Ошейник

Зачем искать холодильники, если можно — Чумного Доктора, да? Примерно так думал Игорь, когда шел в клуб, обстановку проверять. Заварушка вышла что надо, правда, башка теперь болела — впору б отрубить. И ладно бы только башка. Болело все. Хорошо ему наваляли, качественно. От души, так сказать. Хоть не прибили — и на том спасибо. Игорь тяжело опустился на стул у барной стойки, прижал к виску чудом уцелевшую бутылку шампанского. Недостаточно холодная, но хоть так. Пацан еще этот, Лешка… Во что ввязался, дуралей? Надо будет в детдом его наведаться, расспросить, что да как, пока всю жизнь себе под откос не пустил. Главари этой шакальей банды попрячутся и ничего им не будет, а вот такие идейные накрученные Лешки в тюрьму пойдут. Так почти всегда и случается. Но об этом Игорь уже завтра подумает, на свежую голову, прямо сейчас его по всему Питеру искать просто бессмысленно. Отсиживается где-нибудь... Черт, почему свет такой яркий? Аж режет. Игорь зажмурился. Он услышал хруст битого стекла — кто-то подошел — но глаза не открыл, пока за спиной тихо не кашлянули. Тогда обернулся. О, Разумовский. Все такой же нервный. Ну сейчас хотя бы понятно почему. — Вы мне жизнь спасли. — Разумовский сглотнул. — Х-хотел отблагодарить. — Да ладно, — пожал плечами Игорь. — Ты тоже красавчик, по-мужски выступил, — и протянул Разумовскому раскрытую ладонь. Тот подвис, глядел на нее как баран на новые ворота. Потом быстро пожал и отдернул руку. Игорь вздохнул. — Что? Опять “ударился”? Не буду я тебе рукава задирать, не при всех же... Разумовский в секунду покраснел, глаза у него забегали. Игорь окинул его взглядом. Сутулится, но сильно побитым не выглядит. На своих двоих подошел, значит не переломался, когда с лестницы падал. Уже хорошо. Надо было подойти к Стрелкову, выспросить, что да как. Игорь встал, кивнул — бывай, мол — и когда уже отошел, Разумовский вдруг его окликнул: — Игорь! — И примолк. Игорь ждал, но Разумовский молчал. Вот развернуться бы и уйти. Своих проблем хватает. Стрелков вон косится недобро. Юля носится со своей камерой, хрен ее знает, что она там наснимать успела: если Лешка в кадр попал, то каюк ему, она же вообще не фильтрует, что в сеть сливает, лишь бы лайков набрать… Чумной Доктор на вечеринку не явился, и каким будет его следующий шаг, кто станет новой жертвой — неизвестно. Не до Разумовского сейчас. Вообще. Игорь вздохнул и вернулся к барной стойке. — Ну? — Я хотел сказать… Что он там хотел сказать, Игорь не узнал. Телохранитель, ах, простите, друг Разумовского обладал раздражающей чертой появляться, когда его вообще не звали. Он вырос позади него и опустил ладонь ему на плечо. Все как в прошлый раз, за исключением антуража. — Добрый вечер. У вас к Сергею какие-то вопросы, майор? — Тон ледяной, а по глазам видно — бесится. Только с чего вдруг? Игорь на его месте за друга бы переживал, а Олег вон ярость едва сдерживает. — Если у меня будут вопросы, я обязательно их задам. Сергею. Без посредников. Олег сжал пальцы на плече Разумовского до побелевших костяшек, так, что тот охнул от боли, глянул умоляюще и накрыл его ладонь своей — видимо, в надежде отцепить от себя. Куда там. Олег даже не заметил. Был очень занят, пытаясь поджечь Игоря взглядом. Игорь ему широко улыбнулся. Злить этого придурка было одно удовольствие. Специально бы до белого каления довел, да время поджимало. — Сергей, если у вас есть вопросы или информация… — Нет, — перебил Разумовский. — Я просто хотел сказать… Если будет нужна какая-то помощь — обращайтесь. — И все? — Все. Уже отойдя, Игорь обернулся. Олег тащил Разумовского к выходу, что-то тихо и зло ему выговаривая. *** Еще удар, и Сережа дернулся, съехал со стола, норовя упасть на колени. Олег его подхватил, швырнул обратно, надавил ладонью между лопаток. Хлестнул сильнее, чем прежде — чтобы неповадно было выкрутасничать. А если бы Олег ему по почкам попал? Бестолочь. Еще удар, по самому низу ягодиц. Брыкаться он будет. Сережа зашелся в крике. — Хватит! Пожалуйста! — взмолился, роняя на столешницу слезы. — Больно, Олег! Больно! — Не ори. Голос сорвешь. Хорошо тебе будет? Больно… А арматурой по башке, думаешь, не больно? А если бы насмерть?! Герой выискался… — Олег вытянул его еще пару раз, для острастки и, тяжело дыша, опустил ремень. — Все. Хватит с тебя на сегодня. Из дома ни ногой, понял меня? И чтоб слова поперек сказать не смел. Обнаглел вкрай… По светлой Сережиной коже расползалась болезненная краснота, которая — Олег знал — уже завтра превратится в синяки, а сам Сережа трясся, уткнувшись лицом в сложенные руки. Он коротко, судорожно всхлипывал, тихо подвывая на одной ноте. Добиваться от него ответа сейчас было бесполезно. Потом поговорят. И повторят урок сначала, если надо будет, а то совсем берега потерял. Ну а пока пусть поревет. Слезы льет — значит живой. Олег отвернулся, принялся вдевать ремень в брюки непослушными пальцами. Он был прав. Абсолютно. Сережа всегда подурить любил, но сегодняшняя выходка была просто за гранью. Да, Олег поступил правильно, именно так, как должен был. И все же смотреть на дело рук своих было мучительно. Олег сжал зубы, гоня от себя это чувство. Он сам виноват. Нечего было. Еще и разорался, а ведь сказано было, чтоб не смел рот открывать. Не заслужил. Больно, да? А Олегу в следующий раз его гроб нести не больно будет? Да что ж он воет, как будто с него кожу живьем содрали, не умолкнет никак… Олег ненавидел эти звуки всей душой. Не из-за того, что Сережа мог голос сорвать, конечно, не настолько сильно Олег его порол, в конце концов. Просто Сережа своими мольбами резал как ножом, и это было невыносимо. Жалко до слез, стыдно, что приходится причинять ему боль. Олег терпел, пока однажды не сорвался и не отхлестал Сережу до крови, так, что тот несколько дней не мог встать. Олег помнил, как орал "заткнись", помнил, что Сережа в какой-то момент затих, потому что в тот раз — единственный — действительно сорвал голос и просто не мог произнести ни звука, только хрипел. Олег потом не отходил от него, обрабатывал жуткие кровоподтеки и еле сдерживал слезы, хотя знал, что Сережа на него не смотрит. Правильно, думал Олег, я не заслуживаю, чтобы ты на меня смотрел. Я должен себя контролировать. И тебя тоже должен держать в узде, наказывать, если есть за что, но не так, не так. После Олег запретил Сереже открывать рот во время наказания (не слушался ни черта, конечно) и если чувствовал, что заводится, то тут же тормозил, давал себе успокоиться. Вроде все делал правильно, а стыд и злость все равно начинали жрать изнутри, стоило Сереже завести свою шарманку. Как они до этого докатились? Почему? Олег просто хотел оградить его. Пусть даже через боль. Боль лучше смерти. Сережа тем временем со сдавленным стоном разогнулся, и у него тут же подкосились ноги. Олег бросился вперед, подхватил, но Сережа вывернулся и оттолкнул его. — Не трогай! — Дай помогу. — Ты помог. Не видишь? — Что ты начинаешь опять? Сережа навалился на стол, чтобы не упасть. Одной рукой принялся натягивать домашние штаны, сжав зубы от боли, другой кое-как вытер горящее мокрое лицо. — Опять я виноват? — горько спросил он, с трудом выпрямившись. — Всегда я виноват. Ты себе что-то придумал — я. Ты взбесился — я. Настроение паршивое — конечно, я, я, я! Можно выдрать, почему нет! Да? А может, тебе это просто в удовольствие? — Он посмотрел сквозь снова выступившие на глазах слезы с такой злобой, что у Олега сердце сжалось. — Неправда, — тихо ответил он. — Я на тебе зло никогда не срывал. И мне не в удовольствие. Я это тоже ненавижу, я говорил. Зачем ты так? — А ты зачем? Это хоть какое-то объяснение тому, что ты со мной вытворяешь. С меня синяки сходить не успевают, не помню, когда в последний раз не на животе спал дольше недели! С лестницы упал — мало, надо еще добавить? — В этом ты сам виноват. Тебя лезть никто не просил. Я на секунду отвернулся — и ты сразу вляпался. Сережа не слушал. — Больше года, Олег! За что?! Боишься за меня? Защищаешь? Да это от тебя защищать нужно! — Сережу понесло. Он выкрикивал обвинения Олегу в лицо и, казалось, вот-вот был готов на него кинуться. Боже, ну зачем? Сто раз было говорено: не выводи. Не нарывайся. Самому же хуже будет. И опять, и опять… — Замолчи, — тихо попросил Олег, машинально сжимая кулаки. Он начал злиться. А как не злиться, если обвиняют его совершенно незаслуженно? Сережа просто не понимал. Олег хотел как лучше. Он бы договорился с Сережей, но тот не хотел, не желал прислушиваться. Сбегал, не отвечал на звонки, плевал на свою безопасность, пока Олег его не выдрал. Раз, другой, третий. Вот тогда, наконец, дошло. Вот тогда начал понимать и слушаться. Олег был в этом виноват? Что было делать? А Сережа не умолкал: — Подменили тебя в твоей Сирии, что ли? Я думал, все будет как раньше, думал, что мы семья! Я тебя ждал! У меня никого не было! Я не изменял тебе, не променял ни на кого! А теперь жалею! — Замолчи. — Олег на секунду прикрыл глаза. — Ты за полтора года превратил мою жизнь в ад! Запираешь меня, как ребенка. Постоянно бьешь. Ой, прости, наказываешь. А я не твой ребенок, Олег! Я вообще не ребенок! И не твоя собственность! У меня нервы не выдерживают! Мы уже не друзья, не любовники, мы никто! Мне противно ложиться с тобой в постель! Страшно, когда ты рядом, я не знаю, чего от тебя ждать! Ненавижу! Ты монстр! — За-мол-чи. — Еще только слово... — Лучше бы ты не возвращался! — Закрой рот! — рявкнул Олег и грохнул кулаком по столу с такой силой, что стоящая на нем открытая банка колы, подпрыгнув, опрокинулась. Боли он не почувствовал. Сережа своими словами ударил гораздо больнее. Все исчезло, даже его голос отдалился. Единственная мысль осталась — заткнуть любой ценой. Олег замахнулся. Все заняло секунду. Он будто в замедленной съемке увидел, как тяжело Сережа свалился на пол, странно, протяжно всхлипнув. Перекатился на бок (Олег успел увидеть, как поползли первые капли крови из разбитого носа), да так и остался лежать, закрыв голову руками и подтянув колени к животу. Для защиты. Как будто Олег посмел бы снова его ударить, вот такого. А что, не посмел бы? Этой мыслью ударило, как током дернуло. Внутри все замерзло. — Давай, — выплюнул Сережа и слизнул кровь, заливающую ему рот. Попытался вытереть ее ладонью, но только размазал по лицу сильнее.— Накажи еще. У тебя же это так называется? Вперед. Поркой не ограничивайся. Начни бить ногами. Быстрей убьешь, сил моих больше нет. Не могу! Не могу. Не могу… Когда он отчаянно заплакал навзрыд, Олегу захотелось взять пистолет и выстрелить себе в голову. Вместо этого он приблизился, присел рядом с Сережей. — Встань. Встань, слышишь? Простынешь на полу. — Как глупо и неуместно. Олег провел ладонью по лицу. Может быть, ему действительно стоило сгинуть в Сирии? Мысль обожгла, мелькнула, как чужая. Олег до смерти устал бояться. Почему он просто не умер? Сейчас бы не чувствовал этого раздирающего ужаса. Не топил бы в нем Сережу. Не срывался бы на нем из-за страха потерять — Олег сколько угодно мог врать, что это не так, не срывается он вовсе, но Сережа его раскусил, и это изводило. Мешало обманывать себя самого. Теперь поздно. Олег уже знал — он не отпустит его от себя никогда. Просто не сможет. Будет душить своей заботой, пока не вытравит, не выбьет волю к сопротивлению. Пока не сломит и не подчинит окончательно. Потому что там, среди песков и трупов своих и чужих, он действительно стал монстром. Олег тряхнул головой. Что за бред? Он просто оберегает. Заботится. Может, слишком жестко, может, его методы несколько… радикальные, но Сережа больше не детдомовский мальчишка, на которого всем плевать, а люди, которые могут захотеть ему навредить, — не задиристые дети. Если Сережу не контролировать, он наворотит дел, подставится. Сбежит от Олега — и что? Его покалечат или убьют. Быть беспечным — опасно. Шататься в одиночку по улицам, лезть в забегаловки, где даже охраны толком нет — опасно. Да даже среди элиты города отираться опасно. Сережа сунулся в “Золотой дракон”, и его там чуть не убили. “Из-за меня. Это я взбудоражил всякую гниль”. У Олега перехватило дыхание. Как он мог повестись на Сережины уговоры вперемешку с угрозами? Сережа давил: кто-то что-то заподозрит, если я вообще перестану появляться на людях. Там вся элита города соберется, меня пригласили, я должен пойти. Ты меня подставляешь. На том договоре моя подпись. А так пусть думают, что я с ними. Упрашивал — отпусти меня. Пойдем со мной, если боишься оставлять одного. Олег согласился. Повелся, как дурак. Это была и его вина тоже, но кто же знал, что Сережа полезет вести переговоры с этой дрянью. Олег не успел его остановить. Нужно завершить свой план. Вычистить город, и тогда Сережа будет в безопасности. Да, только так. А пока… Пока пусть сидит здесь, в своей башне, куда Марго не впустит никого лишнего. А если и впустит — Олег всегда будет рядом, чтобы защитить. Сережа больше отсюда не выйдет, ни на минуту, даже до ближайшего магазина. Пока нет. — Вставай. — Олег осторожно тронул Сережу за плечо. Тот уже не плакал, просто лежал, скорчившись и зажмурив глаза. — Ну, Серый, надо кровь остановить. Не заставляй меня принуждать тебя, пожалуйста. Сережа, кажется, выплеснул весь свой гнев и сил у него не осталось. Он подчинился, поднялся с помощью Олега на подгибающиеся ноги. В глаза не глядел. Позволил отвести себя в ванную, смыть кровь. Послушно, со сдавленным стоном, сел на диван. Хотел голову запрокинуть, но Олег мягко его удержал, подхватив ладонью под затылок. — Нельзя, — объяснил зачем-то, как будто Сережу действительно могло это волновать. — Кровь в горло попадет. Тошнить будет. Наклонись вперед лучше. Зажми нос. Вот так, молодец. Посиди, я сейчас. Он сходил на кухню, вернулся, на ходу заворачивая лед в тонкое кухонное полотенце. Сам приложил его к Сережиной переносице. — Как ты? Сережа не ответил. Олег сделал новую попытку: — Хочешь что-нибудь? — Хочу. Один побыть. Можно? — Сереж… — Что? Тут тоже везде враги? Вломятся через окно, как ниндзя, и украдут меня? Может, Марго здание захватит? Олег, пожалуйста. Просто дай мне побыть одному. У Сережи задрожали губы, глаза заблестели — он снова собрался плакать. Что ты будешь с ним делать. Олег хотел дотронуться. Сережа сжался и отвернулся. — Не реви. Я тебе серьезно говорю, не реви, сейчас опять кровь пойдет. Я ухожу, ухожу, видишь? — Олег поднялся, отступил, подняв руки вверх. — Я тебя не трогаю. Я буду в спальне, подожду тебя. — Я здесь буду спать. — Ладно. Хорошо. Только не плачь. И не делай глупостей, договорились? Сережа не ответил и не посмотрел на него. Олег постоял секунду, а потом ушел. *** “Доброе утро. Это Сергей.” — Кто? — пробормотал Игорь, пытаясь проснуться и вспомнить, какой конкретно Сергей может ему в 7 утра смски писать. Ответ пришел без вопроса: “Разумовский.” А, точно. Игорь же номер свой давал. Зевая, он набрал текст: “Доброе. Оклемался?" Разумовский молчал минут пятнадцать. Игорь успел умыться, вскипятить чайник, залить кипятком растворимый кофе и подумать, что сообщений больше не будет и придется самому тащиться в башню. Не просто же так Разумовский написал. Но тут телефон просигналил о новом смс. “Хочу поговорить. Только не у меня.” “Где-нибудь, где не слишком людно." "Меня узнают часто.” Да в чем проблема свою мысль в одно сообщение уместить?! Что за мода идиотская. “Вы скажите где, я приеду. В любое время.” “Можно?” А чего ж нельзя. Игорь скинул адрес ближайшей кофейни, почти приличной. Подписал: приезжай сейчас, уже открыто, там по утрам почти никого, ближе к обеду набиваются. И еще — давай на "ты", а то как-то слишком официально. “Хорошо. И хорошо. Через полчаса буду.” Когда Игорь вошел в уютный небольшой зал, Разумовский уже был там. Сидел за самым дальним столиком в углу. Сжимал чашку, как последнюю надежду. Игорь подошел и сел напротив. Разумовский поздоровался вполголоса, слабо и быстро пожал протянутую руку. Снова вцепился в чашку. Вертелся, все никак не мог усесться удобно. Пару раз открывал рот, в какой-то момент прошептал “извините меня” и дернулся уйти, но тут же упал обратно на стул, болезненно поморщившись и пробормотав “ч-черт”. Игорь наблюдал. Лица его толком не видел — козырек черной кепки мешал. В принципе, Игорю и не надо было, Разумовского прекрасно выдавала поза: плечи подняты, голову склонил, весь сгорбился. Игорь видал таких за свою практику столько, что сбился со счета. И характеризовал их всех одним словом: забитые. Обычно это были женщины — разных возрастов, разного социального статуса. Помявшись в дверях, они уходили в трети, может, случаев. Еще часть писала заявления. Многие потом забирали, чтобы через месяц-другой прийти снова. Иногда Игорь видел их, когда помогать было уже поздно. Жалоба была одна на всех: он поднимает на меня руку. Игорь отправлял их фиксировать цветущие кровоподтеки, перебитые носы, сломанные ребра и руки, сотрясения. У Разумовского синяков в пределах видимости не наблюдалось. Игорь поочередно проверил его запястья (тот дрогнул, но позволил) — чистые. Не показатель: даже если сейчас синяков нет, уже были и будут еще. А чего будут? Лицо-то Разумовский прячет. Игорь осторожно взял его за подбородок и заставил поднять голову. Нос слегка отек — не критично, не особо заметно, если не всматриваться, но все же. Уголок губы разбит, ранка свежая. Игорь чуть отодвинул рыжие пряди, открывая лоб и виски — справа ссадина. Кто-то явно перестал осторожничать. — Друг твой развлекался? Разумовский молчал, только глаза отвел и снова заерзал. Чего он вертится все? — Ты можешь на него заяву накатать. — А кто-то другой может накатать пост про то, как я накатал заяву и какая я тряпка. Это была не драка. Как я буду выглядеть? — Хочешь, расскажу, сколько раз я приезжал на констатацию по сигналу скорой? Как они выглядели? Тоже сор из избы не выносили и над репутацией тряслись. Очень помогло. — Я не стану. — Уволь тогда. — Он не уйдет. Он не просто сотрудник. Друг. Я же говорил. — У меня с друзьями не густо, конечно, но… — Я знаю! — Разумовский откинулся на спинку стула, затарабанил пальцами по столешнице. — Знаю. Он таким не всегда был. Что-то случилось. Ему… может быть, нужна помощь? — А тебе? Разумовский тяжело вздохнул. — И мне. Нам обоим. — "Не всегда таким был", — передразнил Игорь. — Слышал миллион раз. Всегда. Если человек нормальный, то он по жизни нормальный. А если руки свои распускает… — Тише, пожалуйста! — взмолился Разумовский. — Хорошо, — понизил голос Игорь. — Если бьет — значит мразь. Все. Плевать, кто он там тебе. Понял? — Да понял… просто… Черт. Это как будто два разных Олега. До Сирии и после. Мы всю жизнь вместе. Мы заботились друг о друге. А потом он ушел по контракту — и все. Я ждал его, у нас ведь кроме друг друга никого нет. Он всегда меня поддерживал. Только он. Ну, учителя, конечно, не сомневались, что я в жизни устроюсь, вышка там, работа нормальная, но во “Вместе” никто не верил. Только Олег. Разве так бывает? — По-разному бывает. Тем более после войны. Насмотрелся, поди, всякого, вот чердак и потек. Как это… — Игорь цыкнул, пытаясь вспомнить. — Посттравматическое расстройство, во. Грустная история. Но реальная. Слушай, — вдруг подался он вперед, заглянул Разумовскому в глаза, — это все не значит, что его теперь надо понять и простить. Дай сдачи. Ты толпы ублюдков не испугался. Один-единственный… — И они мне втащили и не убили только благодаря тебе… — ...а этого уродца своего боишься? Сломай ему нос, и весь разговор. — …и он тоже потом втащил, когда убедился, что я целый. Вот именно за это и за то, что вообще в этот клуб пошел. — Да ладно? — вырвалось помимо воли. Игорь ругнулся про себя. Чего "да ладно"? У Разумовского буквально все на лице написано. — Ну хорошо. Сам не можешь — давай я ему объясню. Я и не таких обламывал. Да что ты ерзаешь все? У тебя шило, что ли, в жопе? Разумовский замер и принялся медленно заливаться краской. Игорь нахмурился, хотел спросить, чего, мол, такое, но не успел. Лежащий рядом с чашкой Разумовского смартфон завибрировал. Тот перевернул его экраном вверх и выругался сквозь зубы. — Что, дружбан твой? — Да. Разумовский гипнотизировал экран вмиг опустевшим взглядом и отвечать явно не хотел. Игорь развернул смартфон к себе. — А почему "Волк"? — Он Волков. — Ммм. А не отвечаешь ты, потому что… — Потому что… Черт. Потому что он запретил мне выходить, а я свалил, пока он спал. — Ты понимаешь, что это дичь? Разумовский хмуро глянул исподлобья. Ясно-понятно. Олег Волков — его друг, Олег Волков — его телохранитель, Олег Волков бьет и запирает его под замок, и это у них в порядке вещей. Высокие отношения. Будь на месте Разумовского девчонка-метр-с-кепкой, которую Волков через колено смог бы переломить, и вопросов бы не было. Но он не девчонка. Они примерно одной комплекции, Разумовский худой, конечно, но не задохлик. Отмахался бы, если бы захотел. Нет. Если бы мог. Физической силы недостаточно, если человек морально надломлен. А Разумовский — Игорь видел — был не просто надломлен. Он рассыпался. Вот правду говорят, что у домашнего насилия нет пола. Пока у Игоря мысли в голове крутились, сменяя одна другую, смартфон на столе продолжал вибрировать. Волков, кажется, звонил уже раз четвертый подряд. — Ты трубку брать собираешься? — Если отвечу — встану и уйду, он меня заставит, — просто ответил Разумовский. Будто в ерунде какой-то признался. — Ладно, — пожал плечами Игорь, взял смартфон и, махнув пальцем по экрану, приложил к уху. — Слушаю. Разумовский вмиг ожил. Зашипел: "Отдай!" — и дернулся выхватить свою лопату, но Игорь отъехал на стуле подальше. — Кто? Майор полиции, Игорь Гром. Заходил недавно и вчера виделись, помните? Что? Так в отделении. А зачем адвокат? Ваш работодатель совершил что-то, из-за чего ему требуется адвокат? Стандартный опрос свидетелей и потерпевших. Вы свидетель и потерпевший? А, ну тогда мы и вас вызовем, не волнуйтесь только. Всего вам доброго! — И сбросил звонок. Разумовский глядел мрачно. Смартфон отобрал наконец, спрятал в карман и затарабанил пальцами по боку чашки. — Как мне домой теперь возвращаться? Я же там работаю, Игорь! Он меня удавит, ты понимаешь? — Не удавит, если ты прямо сейчас в травму на освидетельствование съездишь — он дебил и по лицу тебя ударил, я вижу — а потом со мной в отделение, заяву писать. Я его сегодня и упакую. Лично допрошу. Признается даже в том, чего не делал. Обещаю. — О том, что лично не получится, потому что майор Гром больше не майор, Игорь решил умолчать. Это все дело десятое. — Признается, потому что ты его отлупишь? — едва слышно уточнил Разумовский. Его беспокойные руки замерли. — Ты так информацию от людей получаешь? Насилием? Чем ты тогда лучше? — Если я кого-то бью, значит этот кто-то заслуживает, чтобы его били. Разумовский посмотрел Игорю в глаза. — Олег считает, что заслуживаю я. Но это, конечно, другое, да? Игорь вздохнул. Да что ж ты сложный-то такой. — Ты не преступник. И ты не наносишь вред другим людям. Вроде как даже наоборот: благотворительность там, соцсеть твоя со свободой слова. А Олега твоего отпинать сам бог велел. Такие по-другому не понимают. Чувствуешь разницу? — Но если б ты считал меня преступником, то в принципе можно было бы лицо мне сломать, да? — Если бы да кабы. Ты заявление писать будешь или нет? — Я не знаю. — А чего мне написал тогда? Разумовский пожал плечами. — Я не знаю. Понимаешь? — Понимаю, — кивнул Игорь, широко улыбнувшись, и подался вперед, заглянул Разумовскому в глаза. — Все понимаю. Он ручонки свои распускает и запрещает тебе выходить из дома — я вот этого финта вообще не понял, но допустим — а ты не хочешь его посадить к чертовой матери. Потому что раньше он был другим, а теперь вот ему поплохело. Виновата Сирия, а он не виноват. И вообще, не хотел. И если подумать, не так уж сильно бьет. Не убил же, в конце концов. Вот если б убил, тогда да. Надо еще немножко потерпеть, и все обязательно наладится! И если уж разбираться, то ты его сам спровоцировал, потому что юбку короткую надел, в смысле, ушел по своим делам, а он же тебе сказал не уходить. Правда, он не твой батя, а тебе почти тридцатка, но это все мелочи. И вот ты вернешься сегодня, а он тебе ногу сломает или башку проломит, как получится, но это он не со зла сделает, так что ничего страшного. Можно будет снова понять и простить. Если, конечно, телесные повреждения окажутся совместимыми с жизнью, но это тоже ведь мелочи. Я ничего не упустил? Игорю вот тут заткнуться бы, потому что Разумовский кусал губы и старательно прятал глаза, теребя в мелко дрожащих пальцах уже порядком истерзанную бумажную салфетку. Да его и самого нехорошо потряхивало, Игорь знал, что просто в точку попал. Озвучил то, о чем Разумовский сам думал. Теми словами, которыми он сам себя уговаривал. Да, заткнуться бы. Вот прямо сейчас. Но Игорь не смог. — Рассказать, чем частенько кончается? Через пару лет или через пару месяцев, а может, даже через неделю или сегодня вечером я или кто-то из моих коллег приедем в твою башню — фотосессию тебе устроить. Посмертную. И Олег твой все равно сядет. Ну или не сядет, потому что выйдет в окошко еще до нашего приезда, в камере вздернется, вены себе перегрызет — не суть. Так тоже бывает. Но ты этого в любом случае уже не увидишь. Тебя в этот момент уже похоронят. Возможно, в закрытом гробу. Разумовский сидел, низко опустив голову. Плечи у него подрагивали. Игорь откинулся на спинку стула, глубоко дыша через нос, чтобы успокоиться и еще чего не ляпнуть. Идиот. Вот будь такая премия — придурок года — точно бы получил, обойдя остальных номинантов. А ведь говорила же мать: ты, Игорек, головой думай, а не жопой, и только потом рот открывай. Ну, не прямо так, конечно… Но с таким посылом. — Серег, — позвал Игорь и тронул Разумовского за плечо, — извини. Я не должен был… — Да нет. Все так. Я… Спасибо, что пришел. — Он сунул свернутую купюру под свою чашку, вскочил и пулей вылетел на улицу, на ходу цепляя на нос солнцезащитные очки. Но Игорь все равно успел заметить покрасневшие глаза и мокрые ресницы. — Твою мать, — с чувством сказал он. Хорошо, если Серега (Игорь впервые про себя назвал его по имени, но внимания не обратил, не до того было) сейчас домой рванет. Вообще-то не хорошо ни хера, потому что снова по лицу отхватит, как пить дать: для кухонного боксера "меня в ментовку вызвали, потому что я вчера чуть не сдох" — не аргумент, он же, чтоб его, запретил. Но лицо до свадьбы заживет, а вот перелом позвоночника и разрывы внутренних органов, если Серега сейчас в порыве под машину прыгнет и его на колесо намотает, — далеко не факт. Ну, Игорь, ну еб твою мать. Ну кто же тебя за язык-то вечно тянет. Игорь поднялся и быстро вышел на улицу. Огляделся. Разумовского, естественно, и след простыл. Оно и понятно, было бы странно, торчи он здесь в ожидании новой истории о том, как кто-то кого-то порешил, и пророчеств, что с ним тоже так будет. Так, минутку. Игорь достал телефон, открыл последнюю смску. А вот и номерок. Только бы трубку взял. Гудок, второй. Игорь бы себе не ответил, но Разумовский, к счастью, был Разумовским и на грабли дважды наступать не боялся. — Да? А что сказать-то? — Ты где? — Если он сейчас в рифму ответит, Игорь не осудит. — Уехал. Такси поймал и уехал. Да что б ты от Олега своего на таких скоростях свалил. — Ясно. Ладно. И куда, если не секрет? — Домой. — Зачем? Он ведь не обнимашками тебя встретит. — Слова вырвались, Игорь не смог удержать. Тихий смешок в трубку. — Я знаю. Но я не сказал, что еду в офис, я сказал, что еду домой. И сбросил звонок. Секунд десять у Игоря тумблер в голове щелкал, как бешеный. Что он имел в виду? Домой — в детдом? Или туда, где жил до детдома? Или метафора это такая, и он все-таки решил убиться? Что сказать-то хотел?! Потом телефон, который Игорь сжимал в ладони, коротко провибрировал: Разумовский прислал смс с адресом. Спальный район Питера, ближе к окраине. Что он там забыл? Да без разницы, главное, чтобы на звонки Волкова не отвечал и в башню не вернулся. Добьет же его этот урод. Игорь прикинул, как добираться, и направился в сторону метро.