Контракт

      Шастун привычно пристраивает задницу на стиральную машинку, пока я за шторкой принимаю душ. Долго молчит, как-то очень задумчиво сопит и звякает браслетами — наверняка чешет затылок и дёргает руками. Слишком тихий, слишком другой. Мне волнительно, потому что Антон всегда постоянно болтает, если у него хорошее настроение, или как минимум сообщает, зачем пришел. Сегодня же он ввалился ко мне без предупреждения и сидит тише воды, ниже травы.              — Приём! Земля вызывает Антона Андреевича Шастуна! — вместо «Шастуна» выходит «Фаштуна», я отфыркиваюсь от шампуня, попавшего в рот, плююсь и кашляю.              — А? — голос такой потерянный и озадаченный, будто Шаст вообще забыл, где находится. Он явно не заметил того, как я едва не погибла в неравной схватке с мыльной пеной.              — Хуй на. Ты явился ко мне домой, пока я моюсь, чтоб помолчать? Мы же менялись ключами не просто для того, чтобы иногда побыть рядом. Это мы можем и где-нибудь в другом месте одетые сделать.              — Нет. Прости, — Антон вздыхает громко, с чувством. Даже шуточки пропускает мимо ушей.              — Господи, Шастун, дай мне полотенце и выкладывай, что случилось, — я закатываю глаза и выжимаю воду из мокрых волос. За шторку просовывается длинная рука с белым махровым полотенцем.              — Короче, объясни мне, пожалуйста, в какой момент смешливая очаровательная девчонка превращается в невыносимую зануду? — слышно, как Антон выходит из ванной комнаты и шлёпает на кухню, там по-хозяйски гремит дверцами шкафчиков.              — С Ирой что-то? — пока Шастун соображает нам чай, я быстро одеваюсь и прихожу на кухню с полотенцем на голове.              — Какое-то неясное чёрт знает что. Злая стала, агрессивная, сомневается во мне вечно, ищет повод поругаться. Никогда не думал, что употреблю это слово вне сцены, но прям пилит! Ужас, — Антон морщится и слишком громко стучит чашкой по столу, почти разливая содержимое.              — Давай анализировать вместе, дружочек-пирожочек! Сколько новых проектов у тебя появилось за последние полгода? Навскидку хотя бы.              — Около четырёх, а что? При чём тут вообще мои проекты? — Шаст хмурится и смотрит на меня как на полоумную.              — Так, — я не даю другу возможности разболтаться и останавливаю его речь жестом, — как часто ты звонишь Ире, когда ты на гастролях или съёмках в другом городе?              — Э-э. От случая к случаю. Раз в пару дней. Или реже. Или чаще.       — Супер. Ну, мой любимый вопрос: ты ещё помнишь, сколько стоят цветы? Где их покупают?              — Я пришёл тебе жаловаться на свою девушку, а ты решила сделать виноватым меня? Рен, ты чудовище, — Антон вздыхает и жмурится, потирая глаза ладонью. Я протягиваю руку и треплю его по волосам, присаживаясь рядом на угловой диванчик.              — Сам чудовище. Ира просто скучает, волнуется. Наверное, почти так же сильно, как я, — смешок вырывается непроизвольно, и его мгновенно подхватывает Шаст.       Вечные шутки по поводу того, кто любит Антона сильнее, увлекли даже саму Кузнецову, иногда мы устраиваем почти что настоящие баттлы. Глупость, но смешная. Первый случился тогда, когда Ира всерьёз приревновала Антона ко мне, и я начала шутливо апеллировать тем, что действительно люблю его сильнее — всё скатилось в хохот, граничащий с истерикой, и с тех пор вопрос ревности закрыт наглухо.              — У тебя с Арсением тоже так? — я аж икаю от неожиданности, едва не спросив, при чём тут Попов. Пока мы не пересекаемся, я почти забываю о контракте и всех вытекающих.              — С Арсением вообще всё не так. Даже если мне бы очень хотелось, я не стала бы пилить, как вы, батенька, изволите выражаться, — в этих словах вообще ни грамма лжи. Знал бы Антон, насколько я не могу себе позволить подобное.       Шастун хихикает в рукав объёмной клетчатой рубашки. Она такая огромная и несуразная, наверняка туда ещё бы пара человек поместилась, как в палатку. Рукава доходят почти до ногтей, будто ему мама «на вырост» купила, хотя куда этой шпале ещё расти.              — Ну, да, тебе точно слабо, — Антон фыркает. Запрещённый приём. Код «красный», это не учебная тревога: меня берут на слабо. Это моя ахиллесова пята, и, конечно, Шастун этим пользуется. Редко, но всё же пользуется.              — Ты не посмеешь…              — Спорим на пятихатку, что ты не позвонишь сейчас Арсу, и не выкатишь претензию, почему он так давно тебе не звонил? — Шаст выглядит довольным нашкодившим котом и радостно тянется к вазочке с конфетами.              — Не позвоню, ты выиграл, — я вздыхаю, зная, как сильно рисковала бы, приняв вызов.       Если Попов ответит что-то в духе «в смысле не звонил, мы же все условия давно обсудили, до взаимодействия ещё неделя», будет полнейший провал. Я не могу поступить так с Антоном. Тем более сейчас вывалить на него всю информацию, а потом ещё и заставить подписать какие-то бумажки — это явно перебор. Шаст загружен проектами, личными переживаниями — меня ему только во всём этом не хватало.              — Шо?.. — Шастун распахивает в изумлении рот, и оттуда выпадает лимонная карамелька ю, шлёпается прямо в чай с брызгами и весёлым «плюх». Я беру телефон и перевожу Антону на счёт пятьсот рублей с кислой ухмылкой.              — Вот так. Тош, я не буду звонить Арсению и… Вообще ничего не буду, — от друга и его взгляда приходится прямо отмахиваться, как от назойливой мухи. Хотя он — никакая не муха, а палочник.       Погуглите, как выглядят палочники, я руку на отсечение даю, что их с Шастуном по одному образу и подобию рисовали в небесной канцелярии.              — Поругались? Чего молчала? А я тут, видите ли, пришёл жаловаться. Цветов давно не дарил? Не звонил? Расстались? — пулемётная очередь, и каждый вопрос — навылет. Сколько же мне ещё придётся врать лучшему другу, уму непостижимо. Хочется как можно скорее перевести тему.              — Отстань от меня, не расстались, не поругались, звонил, дарил. Жалуйся лучше ты.              — Попов… Кто бы сомневался, что и его отношения будут такими же странными, как он сам, — я молчу и прячу взгляд в пятнышке на линолеуме. Антон цокает. — Ни-че-го не понимаю, — Антон вздыхает и уходит в моих розовых тапках с зайцами в подъезд курить, вооружившись телефоном.              Я занимаю руки какими-то бытовыми мелкими делами, чтоб скрыть нервную дрожь. Вытираю последствия Шастовского удивления, передвигаю туда-сюда вазочки с печеньем и сушками, открываю пошире занавески. Где-то в спальне жужжит телефон, застав меня врасплох. На экране лаконичное «Арс», которое заставляет съёжиться. Если тому звонил Антон, и произошёл какой-то прокол, я тронусь умом. Сил и желания выкручиваться снова нет от слова совсем.              — Я не знал, что ты так беспокоишься без моих звонков, — голос на том конце провода искрится смехом, позволяя расслабиться. Я аж выдыхаю.              — Скучаю и погибаю в неведении! Вдруг, ты где-нибудь ввязался в драку? Попал в аварию? И я даже не могу на крыльях любви прилететь в палату под присмотром журналистов и целовать твои бледные губы, — Арсений заливается искренним хохотом в качестве ответа, и я поддерживаю его кратким смешком — так перенервничала, что не могу себе позволить полноценно расхохотаться.              — Ладно, буду звонить тебе каждый день! — неясно, шутит Попов или нет: с ним вообще постоянно так, но я лишь пожимаю плечами и отключаюсь, услышав шаги Шастуна.              Уперев руки в бока, нервно притопываю ножкой и смотрю на дверь в свою комнату со строгостью. Как только в спальне оказывается Шаст, я для достоверности поджимаю губы и хмурюсь. Антон спешно опускает голову и чешет затылок, подбирая слова. Выглядит точно как ребёнок.              — Я ему не жаловался и не ругался, ты просто выглядела какой-то разбитой, — подойдя ближе, я приподнимаюсь на носочки и обнимаю друга, крепко прижимаясь к нему в знак благодарности. Он охотно отвечает, почувствовав, что опасность миновала.              — Спасибо за заботу, Тош.              — Не сказать, чтоб я подслушивал, но «на крыльях любви», серьёзно? Вы уже в любви друг другу признались? Я от тебя такого вообще ни разу не слышал. За полтора года! — друг бубнит, устроив подбородок на моём затылке, каждое слово я не только слышу, но и чувствую. Речь Шаста звучит так, будто он говорит с набитым ртом, и это заставляет меня хихикнуть.              Расписанная наспех легенда не предполагает никаких слов любви, просто отношения как картинка. Практически без звука, основные текстовые намёки — прерогатива Попова. Стас и Арсений решили, что не обязательно друг другу ни в чём прилюдно клясться, для убедительности достаточно невербальных сигналов. Я поддержала идею, потому что так врать очень не хочется. План состоит в том, что люди делают выводы, основываясь на жестах, совместных появлениях, это всё — искусная продуманная игра, в которой не обязательно говорить в лоб. Фандом вообще отличается проницательностью, а ещё любовью к теориям и догадкам, поэтому прямые признания сделают игру лишь более пресной и скучной. И Антон прав, мне следовало бы фильтровать, как говорится, базар — в присутствии кого бы то ни было. Даже если речь идёт о простом телефонном разговоре, в котором любая интонация может послать к чёрту все предыдущие труды. А ещё в случае чего мне придётся выплачивать неустойку, чего делать прям очень сильно не хочется, да и не можется.              — Я люблю тебя, Шастун, — брякаю я и чувствую, как кольцо его рук сжимается плотнее, а сердцебиение учащается. Ощущаю крепкий поцелуй на макушке и тихое довольное хихиканье. Он бурчит «даспсибоиятя» — и этого мне вполне достаточно, чтоб расплыться в умилённой улыбке.              Ближе к ночи по видеосвязи и правда звонит Арсений. Я удивляюсь, но принимаю вызов, даже не думая вылезать из-под одеяла. Попов тоже лежит в постели, болтает всякую чушь и мирно улыбается. В груди опять зацветает покой, сменяя тревогу. Эти «отношения», контракт — минное поле, риск, игра на выживание. Как в «Сапёре» я на ощупь ползу и пытаюсь выстроить удачную стратегию, в итоге терпя поражение. Никогда не умела и не любила играть в «Сапёра» — пожинаю теперь плоды.              — Ты нервная какая-то. Ты, конечно, всегда нервная, но сегодня — особенно.              — А ты попробуй так самозабвенно пиздеть лучшему другу. Надо же помнить, что соврала, когда, где — хоть блокнотик заводи.              — Ну, конечно! Ты же одна врёшь, а я всем направо и налево трезвоню горькую правду, — Попов поджимает губы.              — Прости. У тебя это очередная роль, а у меня всё-таки дебютная, — я виновато пожимаю плечами.              — Ла-адно, — снисходительно тянет Арсений и быстро переключается. — Кстати, Стас предлагает встретиться втроём и обсудить более детально дальнейший план.              — Контент-план? — я ухмыляюсь. — У меня к Шему тоже много вопросов, так что без проблем, хоть завтра.              — Как раз завтра и планировали. Обещают ветер и дождь, так что не забудь зонтик и шарф, — мне становится так тепло. Одними этими словами, проявлением заботы можно греться в самые лютые ураганы.              — Ты тоже. Родина не простит мне, если я не уберегу лучшего актёра, дизайнера и импровизатора страны от ангины.              — Подлиза! — пытается быть строгим, но я вижу: тронут и польщён, ему только волю дай, и расплывётся в улыбке от уха до уха. — Прав Шастун, тебе нужно срочно организовать цветов.              — Я люблю лизиантусы, орхидеи и кустовые розы. А ещё красные альстромерии, но ходят слухи, что эти цветы символизируют дружбу без романтического подтекста. Захочешь подарить мне что-то на людях, имей в виду, — я подмигиваю в камеру, а Арсений с очень серьёзным видом берёт с журнального столика блокнот и пытается законспектировать услышанное.              — Ужас, продиктуй по буквам всё, кроме роз, — грызёт ручку и хмурится. Я смеюсь и выполняю просьбу.              — Слушай, ну как с тобой чудесно. Был бы ты реально моим парнем — я бы постеснялась даже намекнуть. Потом бы жаловалась подружкам: «Не, ну, нормальный? Подарил мне лилии вонючие, у меня от них голова болит».              — Ага, так и запишем, от лилий голова болит… — Арс хихикает и закрывает блокнот. Зевает раза три подряд, и я прощаюсь до завтра, напоследок понаблюдав за тем, как он кутается в одеяло по самый нос и плюхается на подушку.