Контракт

      Новогодние каникулы проходят даже лучше, чем предполагалось: я уезжаю в Петербург к подруге, где в большой компании мы целую ночь танцуем и веселимся, а под утро мне по видеосвязи звонит Арсений с корпоратива: пьяный, румяный и радостный. Желает счастья и здоровья, а ещё денег побольше. Мы говорим больше получаса, пока я позорно не засыпаю прямо с телефоном в руках, и Арс ничуть не обижается. После непосредственно новогодней ночи мы с теми же друзьями отправляемся в область, где живём в уютном домике, смотрим всего «Гарри Поттера» подряд и едим салаты в невероятных количествах, запивая шампанским.              Москва встречает усталыми от праздничной кутерьмы лицами, вдруг ударившими морозами, скользкими улицами и уже надоевшими гирляндами. Москва встречает тёплыми и крепкими объятиями Антона, который только и делал, что писал, как скучает. Москва встречает так, будто я уже ей не чужая.       Шастун забирает из моих рук чемодан с вещами и идёт к своей машине, не переставая рассказывать, как здорово прошли его каникулы, за которые он успел ещё и отлично поработать. Я лишь многозначительно вздыхаю и закатываю глаза, слыша в ответ «Отосплюсь в следующей жизни». Шаст неисправим, но я уже бросила всяческие попытки переубедить его в вопросах трудоголизма. Антон считает, что пока прёт, нужно брать.              — Как с Арсом? — очень нетактично интересуется Шастун, и я цокаю, отряхивая ботинки от снега, чтоб не тащить грязь в салон.              — Работаем, как обычно. Всё нормально. Звонил мне поддатый в новогоднюю ночь, потешный до ужаса, — я хихикаю, вспоминая, как мужчина пытался найти укромное место в ресторане, где работал, и в итоге сидел в подсобке на перевёрнутом ведре в обнимку со шваброй.              — Серёга сказал, что тот надрался виски после корпоратива, а под бой курантов загадал… Рен, тебя. Мне было сложно объяснить Матвиенко, что Арс не совсем ещё ебанулся. Вы с ним об этом не разговаривали?              — Уверена, что Серёжа ослышался, — спокойно говорю я, пытаясь угомонить разбушевавшийся внутри океан, который я слишком долго и старательно утихомиривала, планомерно накачиваясь алкоголем и напропалую флиртуя со всеми знакомыми мужчинами.              — Получается, не разговаривали. Ладно, дело ваше. Решила, как будешь день рождения праздновать? — Антон понимающе переключает тему и заводит машину, открывая навигатор. Забитый там «Дом Рен» греет душу, и я улыбаюсь, разматывая шарф.              — До него ещё есть время подумать, но я планирую пригласить тебя однозначно, так что освобождай дату от работы. И, желательно, последующие пару дней, — я подмигиваю другу и пристёгиваюсь.              — Замётано! — Шастун выезжает на дорогу и включает музыку, прерывая разговор. Я даже не слышу, какие песни играют, прокручивая слова друга о новогоднем желании Арса. Под бой курантов я загадывала просто стать счастливой, но в понятие счастья для меня с каких-то пор включился Арсений, мать его, Сергеевич.              Всё выходит из-под контроля так стремительно, что я невольно задумываюсь, почему ещё ни одно стихийное бедствие не назвали именем Попова: сплошные Катрины и Марии, хотя их действие не столь разрушительно, как воздействие Арса на меня. Влюбляться всегда было болезненным для меня процессом, сопровождаемым горой сомнений и уточняющих вопросов, а теперь принять факт того, что моё сердце бесстыдно украл голубоглазый граф, проще, чем могло бы. Однако, это не отменяет того, что эти чувства неуместны, особенно в условиях контракта.              Арс обещал не подпускать меня близко снова, и это было бы правильно, спасло бы от неминуемого провала. Но прошло так мало времени, и мужчина снова улыбается так же тепло, как и прежде, и вопреки собственным словам впускает в свою вселенную. Это злит, сбивает с толку, хочется прятаться и бежать или наоборот — плюнуть на всё и броситься в омут с головой. Финансовые обязательства и прочие взрослые штуки, безусловно, не позволят рухнуть с обрыва вниз, в глубину чёртовых глаз, не позволят вернуться к сухим губам и коснуться их собственными ещё хоть раз.              Как бы сильно ни хотелось.              В квартире душно, чемодан осуждающе смотрит из угла и напоминает о предстоящей стирке и глажке, но я машу на него рукой и открываю Телеграм. Арсений в сети: это отлично. Пишу дежурное «Можем поговорить?» и бросаю смартфон на подушки экраном вниз, боясь ответа. Но откладывать необходимый разговор ещё дальше, значит, рыть самой себе могилу, а я слишком люблю себя и эту жизнь, чтоб поступать так. Арс не отвечает на сообщение: сразу звонит. Сажусь на диван, подобрав под себя ноги, и глубоко вдыхаю прежде, чем принять вызов.              — Ты уже вернулась? — Попов наверняка улыбается, пусть я и не вижу его: хвала небесам, он решил обойтись без видео.              — Да, только что зашла домой. Э-э, слушай, у меня к тебе просьба. Давай снизим градус близости и притормозим? Я чувствую, что меня становится слишком много в твоей жизни, а тебя — в моей голове. Отмотаем к началу, окей? Так будет лучше и проще.              — Я хотел то же самое предложить, — в голосе мужчины звучит сталь, от чего я ёжусь. Блефует.              — Не хотел, и я не хотела, — констатация факта, а не вопрос.              — Точно, — холодно бросает Арсений и отключается ещё до того, как я придумываю, что ещё тут можно сказать.              Если согласился, значит, наверняка тоже предпочитает остановить процесс, пока не стало слишком поздно и больно. Будь он ещё на линии — я бы поблагодарила за понимание, но к чёрту пустые слова. Это всё честно и по-взрослому, но от этого не менее обидно и горько. Как отказаться от себя или самой большой и заветной мечты — отказаться от Арса. Но ещё много лет назад я сообщила ему, что я большего не жду, а Арс просто ушёл. Вот так и должно быть.              Точно.              

*

      

      — Вы поехавшие! — я едва не кричу от восторга и бросаюсь Антону на шею, прижимая к груди конверт с подаренными деньгами. Шастун обнимает крепко, целует в макушку и смеётся так, как умеет только он: заразительно и искренне.              — Не обзывайся, глупая. Это от чистого сердца, потому что я знаю, что никакие тебе подарки сейчас не нужны.              — Всё-то ты знаешь! Спасибо большое, — я отрываюсь от Шаста и бросаюсь целовать в щёки Иру, потому что эти деньги — от двоих.              Из колонок играет непростительно древняя попса, народу в помещении становится всё больше, но синих льдистых глаз не наблюдается, и я шумно вздыхаю. Сквозь собравшуюся у входа компанию ко мне рвётся Матвиенко, и я искренне удивляюсь его появлению, но с радостью и крепко обнимаю его.              — Будь здорова, Регина! — Серёжа вручает мне небольшую коробочку с подарком, которую я решаю пока не открывать. — С днём рождения!              — Спасибо тебе, что пришёл! И за подарок спасибо, и за поздравление, и вообще! — я чмокаю Матвиенко в щёку и убираю подарок к остальным, убегая от мужчины к прибывающим гостям. Суматоха и кутерьма не даёт особо задуматься и загрузить себя мыслями.              Вечер шумный, я таю от количества тёплых слов и искренних поздравлений, успеваю всплакнуть на особо трогательном тосте в исполнении Шастуна, после чего мы вновь устраиваем импровизированное караоке. Вопреки всем мыслям о том, что у меня никого нет в Москве, снятый лофт вполне заполнен: тут ребята из «Импровизации», пара знакомых из Петербурга и даже заскочивший на часок Илья, звукорежиссёр «Zero people». Периодически заходят, чтоб поздравить и поцеловать, другие друзья и знакомые, которых я с удовольствием угощаю выпивкой и искренне благодарю за внимание.              — Ты его приглашала? — Шастун задаёт вопросы, как обычно, в лоб и без прелюдий. Я давлюсь сигаретным дымом и шлёпаю друга рукой по плечу.              — Бля, ну, конечно приглашала. Но знала, что он не придёт, наши отношения за рамки рабочих больше не выходят.              — Ну и дура. Во имя чего ты себя и Арса мучаешь?              — Антон, иди к чёрту, я умоляю. Никого не мучаю, веду себя в рамках подписанного контракта.              — Ещё раз дура, — в голосе Антона непривычная для меня резкость, я удивлённо распахиваю глаза и поднимаю взгляд на нахмурившегося друга.              — А ты чего обзываешься?              — А ты чего ведёшь себя как дура? — Шастун бесцеремонный и смешливый под действием выпитой водки с соком, я понимаю, что он скорее шутит, чем нет, и решаю спустить тему на тормозах.              — Ещё раз назовёшь меня дурой, я тебя укушу, ясно? — пригрозив Шасту пальцем и щёлкнув зубами для убедительности, я разворачиваюсь на каблуках и быстро ухожу в комнату с балкона, пока Антон докуривает сигарету.              С течением времени гостей становится меньше, их количество сокращается до пяти: это Ира с Антоном, Серёжа и мои питерские друзья. Забыв о стеснении, мы танцуем и веселимся, как в последний раз. Вдруг раздаётся звук звонка, и я нетвёрдой походкой направляюсь к двери, чтоб открыть. Кто бы там ни пришёл, я ему уже категорически рада: под действием алкоголя я, как всегда, любвеобильная и приветливая. Тем более, компания и повод встречи располагают к частым объятиям и трогательным словам. Вместо знакомых лиц в дверном проёме оказывается какой-то совершенно неизвестный мне парень.              — Регина Александровна тут? — спрашивает он, вертя в руках ручку.              — Ну, допустим, это я. Что случилось? — на секунду в моей голове возникает мысль о нарушении общественного порядка, я уже готовлюсь воевать с соседями или полицией, кто его знает, кого там нелёгкая принесла.              — Вам подарок! С днём рождения, — парень протягивает мне бланк для подписи и затем вручает в руки букет из очень ярких розовых кустовых роз, моих любимых. Я растерянно киваю и благодарю, принимая тяжёлый подарок. К букету прикреплена записка из плотной бумаги, написанная до боли знакомым почерком. Я долго не решаюсь хотя бы мельком просмотреть текст.       

«Красные альстромерии символизируют дружбу. Розы — сильные чувства, и чем интенсивнее их оттенок, тем ярче эмоции. А вот положительные или нет — гадай сама. С днём рождения»

      Рядом со мной оказывается Шастун и забирает из рук цветы, без лишних вопросов просто начинает искать в помещении вазу или хотя бы ведро: роз не меньше сорока пяти, хотя навскидку сказать сложно. Я прячу записку в нагрудный карман рубашки и пытаюсь вернуться в колею, продолжить веселиться с друзьями, но кусок бумаги жжёт, как символично, прямо в области сердца. Не выдержав давления, беру телефон и пишу: «В свете последних событий ставлю на отрицательные. Спасибо».       Антон мельком поглядывает в экран и вновь предпочитает промолчать, за что я обнимаю друга так крепко, насколько это вообще возможно. Он лишь успокаивающе гладит меня по спине и вздыхает, выражая своё недовольство сложившейся ситуацией.       

*

      — Заказываю машину? Готовы ехать? — я стою с телефоном в руках, глядя на кучу собранных мусорных мешков, которые все громыхают звонче любого оркестра.              — Рен, я домой, прости, — вздыхает Матвиенко и надевает куртку, — завтра кровь из носу нужно оказаться в Питере не позже пяти часов. Ещё раз с днём рождения, дорогая!              Я обнимаю Серёжу и благодарю за то, что тот приехал. Несмотря на то, что мужчина совсем не пьёт, он веселился на уровне с нами, много шутил и разряжал обстановку, когда я слишком уж явно залипала. Матвиенко берёт два мешка с мусором, чтоб помочь, и выходит из лофта, на прощание помахав всем рукой. Я же в свою очередь вызываю мини-вэн, не сильно расстроившись потере бойца, и указываю в адресе отправления адрес снятого ещё на два дня празднования домика. Антон с Ирой сидят на диванчике и дремлют, умиротворённые и счастливые, питерские друзья, Женя и Тёма, обходят помещение и ищут, что мы могли забыть убрать. Приложение такси обещает подачу авто через пятнадцать минут, и я расталкиваю друзей, рекомендуя им одеваться и приходить в себя.              Дорога занимает почти час, за который все успевают задремать, что немудрено: время уже перевалило за два часа ночи. Одна я нервно верчу в руках телефон и периодически любовно поглаживаю лепестки роз, букет из которых лежит на моих коленях. От каждого прикосновения прошибает током тоски и уныния. Как-то всё у нас неправильно идёт, не по-человечески, что ли. Я отчаянно стараюсь не думать об этом хотя бы в свой день рождения, но Арсений лишил меня этой возможности, отправив цветы.       В уютном и светлом домике все по очереди принимают душ и расходятся по комнатам, даже не пытаясь сделать вид, что готовы на продолжение банкета. Я не претендовала, конечно, и предполагала, что первая ночь здесь как раз пройдёт в сладких сновидениях. Какая ирония: все приехавшие спят парами, а в моём распоряжении большая и холодная двуспальная кровать. Антон предпринял попытку поболтать со мной немного перед сном, но вскоре начал копаться в телефоне, а потом и вовсе захотел улечься спать со мной, пока я не выгнала его к Кузнецовой со словами о том, что я в полном порядке. Он буркнул: «Ага, как же», но всё же покинул комнату, пошатываясь и зевая каждую секунду.              Как сказал бы Шерлок Холмс в исполнении Камбербетча, моё одиночество оберегает меня, и сейчас я тоже старательно убегаю в него, посылая даже лучшего друга. Ответив на кучу сообщений с поздравлениями, я то и дело возвращаюсь к значку «онлайн» около контакта Попова и хмурюсь: тоже не спит. Но писать или звонить не тянет, пока я по-прежнему пьяна, могу наговорить (не)лишнего и дать очередной виток развития этим странным отношениям.              В дверь моей комнаты кто-то стучится, и я приглашаю войти, заметив, что Шастун оставил зарядку от телефона в розетке. Сажусь на край кровати с проводом в руках и рассчитываю увидеть либо Антона, либо Иру, но в дверном проёме с рюкзаком на плече обнаруживаю силуэт Арсения и буквально распахиваю рот. Мысли мечутся от «у меня пьяные галлюцинации» до «Антон загримировался в Попова», потом хочется подойти и захлопнуть дверь перед нерешительным гостем, потом хочется залиться хохотом, а потом — расплакаться. Вместо этого я глупо хлопаю ресницами и жду, что будет дальше. Арс (или всё-таки не Арс?) неровно дышит, словно запыхавшись, и нечитаемым взглядом смотрит на меня.              — Положительные, — вдруг заявляет силуэт в темноте и окончательно разбивает все теории о том, что в дверном проёме всё-таки не Арсений: голос его я узнаю из тысячи, как пели Корни, пусть тот немного хриплый и приправленный немаленьким количеством волнения.              Я не успеваю ничего сообразить, не успеваю осознать смысл сказанного, слышу лишь решительные шаги и ощущаю уже почти забытые, но такие важные и ценные объятия. Арсений садится перед моей кроватью на колени и держит меня так крепко, будто я могу раствориться и исчезнуть, хотя это он — моя галлюцинация, а не наоборот. Я не дышу и лишь роняю из пальцев крепко зажатый провод, а затем сдаюсь, — снова, в стотысячный раз, — сдаюсь Арсу и обнимаю в ответ. Кожа мужчины пахнет привычным парфюмом, каждую нотку которого я помню уже наизусть. Дыхание сбитое, а сердцебиение грохочет так, что я чувствую его так же отчётливо, как своё собственное.              — Как ты здесь оказался? — только и могу выдавить я дрожащим от переизбытка эмоций голосом.              — На такси приехал. Шаст открыл мне ворота и дверь в дом, — Арсений отвечает шёпотом, по-прежнему не двигаясь и не ослабляя хватку. Я горько усмехаюсь и зажмуриваюсь, надеясь поставить момент на паузу. Открывать глаза ожидаемо не хочется, ведь в комнате цветы, напоминающие о том, что между нами есть и чего нет, в комнате темно и прохладно, в комнате сбрендивший и стоящий на коленях Арс.              — Поцелуй меня, — не думаю ни о последствиях, ни о том, хочет ли того же Попов, просто умоляю о единственной вещи, которая сейчас может спасти и убить одновременно.              — Если ты дашь слово, что не пошлёшь меня к Дьяволу уже через пять минут, — Арсений отрывается от меня и чрезмерно серьёзно смотрит в мои глаза, сжимая челюсти.              — Через пять — не пошлю, — хриплю я.              Арс берёт моё лицо в свои ладони, мягко и трепетно водит подушечками пальцев по щекам, задевает опущенные ресницы, рассматривает внимательно и с щемящей тоской и нежностью. В синих глазах — колотый лёд, самое холодное море. Пугающе много боли в каждом взгляде, от чего я вздрагиваю. Мужчину тоже заметно потряхивает, в каждом движении и выдохе чувствуется что-то, что убивает и медленно травит нас обоих, и чему противостоять никто не в силах. Кажется, ещё секунда, и меня разорвёт на части, на лоскуты, на тряпки. Губами Арсений касается моего лица хаотично, бессистемно, вкладывая в каждое прикосновение столько нежности и трепета, сколько я ни чувствовала никогда. Наконец он целует меня по-настоящему, так, как никогда прежде: меня сносит лавиной или цунами, чёрт его знает, из эмоций и чувств. С нежности мужчина срывается на требовательность, углубляет поцелуй, грубо сталкивается своими зубами с моими, я подхватываю и разделяю любое настроение.              Пьянит хлеще абсента, водки и текилы, смешанных в одной ёмкости и выпитых залпом, сводит с ума и вышибает все предохранители, потому что с Арсением нет полумер, либо сдаваться и тонуть без шанса на спасение, либо держаться так далеко, чтоб едва различать на расстоянии черты лица. Потому и страшно. Потому и хочется (хотелось) сбежать и спрятаться, зажать уши и зажмуриться, лишь бы не слушать и не слышать, не падать и не тонуть. Но Арсений целует и не отпускает, Арсений гонит по телу такие импульсы, что вмиг вновь пьянею, почти придя в себя после долгих возлияний. Дыхание у него учащается, руки сползают с плеч к талии, перемещаются на бёдра, и какие-то остатки здравого смысла подсказывают, что пора прекратить. Я пытаюсь отстраниться, вдруг отрезвев, Арсений держит одну ладонь на моей шее и отстраняется, но не даёт отодвинуться слишком далеко, прижимается лбом к моему лбу и облизывает губы.              — Тогда в Питере я хотел… не тебя, хотел тела, но сейчас, Рен, сейчас я хочу тебя. Именно тебя, магнит для проблем, воплощение всего, что я никогда не хотел и не любил, смешливую, сомневающуюся, понимаешь? Тебя, — голос хриплый, к концу и вовсе срывается на отчаянный шёпот.              Сердце, ухнув и помахав ручкой на прощание, плюхается в самые пятки, я приближаюсь на этот раз уже сама, целуя так, как никого и никогда, кроме него. Мыслей не остаётся, просто хочется быть ближе, принадлежать, — хотя бы недолго, — только этим рукам, губам и рваным выдохам. Бросаю себя в костёр, на съедение всем хищникам сразу, зная, где-то в глубине души зная, что от этого точно не оправлюсь, в себя не приду, потому что сегодня уже не получится просто кивнуть на глупый вопрос и закрыть дверь за ним.              

Я не переживу тебя, Арс, не переживу.

             Но пусть будет так, сейчас есть только Арсений, мать его, Сергеевич, суетливо снимающий футболку и вновь припадающий к моим губам, как к священному сосуду. Каждое движение мёдом по коже, тепло, обволакивает, успокаивает, спасает. В касаниях нежность, запускающая сотни тысяч мурашек, и страсть, оставляющая пошлые, но необходимые следы — красным наливаются засосы на шее и под ключицами. По каждой родинке — пальцами, губами, просто дыханием, только бы ближе, ещё ближе, ещё, ещё.              И после он почему-то не уходит, только сбегает в душ и снова возвращается, довольный, разнеженный, тёплый и мягкий, ложится рядом, пальцы сплетает, целует снова и снова и снова, и ломает все векторы: дверь за ним закрывать не приходится. Бросает взгляд на стоящие на подоконнике цветы, вновь утвердительно кивает и говорит «Положительные». Он засыпает рядом.