Это нормально

Камеры телефонов щелкают звучно и непрерывно, голоса звучат отовсюду, и руки тянутся со всех сторон: с листками, с плакатами, с флажками и тетрадками, кто-то, кажется, визжит, как придавленная кошка. О том, чтобы придержать себя, в беззвучный режим перевестись, отойти чуть дальше никто даже не задумывается — смысл? Вокруг и так шумно и тесно; если один человек отойдет, разницы не заметит никто уже. А шанс такой ведь один, больше возможности не предоставится, и надо из ситуации выжать по максимуму. Вик черкает перманентным маркером по бумажкам механически, улыбается на автомате, взгляд направляет в камеру и слышит щелчки, похожие на звуки взводимых курков, спереди, сзади, слева, справа. Дамиано она не видит. Томаса тоже. Итан черной макушкой мелькает где-то в пяти метрах среди толпы, но если она ему что-то кринет, он не услышит точно. Голоса гудят вокруг тысячей выкрученных на полную радиоприемников, фонят, совсем непонятно, что они пытаются сказать. Слова сливаются в единый непонятный поток английского, французского, немного ломаного итальянского в попытках привлечь внимание. Абсолютно тщетных попытках. Она и себя вряд ли услышит сейчас. Откуда в Париже столько людей? В Чехии было меньше. В Берлине тоже. Они ведь выходили уже, их не было так много. Толпа не растягивалась изворачивающейся змеей на всю улицу, у нее были границы, у очереди был конец. Виктория по сторонам смотрит и ничего, кроме сотен, тысяч людей, обрамляющих необъятным потоком фасады зданий, не видит. И все они хотят ближе. Им всем она нужна, ее лицо, ее автограф на память. Доказательство того, что она реальна, была здесь, рядом с ними, что она так же хороша и близка к ним, как кажется. Вик поворачивается к фронтальной камере, случайно маркером собственный рукав цепляя. Что будет, если в нем закончится краска? Людей слишком много, что будет, если она больше не сможет писать? До этого одного маркера хватало, но сейчас ей бы таких штук пять, иначе придется сделать столько фотографий, что у нее щеки разойдутся до ушей, как у Джокера. Виктория не знает, возможно ли это, так же, как и не знает, делал ли кто-нибудь когда-нибудь вообще столько снимков. Фанаты ждут, она говорит в камеру Айфона привет для какой-то Эйприл, а сама взглядом скользит вперёд и по сторонам. Ей нужно найти ребят. Просто увидеть, где они стоят, что с ними все в порядке, что они где-то рядом. Охрана в черных костюмах-тройках нависает над людьми, солнце светит прямом на них, и Виктория думает, что им, должно быть, жарко. Ей самой душно до ужаса, градуса тридцать два на улице, наверное. И не видно никого. Томас ростом под метр девяносто, а его не видно, и Итана тоже, даже Дамиано с его вырвиглазным костюмом. Только толпа. Десять, двадцать, пятьдесят рядов тянутся куда-то за пределами поля зрения. Кто-то хватает ее за руку, и Виктория оборачивается, взглядом впериваясь в несколько пар чужих глаз, а за ними — ещё, и ещё, и ещё. Шаг назад делает и чувствует, как другая рука касается пиджака на спине. Цепляют подол, швы, к карманам тянутся. Пальцы сами собой разжимаются, маркер на плитку падает. Они же ее разорвут. Просто возьмут и навалятся всей толпой, разберут на части и растащат по углам на трофеи. И никакая охрана помочь не успеет, никто из них против стольких людей не пойдет, не сделает ничего. Люди безумные; у людей глаза горят восторженно-маниакально, они сейчас на все готовы, лишь бы часть нее унести с собой на память. Сейчас она — единственный заяц посреди улицы, заполненной щелчками курков и затворов. Единственная мишень, перспективная добыча. Лёгкие сдавливает тисками не от духоты уже. Ей дышать тяжело. Ей надо уйти отсюда. А люди на нее смотрят и ждут, а люди кричат и тянут руки вперёд. Жмут на экран, делая снимки, напирают друг на друга, пытаясь ближе подобраться. Виктория делает вдох и замирает на месте, боясь сделать шаг в сторону. Если она уйдет, они бросятся вслед. Они догонят ее. Их много, их слишком много, они успеют. Последний раз примерно столько было вокруг павильона на Факторе три года назад. Тогда с нее сдернули берет и шарф, у Итана оторвали цепочку с джинс, с Дамиано стянули пиджак. Теперь в паре метров от них не стоит такси, чтобы уехать; теперь они сами вышли на съедение, и ни выхода, ни входа нет. Кровь в висках стучит отбойным молотком. Толпа подходит все ближе, и маркер теряется под ногами. Она не может дышать. И пошевелиться тоже не может. Слышит, как по имени кто-то окликает, но понять не может, кто именно: мысль теряется в панике гораздо быстрее. Где-то среди кричащих: «Можно фото?» — девушек Дамиано чертыхается про себя, понимая, что Виктория не услышит его сейчас. Видит, как она широко раскрытыми глазами смотрит на толпу, взглядом бегая туда-сюда, голову даже не поворачивая от ужаса. Это не страх — паника. Та самая, от которой она несколько лет, как избавилась почти. Та самая, из-за которой она вот-вот начнет задыхаться. Черт побери. Гребаная охрана, просили же не подпускать людей настолько близко. Дамиано губы поджимает, а в голове бегущей строкой проносятся мысли. Они ведь сами вышли, не могут просто так фанатов оставить за двадцать минут до окончания сессии: слишком нагло будет это и может потом создать некоторые проблемы. Некоторые мелкие, незначительные проблемы для менеджера, ввиду непредвиденных обстоятельств. Через людей он проталкивается, как сквозь лесные заросли, — по уровню тактичности они сейчас примерно там же находятся — не задумываясь о том, как это со стороны выглядит. Люди потом сами всему оправдания найдут и снова его идеализируют до невозможности. С таким же успехом он мог и по головам пойти; ничего бы после этого не было. Кто-то его за пальцы цепляет, и Дамиано небрежно стряхивает с себя чужую руку, после чего один из амбалов останавливает людей позади. Думается, лучше бы они так там, где надо, работали. Воспоминание о том, как она безумным взглядом бегала по комнате, пересчитывая все предметы, несколько месяцев назад, всплывает само собой и пугает уже его самого. Виктория не слышит, как он зовёт ее с расстояния в пару шагов, не оборачивается. Только пальцы ее в кулаки сами собой сжимаются так, что кожа на ладонях полопаться должна была под ногтями. Толпа почти в один момент громкость голосов сбавляет на пару тонов от неожиданности. Что-то случилось, раз он просто так взял и подошел, вот это да, вот это событие! Дамиано слышит, как кто-то тихо взвизгивает. Чертовы любители интриг. — Винсо, там Марта просит подняться на минутку, — мягко говорит он ей на ухо, осторожно плеча касаясь. Виктория дёргается от неожиданности, смотрит на него непонимающе. То ли от того, что про Марту сказал, то ли от того, что не разбирает происходящего совсем. О чем он вообще? Зачем он пришел? А она зачем пришла? Дышит тяжело, рвано, зрачки огромные, как у наркоманки. Вдох-выдох, вдох-выдох. Дамиано на себя ее осторожно тянет, чтобы в сторону отвести, а Виктория не идёт. Смотрит загнанным зверем, ноги переставить не может. У нее все мышцы страхом сковало, она не понимает, чего он от нее хочет. На секунду он задумывается, что, возможно, не должен был вмешиваться: она же с этим лет десять живёт, она же знает, что с этим делать. На секунду; а дальше он заключает, что просто оставить ее саму приходить в себя прямо посреди улицы было бы ничуть не лучше. — Так, — правой под колени, левой под спину; он кивает парню из охраны, чтобы разогнал людей, и толпа кричит от восторга настолько громко, что хочется закрыть руками уши, впервые за несколько месяцев. Вик брыкается и дёргается, Вик шипит, чтобы он, блять, отпустил ее немедленно, что ей нужно… ей нужно… ей нужно что-то другое не там, куда он ее тащит. Ногти, — хорошо еще, что короткие, — с маникюром стоимостью в чью-то месячную зарплату, впиваются в плечо сквозь пиджак. Дамиано понимает, чем люди восторгаются, и не понимает одновременно. Хочется сказать себе, что это просто фанаты, но также — что они и личности сами по себе, у них должны быть мозги, понимание других какое-то. Немного хотя бы. Поворачиваясь в дверях, чтобы ногами Виктории проем не задеть, он замечает, как оборачивается на крик недоумевающий Итан, и как на его лицо наползает беспокойство. Когда это случилось в первый раз, они с Томасом орали друг на друга с полминуты, не понимая, что должны сделать, пока Итан не зашёл в комнату на звуки конфликтов и не вытолкал их за дверь со словами: «Заткнулись и исчезли». До этого никто не предполагал, что Итан умеет так говорить и вообще знает такие слова. Шок сказался, или ещё что-то, но они сидели тихо, как мыши, пока на телефон не прилетело смс: «Можете заходить, только не кричите, ради всего святого». По голове прилетело от Виктории, которая в красках и побоях описала, насколько они здесь проебались. Хорошо запомнилось, что все могло быть нормально, если бы не эти ритуальные танцы вокруг нее и попытки выяснить, как помочь. А допросили потом Итана. Потому что Итан умный и терпеливый, он телефонами кидаться не будет — в его стиле, скорее, моральное унижение — и знает, что делать. Говорит, самому несколько раз приходилось с паничкой справляться, — страх ошибиться, чтоб его — вот и по опыту действует. И сейчас он беспокоится тоже. Не из-за того, что больше ни у кого мозгов на помощь не хватит, а просто. Просто потому, что Итан. Кто, если не он, будет за ними всеми такими взрослыми и умными следить? Сложный вопрос, потом обдумается. Лет через пять. Дамиано слышит, как Виктория голос повышает на пару тонов, говорит что-то совершенно непонятное, на смесь всех романских языков вместе взятых похожее, но очень агрессивное, когда он на диван в холле садится вместе с ней и не отпускает никуда. Обвивает всеми своими километровыми конечностями, как в очередной мелкой потасовке, отказываясь сдаваться и переходя к запрещённым приемам. Не понимает он, что ей сейчас не нужно сидеть, ей другое нужно. — Тише, мы ушли оттуда, — осторожно, зубы стискивая от того, как отчётливо трещит ткань под пальцами. — Людей больше нет, Amo, они не тронут тебя. В ответ — снова сипит что-то, дышит мелко и загнанно, ноги поджимает, каблуками высокими четко по икрам. Костюмеры потом его заставят в брюки влезть на жаре, лишь бы синяки кадр не портили, да пресса слухи о побоях не распустила. «Продюсер избивает своих подопечных ради пиара!» — или как там они адаптируют такие мелочи. Журналисты. Надо бы к ним привыкнуть уже. Из-за стойки регистрации в ужасе выскакивает хостес, и Дамиано показывает ему средний палец быстрее, чем тот успевает подбежать еще ближе, чтобы начать сыпать вопросами. С этим он потом разберётся, а может и не придется даже. Они вип-гости, им позволено, хотя осадок у самого на коже неприятный оседает. Неприлично вышло. Он отводит ногу чуть вперёд, от туфель подальше, говорит: — Все в порядке. Со вздохом: — Все будет хорошо, только давай сейчас посчитаем, ладно? — Вик мычит в ответ тихо, задушенно, и у него самого лёгкие сдавливает от жалости. Слишком на нее обычную не похоже это. Слишком давно такого, чтобы она не справилась сама, не было, и от того хочется вслух проклинать кого-нибудь, хотя и не виноват никто. — Нужно подождать немного, а если считать секунды, то не так скучно, ты же знаешь. Я начну, ты за мной, давай, один… …два-три-восемь-семнадцать-двадцать-один-прямо-как-тебе-совсем-недавно-исполнилось-да. Ее сердце стучит рядом с его быстро так, будто она до сих пор от той толпы по улицам несётся. Жалко, как же ему ее, черт возьми, жалко. Не держись Виктория за него сейчас так крепко, пошел бы, да голову проломил кому-нибудь за то, что она такая беззащитная сейчас. Брезгливость и тактичность отодвинул бы куда подальше, не задумываясь. Только руки ее холодные чувствует кожей и не подрывается, пальцами осторожно круги на запястьях выводит. Чувствует, как ее дрожью отбивает от страха, и считает на автомате, а Виктория повторяет за ним. Пятьдесят — вдох, семь — выдох. Шестьдесят — все хорошо, два — все в порядке. Сложно сказать, кто из них боится больше, — нет, просто, но Дамиано хочется ее в себя вжать, подальше ото всех, а от того кровь тоже в висках стучит молотками — и как это все со стороны выглядит. Персонал, должно быть, думает, что у нее истерика какая-нибудь. Или напугал кто. Назвать бы их придурками, да только мысли ещё читать не научился, чтобы весомые аргументы иметь. Пусть думают, что хотят, лишь бы в стороне стояли и не вмешивались. У него слова смешиваются в кашу из один-два-три и хорошо-нормально-в-порядке, но тоном спокойным, мягким: Дамиано с Викторией по-другому разговаривать и не умеет. Кричать — да, но если она в ответ сама кричит. А так в голове будто переклинивает на отдельный для нее режим каждый раз. Для нее вообще практически все отдельное, другое, у него в жизни есть. Со свистом, с ее полным вдохом, он выдыхает сам. Не замечает даже, что до этого дыхание задержал непроизвольно — смысл? В макушку ее целует, чувствуя, как грудь вздымается медленнее, спокойнее. В висок, в лоб, в нос, в щеки, губ касается невесомо и ближе к себе прижимает. А Виктория все про себя считает дальше. — Когда в такси ехали, я видел в двух кварталах какой-то ресторан итальянский, — говорит Дамиано, ее руку аккуратно с плеча своего вниз опуская. Там, где ногти впивались, пиджак к коже прилип. Кровь, возможно. — Надо будет сходить и придраться к их поварам. Посмотрим, как они готовят ризотто, или тортеллини… Что-нибудь такое известное, чтобы рецепта никто не знал, как эта штука, которую так любит твоя мама… Как ее… — Джелато, — выдыхает Виктория. — Мог просто сказать «пирожное». — Это скучно, — где-то на фоне дверь распахивается: Итан и Томас вырвались. Хорошо, что не оставили людей одних. — Можно будет ещё в какой-нибудь бутик заскочить, или что там по пути попадется. Купить ненужного, но красивого. — Тебе лишь бы лишний чемодан с собой везти, — говорит она, и Дамиано усмехается ей в волосы. Да, возможно. Томасу, которого Итан хватает за плечо у колонны в паре шагов, — если что, лучше не лезть же, да? — он просто кивает. «Все хорошо, в норме». Теперь точно. Одними губами Итан говорит ему: «Молодец», — как будто он не сделал то, что обязан. Как будто Вик сейчас не держится за него потому, что ей нормально, ей в безопасности. Как будто всего этого недостаточно. Люди за окнами фоном шумят, и Дамиано какую-то абсолютно бессмысленную чушь несёт, — благо, опыт есть — пока Виктория сипло от болтовни отмахивается. Пальцы у нее холодные все ещё, сердце успокаивается медленно, но лучше определенно. Возможно, лучше бы Вик такой никто из непонятно каких парижских личностей не видел: не нравится ей такое. Когда сама не в состоянии отпор дать. Но, если понадобится, Дамиано за нее и хребет через глотку кому угодно вырвет.