Это нормально

В Риме вечером людей так же много, как в любом миллионном мегаполисе Европы: толпа течет по улицам единым двухлинейным потоком, а пробки на дорогах такие, что по крышам автомобилей свободно можно ходить. Звон цепочек на фирменной сумке — обычно достаточно заметный и привлекающий внимание — тонет в шуме и звоне кричащих друг на друга гудков легковушек. Почему-то, сидя в машине, никто не задумывается о тактичности. Виктория поправляет темные очки рукой, с зажатыми меж пальцев тонкими шпильками, и думает о том, что у нее немеет правая нога. Левая, впрочем, тоже. А еще — что все, должно быть, сейчас проклинают их последними словами. В мыслях, разумеется. Сложно сказать, что такого должно произойти, чтобы кто-то в Риме проклял их вслух и всерьез. Впрочем, не то чтобы ей было до этого дело. Носки ног цепляются за чьи-то плечи, и волосы постоянно путаются в чужих рукавах, снующих мимо; не больно, но неприятно ощутимо. Хорошо, что телефон и кошелек из сумки вытащила, иначе точно увели бы, в таком потоке, когда никто не может следить за замком. Дамиано мотает головой из стороны в сторону, сбрасывая волосы с глаз и бормочет, подражая ее голосу: — Пройдусь с тобой, туфли же новые взяла, надо разносить, а то потом не смогу по сцене ходить с мозолями… Виктория пихает его каблуком — десять сантиметров, лаковые, с открытыми носками и ценником, который можно повесить дома на стену с надписью «могу себе позволить» — в грудь и усмехается: — Напомни, кто израсходовал весь мой запас лейкопластырей после бега на платформе, потому, что «да что может случиться, они же качественные»? — она уже машинально поджимает ноги, когда мимо проходит женщина с ребенком, чтобы не пнуть мальчика по голове. — Лучше уж так, чем играть в балерину потом. — Смотря кому лучше, — бросает он в ответ, уворачиваясь от велосипедного руля; заденет — плохо будет. Всем. Виктория скептически поднимает брови, будто говоря: «Ну скажи, что тебя тяжело и тяжко, несчастный Дон Жуан». — И пластыри увёл Итан, чтобы заклеить царапины от ночных приключений. Люди лениво скользят по ним взглядами, как и по остальным прохожим. Дамы коротко улыбаются, думая о чем-то своем. Он этого не замечает, пытаясь идти ровно и никого сильно не цеплять; она видит все слишком хорошо, по схожим причинам. Но все это безразлично и привычно в равной степени. Легко понять, что люди думают о девушке на руках у парня, идущего по улице; легко понять, что нет смысла обращать на чьи-то — выдуманные самим собой, но очевидные — домыслы внимание. Не в сотый раз подряд. Виктория всего лишь мило улыбается в ответ каждой, как всегда. «У тебя очень хорошо получается улыбаться так, что отпадают любые вопросы, дорогая». — Хочешь сказать, он позавчера неудачно спустился на кухню и упал спиной на вилку? — задумчиво говорит Виктория, перебирая по коже пальцами обернутой вокруг его шеи руки. — Или дошел до того, что хранит любовницу где-нибудь в подвале? — Думаю, и то и другое. Он способный человек. — Обидно, что не поделился с нами впечатлениями. Здесь направо. Дамиано поворачивает в узкий, но почти безлюдный, по сравнению с главной улицей, переулок. Виктория оглядывается по сторонам в поисках ориентиров — окно с разрисованными ставнями, темные двери, магазин на цокольном этаже — и полностью убеждается в том, что выбрала верный. С первого раза, кто бы сомневался; еще один аргумент в копилку ее превосходства. Дальше уже проще и быстрее. Виктория перехватывает туфли поудобнее, поднимает очки на лоб и думает спросить, не устал ли он, — хотя знает, что все равно шутливо отмахнется: гордость не позволит — но вместо этого просто тянется рукой к маске на его лице и спускает на подбородок. Дышать и так тяжело, а с ней еще и жарко. В ответ — благодарный вздох. Дамиано машинально опускает взгляд на темные отросшие волосы и тянет носом воздух. Сладковатый, мягкий, чем-то похожий на крем. Так пахнет ужасно дорогой профессиональный шампунь, спрятанный где-то среди десятков баночек на полке в ванной съемной квартиры. Но он уверен, что большая часть этого добра принадлежит Итану, хотя тот упорно твердит, что пользуется простым мылом для рук. — Сейчас кто-нибудь заснимет, как ты меня нюхаешь, — говорит Виктория, — и Марта приготовит из нас брациолле. Она поднимает голову, глазами в глаза, и смотрит с усмешкой; он чувствует, как ее пальцы скользят по плечу. И каким-то образом все еще продолжает идти, не спотыкаясь о собственные ноги, даже когда Вик тянется выше к лицу. Опыт и манеры, не иначе. Порой бывает интересно, сможет ли он — все они, если на то пошло, — под чем-то забыться настолько, что выветрятся все моральные установки. ЛСД, лизергин, героин? Кажется, он слишком сильно надышался углекислым газом через маску. — Тогда это будет самое прекрасное и дорогое брациолле в истории. Глаза в ответ закатываются беззлобно — сложно злиться, когда тебя буквально носят на руках, пусть и из-за мозолей от туфлей. Конечно прекрасное: она же будет в составе. Только вслух об этом не скажет. И не имеет значения, кто именно. Они оба не обзавелись умной привычкой говорить, когда нужно. После поворота на последний квартал, — пятого по счету; к счастью, в частном секторе — Виктория чувствует боком легкую одышку в груди. Веса в ней немного, роста тоже, но явно больше, чем можно без устали пронести через пару километров. Она говорит, что можно уже опустить: совсем мало идти осталось. Дамиано отвечает, что ни одна женщина не будет ходить босой по дороге, рядом с ним обутым. Поэтому Виктория все равно соскакивает на землю, а он сбрасывает ботинки и гордо, с двумя парами обуви в руках и черной маленькой сумкой на плече, направляется за ней. У самого дома, в голове на секунду проскальзывает мысль, что, если кто и решил их заснять, то фото должны были получиться отличные.