркий свет, который приглушали только после взлета.       Гул перешел в другую тональность.       Челнок слегка тряхнуло — они оторвались от летного поля.       И, окончательно расслабившись, она уснула.       Тьма под веками. Небо без звезд.       С легким толчком челнок состыковался со станцией, которая и служила доками.       Осоловело тряся головой и пытаясь проморгаться, протолкалась вместе с остальными на выход. И с облегчением вдохнула полной грудью такие знакомые и родные запахи озона и топлива.       Она почти дома.       Не важно, на каком корабле, не важно, в каком звании, — она вновь увидит звезды, не искаженные световым загрязнением. Не заслоненные тучами.       Пол под ногами едва заметно дрожал из-за двигателей, удерживавших станцию на орбите. Губы сами собой расплывались в улыбке — все шире и шире. Мимо спешили такие же узники мундиров, как и она, военные в черном, техники в темно-зеленых комбинезонах, редкие ученые и гражданские. Станция жила, дышала, и сердце ее реакторов билось ровно и гулко.       За широкими иллюминаторами виднелись пристыковавшиеся корабли.       А за ними — за ними Луна. И бесчисленное множество звезд.       Там взрывы, кровь, бездны глаз абордажных команд, холод и удушье, безмолвная смерть, бой за место, что никогда не станет их настоящей родиной. Не то, к чему она так стремилась.       Но то, за что пришлось драться.       «Горгона» была пришвартована к выходу девяносто три. Небольшая, острая, с хищным узким черным корпусом и широкой «мордой», откуда должны вылетать истребители. Опасная даже на вид. Совсем как ее погибшая вместе с Йистейе тезка — подледная рыба гварти-суу.       Красивая.       И все же обшарпанная, исцарапанная, вся в вмятинах и подпалинах.       Красивая — и все же больше музейный экспонат, чем боеспособный корабль. Такое же проклятое дитя Приказа пятьсот семнадцать, как и теперь она сама.       Но теперь ее забота, чтобы «Горгона» выжила любой ценой. Каждый член экипажа — семьдесят восемь душ — ее забота. И от этого осознания шерсть на загривке почти становилась дыбом.       Пройдя по соединявшей станцию и корабль короткой стыковочной кишке, остановилась у самых дверей сделала последний глубокий вдох. Приказ пятьсот семнадцать. Что-то, эквивалентное смерти. Ее вина, только ее вина, что она сама довела себя до такого, но живой корабль, но семьдесят восемь душ…       Коротко вытерла ладони о брюки и хлопнула по открывающей двери кнопке.       У самого входа по другую сторону дежурил скучающий рядовой из охраны.       — Покажите разрешение, дающее вам допуск на борт, — зевнул он, окинув ее беглым взглядом.       Усмехнулась, обнажив клыки, и протянула свой приказ о назначении.       Лицо рядового вытянулось.       — Прошу… прошу прощения, капитан, — тут же стушевался он и выпрямился, словно струна.       С трудом проглотила смешок.       — Вольно, — скомандовала весело. — Расслабьтесь, рядовой, я не кусаюсь. А теперь найдите мне кого-нибудь, кто проводит меня в зал для совещаний, и пригласите мне туда старшего помощника. И сообщите команде, что капитан Лярша прибыла на борт для несения службы и желает познакомиться.       Ноги очень удобно помещались на столе.       Небольшой зал для совещаний навевал тоску. Такую, что она даже вытащила сигарету — но пока еще мяла ее в пальцах, раздумывая. Серый пластиковый стол, серые стены, неудобные стулья. Будто всю меблировку забрали, заменив вот этим, самым дешевым, почти мусорным. И если опустить взгляд, можно увидеть вмятины от ножек каменного стола, наверняка сделанного еще на Йистейе. Если посмотреть вокруг, можно увидеть следы от деревянных панелей, что когда-то закрывали стены. Все вынесли, ободрали, перетащили на адмиральские корабли и в адмиральские кабинеты. Последнее наследие их планеты. Иллюминатор смотровой лишь остался. Ничего с ним не сделать.       И отчего-то в груди поднималась глухая тоска.       Это не то, что дано ей увидеть.       Наощупь вытянула из внутреннего кармана зажигалку и со щелчком откинула крышку. Интересно, насколько тут чувствительны дымоуловители?       Но проверку пришлось отложить — двери с шипением разъехались в стороны, впуская в зал двоих мужчин.       Рефлекторное желание скинуть ноги со стола и спрятать сигареты она успешно подавила.       Улыбнулась широко, делая приглашающий жест рукой:       — Рада видеть вас, господа. Прошу, проходите.       Первый — тот, что был постарше, в идеально выглаженной черной форме, — окинул ее неприязненным взглядом и остановился прямо напротив стола.       — Старший лейтенант Йоргун, первый помощник капитана, — представился он, церемонно склонив голову.       В черных глазах стоял стылый холод космоса.       Аккуратная, волосок к волоску, традиционная белая коса сложного плетения, подтянутая фигура, строгое выражение лица неприятно напоминали Крайша. Так сильно, что хотелось скривиться.       Второй был гораздо ниже. Запакованный в замызганный рабочий комбинезон, с черными пятнами, въевшимися в шерсть, он прислонился к переборке плечом и внимательно изучал ее. Взгляд из-под кустистых белых бровей казался совсем не читаемым.       — Я Инуш, — пожал вторым плечом он, заметно растягивая шипящие, — главный механик.       Ладонь в драной перчатке взъерошила и так стоявшие торчком короткие волосы. Дернулось измазанное в чем-то ухо.       Механик, ухмыляясь едва заметно, протянул ей перепачканные машинной смазкой руки. Не изменившись в лице, поднялась на ноги и положила ладони поверх его предплечий и сжала их.       — Знакомство с вами честь для меня, господа. Я капитан Лярша.       — Нам известно, кто вы, — прервал ее Йоргун, сложив руки за спиной. — Я изучил ваше личное дело перед вашим прибытием на борт… капитан.       Голос звенел неприязненной сталью.       Улыбнулась безмятежно в ответ:       — К сожалению, у меня такой возможности не было. Но где остальная часть команды? Я бы хотела познакомиться хотя бы с офицерским составом.       — Капитан, — дернул он уголком губ, — мы на берегу. Все в увольнении.       Проклятье.       На короткую секунду позволила себе прикрыть глаза. Проклятье. Она должна была вспомнить об этом. Должна была догадаться. Корабль стоит в доках, в ремонтном отсеке, и наверняка будет стоять там еще несколько дней, так почему экипаж должен торчать здесь вместо того, чтобы заслуженно отдыхать?       Инуш фыркнул, сморщив плоский, будто сплющенный нос.       — Капитан, это только мы, два старых дурака, да начальница медслужбы чуть ли не живем тут.       Слегка склонила голову.       — Моя ошибка, вы правы. Придется отложить знакомство. И, в таком случае, прошу прислать мне на мой рабочий терминал личные дела всех членов экипажа и отчеты по всем миссиям, где участвовал действующий экипаж.       — Все отчеты за сорок земных зим? — тонко вскинул бровь Йоргун.       Сколько-сколько?       — Господин старший помощник?       Инуш трескуче рассмеялся, отчего морщины вокруг его глаз и рта стали еще глубже.       — Я летаю на этом корабле с самого его выхода с заводского конвейера на Йистейе, капитан. Сорок три оборота, если быть точнее.       Тут же сделала себе мысленную пометку об этом. Сорок три зимы, один корабль. С ума сойти можно.       Усмехнулась:       — Я быстро читаю.       Йоргун кивнул.       — Как прикажете. Если вы не возражаете, капитан, у нас много дел. Корабль после последнего задания в довольно удручающем состоянии, а мне нужно еще составить отчет для командования. Ваша каюта готова, я пришлю к вам кого-нибудь, чтобы вам показали дорогу. Всего доброго.       Инуш коротко поклонился:       — Капитан.       И, развернувшись на пятках, вышел первым. Успела заметить, что он слегка прихрамывал на левую ногу.       Йоргун задержался у порога, смерив ее еще одним долгим холодным взглядом.       Против воли захотелось втянуть голову в плечи.       — Мы потеряли капитана всего семнадцать дней назад, — сухо сказал он. — Я всего лишь надеялся, что «Горгона» не станет игрушкой в руках провинившейся адмиральской дочурки.       — Крайш не отец мне, — звонко бросила она ему вслед, но слова разбились об уже закрывшиеся двери.       Но слова слишком сильно походили на неуклюжее оправдание.       Она тяжело забралась на стол.       Голова к вечеру разболелась окончательно.       А она и успела-то сделать всего ничего: разобрать рюкзак, внимательно изучить дела старшего офицерского состава, немного прогуляться по кораблю и с трудом отыскать столовую.       В столовой почти никого не было, несмотря на обеденное время. Только двое рядовых из охраны что-то бурно обсуждали у дальней стены, не заметив ее появление. Что было лишь к лучшему. Воспринимать реальность и тем более взаимодействовать с ней не хотелось: слишком много внимания требовала информация на экране терминала. Даже вкус невнятного варева, выдававшего себя за питательную кашу, не чувствовался.       Больше всего ее интересовал старый капитан. Но все слова о нем были слишком общими: где учился, на каких кораблях служил, в каких миссиях участвовал. И короткое предложение вместо эпитафии: погиб в результате взрыва в машинном отделении. Ничто не отражало сути. Ничто не говорило о том, кем именно был тот, кто командовал «Горгоной» до нее. С кем ее будут сравнивать на каждом ее шагу.       Неаппетитное варево не лезло в глотку.       Куда проще было бы поговорить с кем-нибудь. Расспросить. Но что-то подсказывало ей, что Йоргун ее вежливо пошлет, а отвлекать от работы главного механика не хотелось.       Буквы расплывались. То ли от головной боли, то ли от сигаретного дыма, и у нее не было желания разбираться.       Капитанская каюта на корабле класса «гварти-суу» оказалась гораздо меньше тех, что полагались старшим офицерам на «медоедах», — всего одна комната. Обезличенная, полупустая, с выпотрошенным шкафом и тумбой. Будто потревоженная варварская человеческая могила. Расхищенная гробница. И нет, ей не нравилось это сравнение, и чем меньше вещей оставалось в рюкзаке, тем сильнее. Но вот рюкзак задвинут под стандартную жесткую койку, вот ее личный терминал небрежно брошен на узкий пластиковый стол, чемоданчик с инструментами занял нижнюю полку шкафа, а сменная одежда — вешалки. Слишком много для расхищенной могилы. Слишком мало для нее, живой и дышащей почему-то до сих пор.       Левый висок пульсировал, и пальцы жгла прогоревшая сигарета.       Обезболивающее, как и снотворное, как назло, подошло к концу еще перед вторым слушанием.       Смахнула рукой изображение с экрана, и оно тут же зависло перед ней голограммой. Доктор Юрса, начальница медицинской службы. Служит на «Горгоне» уже почти три года.       Как и сказал Инуш, в списке членов экипажа, находящихся в увольнении, ее имени не было.       Накинула на плечи китель и вышла из каюты стремительным шагом.       Медотсек находился на втором уровне корабля. Стерильный и совершенно пустой — непривычно. Накрытая белой простыней кушетка, письменный стол, стальные стеллажи, яркие лампы, от которых слезились глаза, огромный экран медицинского терминала на стене. Оборудование чистое, рабочее, но чуть ли не безнадежно устаревшее.       — Эй, дурни! — раздался откуда-то из-за двери недовольный скрипучий голос. — Кто из вас, недоумков, притащил сюда пепельницу? Весь приемный покой сейчас провоняет!       Двери с шипением разошлись, и на пороге показалась сутулая сухопарая женщина среднего возраста в белой медформе.       — Если вы, болваны, не способны догадаться, что… — женщина резко осеклась, увидев ее.       Пряча улыбку, сложила руки за спиной:       — Доктор Юрса?       Она подошла ближе и окинула ее цепким взглядом, задержавшись на нашивке на плече:       — Так-так, — склонила она голову на бок. — Капитан Лярша, я полагаю?       — Совершенно верно, — чудом сохранила она серьезное выражение лица. — Надо сказать, не так я хотела познакомиться с вами, доктор.       Юрса махнула рукой, нахмурившись.       У нее все сильнее создавалось впечатление, что всех флотских медиков вырастили из одной пробирки.       — У меня очень острое обоняние, капитан, и столь же острая непереносимость запаха табачного дыма, — ее круглое скуластое лицо недовольно скривилось. — А от вас, прошу прощения…       — Несет, как от пепельницы, я поняла, — хмыкнула она.       Юрса ухмыльнулась, даже не пытаясь казаться смущенной.       Пройдя к столу, она прислонилась к нему поясницей и скрестила руки на груди, сгорбившись еще сильнее, и глянула на нее исподлобья.       — Так что привело вас ко мне, капитан? В медотсек обычно никто добровольно не заглядывает.       Ох, как странно, почему бы это.       Висок в очередной раз прострелило болью, заставляя ее поморщиться.       — Мне бы от головы что-нибудь, — заправила она за ухо самую длинную прядь челки. — И пачку снотворного. У меня в медкарте написаны показания, можете…       — Я уже изучила ее, — кивнула Юрса. — Занимательнейшее чтиво, список аллергий меня особенно впечатлил. Буду рекомендовать своим коллегам в качестве остросюжетной литературы.       — Доктор…       — Я буду настаивать на полном обследовании, — категорично заявила Юрса. — Включая собеседование с психологом для составления всей картины. И меня беспокоит состояние ваших легких. Им я бы уделила особое внимание.       Поморщилась уже открыто, вспоминая, за что она так сильно не любила медотсеки.       — Доктор, все медосмотры я проходила по графику. Мне просто нужно обезболивающее и снотворное.       Юрса улыбнулась — тонко и неприятно.       — У меня тут не аптека, чтоб по первому требованию что-то выдавать. Мы пятьсот семнадцатые, капитан, если вы вдруг забыли. Медикаменты и пропитание, как и боеприпасы, доставляют нам в последнюю очередь.       И она бы поверила. И ужаснулась бы. И смирилась бы с грызущей висок болью и неспособностью уснуть.       Если бы не успела увидеть до этого знакомые блистеры и не узнала бы, что грузовой челнок пристыковывался к «Горгоне» не далее, как четыре дня назад.       Сослагательное наклонение ей никогда не нравилось.       Игрушка для провинившейся адмиральской дочурки, значит?       — Доктор Юрса, — начала она, чувствуя, как невольно похолодел голос, — кажется, на «Горгону» вас перевели после того, как уличили в выращивании и продаже дури на вашем предыдущем корабле?       Доктор вновь склонила голову на бок. В черных глазах промелькнула искра интереса.       — К чему вы это сейчас?       — Хороший дополнительный заработок, от которого трудно отказаться, понимаю и даже не собираюсь осуждать, — покивала она. — К тому же, как можно судить из ваших слов, до пятьсот семнадцатых никому нет дела. Никаких проверок, а?       — Капитан, — нахмурилась она, — я не понимаю, к чему вы клоните.       Растянула губы в подобии улыбки, обнажая зубы.       — Вы выращивали сираху, я ведь не путаю, доктор? Не путаю. Растение с Йистейе, чьи цветы и листья очень интересно воздействуют на мозг. Дорогая штуковина по нынешним временам.       Юрса сузила глаза.       — Зачем вы рассказываете мне очевидные вещи?       — Цветы сирахи очень интересно пахнут, доктор, — улыбнулась она еще шире. — Пусть запах и выветривается быстро, его ни с чем не перепутать, я знаю, можете мне поверить. Острое обоняние здесь не только у вас. Я бы посоветовала вам обратиться к механикам, чтобы они проверили работу вентиляции. Медотсек, как никак.       Лицо Юрсы застыло.       — Капитан, это бессмыслица, — поправила она выбившийся из тугого узла на затылке белый волос.       — Десять процентов, — отрезала в ответ.       Юрса высоко подняла брови.       — Простите?       Улыбка превратилась в широкую ухмылку.       — Десять процентов от продаж, средства от головной боли и снотворное, и отдел по борьбе с наркотиками продолжит игнорировать наш чудесный корабль.       Юрса долго смотрела ей в глаза с нечитаемым выражением.       Но потом, опустив голову, низко рассмеялась.       — А старик вас недооценил, — сообщила она без обиняков, смеясь. — Что меня выдало? Только запах?       — И грязь под ногтем левого мизинца, — кивнула она. — Вы о господине Йоргуне?       — О нем, о ком еще-то, — Юрса, расслабившись, оперлась ладонями о стол. — Вы мне нравитесь, Лярша. Десять процентов — это непомерная наглость, особенно при отсутствии продаж, но, если желаете, мой урожай к вашим услугам. Самокруткой угостить всегда могу.       Настороженно приподняла уголок рта.       — А остальное?       Юрса протянула ей руки.       — Получите вы свои таблетки. Добро пожаловать на борт, — она хмыкнула, — капитан.