*
— Сразу начнёшь расспрашивать или потерпишь до дома? — с усмешкой спрашиваю я, пристёгивая ремень безопасности и глядя на Антона, который нервно озирается и собирается выезжать с территории аэропорта. Он легко пожимает плечами, не выглядя таким уж взвинченным и встревоженным: не похоже на Шаста, у которого едва не сорвались съёмки «Контактов». Видимо, мои терзания ему дороже, и это трогает до глубины души. — Если ты про Арса, то я в общих чертах знаю, что случилось или могло случиться, поэтому запретил ему приближаться к тебе, пока ты сама не позволишь. А больше вопросов у меня и нет, — друг с безмятежным видом открывает окно, чтоб вставить талон в считыватель, который откроет перед нами шлагбаум. — Ого. Откуда знаешь? — Арсений сам сказал, что ты его «кажется застала с Алёной», — Антон пытается передразнить манеру речи Попова, но получается паршиво — я смеюсь в ответ. — Так оно и было. Первой фразой, которую я услышала, было «Я не должен был отвечать на поцелуй!», — я тоже пытаюсь иронизировать и гримасничать, пусть длинная острая игла и вонзается куда-то в область сердечной мышцы. Шаст слабо хмыкает, мельком взглянув на меня с теплом во взгляде. — Какой же придурок, уму непостижимо, — устало выдыхает парень и закатывает глаза. — Я поверить не могу, правда. — Как ты считаешь, Тош… он… Арсений по-прежнему любит её? — как бы я ни старалась, в голосе сквозит горькое отчаяние, каждое слово отдаёт битым стеклом. Я злостно смахиваю единственную проступившую слезинку и шумно втягиваю воздух через зубы, пытаясь вернуть себя в чувства и очухаться. Проваливаться в бездну сожалений о своей тяжкой судьбе всегда успеется, сейчас точно не время. — Не знаю. Если это так — он тысячу раз кретин. По натуре Арс такой человек: ему сложно разорвать отношения, даже если уже очень хочется. Будет терпеть до победного и ждать, что партнёр в его взгляде всё прочтёт и сам уйдёт как-нибудь молча и незаметно. А Алёна настырная и с железной хваткой, не отпускает, держит при себе, постоянно бесцеремонно заявляется, открывает дверь в его жизнь с ноги и такая — ой, люби меня опять, я нагулялась. — Она нагулялась? — я невольно давлюсь воздухом, с трудом представляя Алёну в роли изменщицы и ветреной девицы. — Ты думала, Арс шлялся по бабам, а та покорно ждала муженька на крылечке? — я несмело киваю в ответ, Антон лишь отрицательно мотает головой. — Алёнка металась между Поповым и какой-то своей школьной любовью. Гормоны, видимо, в голову ударили. То расставались, то сходились. Когда Арс решил разорвать все отношения, та взбесилась невероятно. — Ожидаемо, — хмыкаю я. — А дальше что было? — А дальше он маялся, выгонял, потом сдавался и снова пытался поверить в совместное будущее. Где-то осенью сказал, что всё абсолютно точно кончено, практически без сожалений — наверняка тупо устал. До недавней выходки Алёна вообще не отсвечивала. — И Арс с тобой вот так откровенно поделился этой душещипательной историей? — с недоверием в голосе спрашиваю я, понимая, что несмотря на очевидный прочный контакт между Поповым и Шастом, те далеко не закадычные друзья, максимум товарищи. — Да щас! — хохочет Антон. — Серёжа рассказал после того, как к тебе ездил. Поддержал меня в том, что трогать тебя сейчас не надо. Упоминал, что ты пела «Прогулку» и даже не плакала, а для меня это прям дурной знак. Лучше бы ты рыдала. — Чьей идеей было прислать его туда? — пазл в голове начинает потихоньку складываться в общую картинку. — Моей, конечно. Прости, дорогая, но ты старательно меня игнорировала и наверняка не стала бы со мной говорить в таком состоянии, максимум просто поплакала на моём плече и снова включила железку. — Будь, пожалуйста, послабее, будь, пожалуйста, — цитирую я стихотворение Рождественского и горько хмыкаю. Вдруг накатывает тяжёлое, почти невыносимое чувство стыда перед Антоном — тот провернул целую операцию по спасению меня от меня же, даже не укоряя и взглядом после. — Типа того. А Серёга ближе к Арсу, ты бы наверняка попыталась что-то выяснить и натолкнула бы нас на размышления, — друг явно не делает из всего произошедшего трагедии, а себя в рыцари не записывает, спокойно смотрит вперёд и почти безмятежным тоном вещает о проделанное. — Такой ты Шерлок Холмс, конечно! — с восхищением заявляю я и кладу ладонь на пальцы Антона, покоящиеся на его колене. Он коротко сжимает мою руку в ответ и мягко улыбается, по-прежнему не отрывая взгляда от тёмной и немного блестящей после недавнего дождя ленты дороги. — Готова поговорить с ним сейчас? Не сию минуту, конечно, но завтра, может? — Шастун осторожничает, голос становится тише на несколько тонов, и друг на секунду жмурится, будто я могу разразиться криком или наброситься с кулаками. — Боже, блять, не будет никаких съёмок днём? — лишь выдаю я с усталостью в голосе. — Будут съёмки, я хотел вас ближе к вечеру столкнуть где-нибудь. – Ты злодей, Шастун, ясно? Я не готова. Страшно, пиздец. Видеть его лицо — это перебор. — Ясно, кошечка, — по-доброму отвечает Антон и сверяется с навигатором, боясь проворонить нужный съезд. Я замолкаю на всё время пути, пытаясь переварить всё услышанное. Однажды разговор всё-таки должен состояться. Решит ли он хоть что-нибудь — неизвестно. Вероятность пятьдесят на пятьдесят: либо разрешит, либо нет. Главное, выбрать правильную тактику и не бросаться обвинениями сразу, это всегда успеется. Ну, и не лезть целоваться тоже желательно. Я задумчиво тереблю ремешок часов на запястье и вожу пальцами по татуировке. Всегда я умела перевоплощаться в железку, как верно выразился Антон, — ничего не стоит отключить функцию «проявлять эмоции» и засунуть все истерики поглубже, хотя бы до возвращения в пустой дом, где можно спокойно громить посуду и выть волком, лёжа бесполезной тушкой прямо на полу. С Арсением так не получится, потому что я уже показала ему, какая я эмоциональная на самом деле: в жалкую игру не поверит.*
— Как первый рабочий день? — интересуется Шастун из динамика телефона, пока я переодеваюсь. — Лучше, чем я думала. В команде много своих, так что освоилась я мгновенно, — желания оставаться в Москве не было от слова совсем, поэтому сразу после съёмок я вновь улетела в Петербург и приняла предложение о работе на «Ленфильме». — Я в тебе не сомневался, — мягко отвечает Шастун и начинает рассказывать, как прошёл день. Плюхнувшись на кровать, переключаюсь с громкой связи на обычную и наматываю на палец прядь волос, изредка посмеиваясь и вставляя бесценные ироничные комментарии, в ответ на которые Антон всегда хихикает. — Какие идеи по поводу дня рождения? Хочешь вечеринку-сюрприз, как в кино? — Вечеринка-сюрприз будет, только вам от меня. Хочу устроить праздник чисто для своих, — я широко улыбаюсь, осознав тот факт, что для Антона я всё-таки «своя», несмотря на редкие встречи и сокращающееся количество звонков и переписок: я слишком занята своими переживаниями и новой работой, Шастун — новыми проектами и в принципе карьерой. — Ладно, как скажешь. Что тебе подарить? — Список скину в телеге, я с прошлого года готовился, потому что заебался каждый раз впадать в ступор после этого вопроса, — Шаст хмыкает, я отвечаю тем же. — Какой продуманный. Всё, короче, Антошка, я вырубаюсь, — в качестве подтверждения своих слов звучно зеваю и устраиваюсь поудобнее. Антон желает добрых снов и завершает вызов, я же вырубаюсь глубоким сном, предварительно поставив телефон на зарядку. «Горьковская» по-прежнему остаётся одним из моих любимых районов в городе, до студии я добираюсь пешком и безостановочно верчу головой, боясь упустить хоть одну деталь непривычно солнечного и весеннего Петербурга. Ветер вдруг перестал лютовать, апрель напоминает, что скоро будет совсем тепло и солнечно, я радостно подставляю щёки расцветающему теплу и с восхищением гляжу на набухающие на веточках почки. Люди, идущие по узкому тротуару, не разделяют моего восторга: пихаются плечами и локтями, но даже этот фактор не портит моего настроения. Внезапно кто-то передо мной резко останавливается, а я, засмотревшаяся на граффити внутри двора, врезаюсь в него. В нос ударяет запахом слишком, до боли привычным, и я отшатываюсь. — Привет, — спокойно выдаёт Арсений, обернувшись ко мне. В панике я надеюсь сыграть в дурочку и по-тихому свалить, но светофор последний раз мигает зелёным и переключается на красный на долгих сто двадцать секунд. Чертыхнувшись сквозь зубы, поднимаю взгляд на Попова. — Ну, привет, — я неловко пытаюсь смотреть куда угодно, только не в глаза, изучаю щетину на лице мужчины, взглядом цепляюсь за родинки, пока Арс нагло смотрит мне прямо в зрачки. Не выдержав давления, смотрю глаза в глаза и тут же жалею — почва из-под ног исчезает стремительно. — Так и будешь игнорировать все мои сообщения, избегать встреч и отводить взгляд? — в голосе у Арсения отчего-то слишком много злости, я неуютно веду плечами и пытаюсь плотнее запахнуть кардиган, желая спрятаться. Мужчина кивает в сторону скверика со скамейками, я покорно направляюсь в указанном направлении, понимая, что бегством не спастись. — Слишком много претензий в голосе человека, который даже в собственных чувствах не может разобраться и при этом обвиняет других, — парирую я и сажусь на лавку, вытянув ноги. Руки сами собой тянутся к рюкзаку, в котором лежат сигареты. — Ты себя вообще слышишь, блять? Кто тебе сказал, что я не разобрался? — едва успевший сесть Попов вновь вскакивает на ноги, из-под кроссовок с шуршанием разлетается мелкий гравий. Я хмурюсь и отдуваю с лица прядь волос. — Не переношу разговоров на повышенных тонах. Объясниться можно спокойно, — оказывается, встретить Арсения — полбеды, дальше приходится играть роль Снежной Королевы и прятать дрожь в голосе. Мужчину мои реплики, кажется, лишь распаляют ещё сильнее. — Ты всегда убегаешь! Всегда! Не дав объяснить, сваливаешь то в другой город, то в свою собственную голову, — Арс грозно пыхтит и пинает мусор, попадающийся под ноги. Ходит перед скамейкой, словно хищник в слишком тесной клетке. Слова о повышенных тонах не имеют никакого эффекта, поэтому Арсений продолжает прикрикивать. — Скажи мне, как я мог сказать хоть что-нибудь, если ты отсиживалась в подсобке круглосутки под охраной очень дерзкого пацанёнка, который даже денег не брал и прикрывал дверь к тебе собственным телом? Как я мог донести до тебя хоть что-нибудь, если мне Антон и Серёжа запретили приближаться к тебе? Обзавелась охраной, блять, со всех сторон, вместо того, чтоб смело и честно поговорить. Пряталась от меня! Ты искала, за что зацепиться, тебе не хватало драмы, всё было слишком хорошо? — Я искала? — настаёт моя очередь взрываться и подскакивать со скамейки, размахивая зажжённой сигаретой. — Да, я сама, блять, наверное, позвонила Алёне и посоветовала ей вешаться на тебя! Ладно бы, сука, просто Алёна вешалась, ты же ответил ей, Арс, ответил. На поцелуй, не просто обнял в дурном порыве. Это ни хуя не просто порыв, ты осознанно это делал, знал, что со мной слишком сложно, а с ней — привычно, с ней — зашибись! Это ты — трус, а не я, Попов, — не в силах продолжать, я медленно опускаюсь на лавочку и роняю лицо на ладони, слушая гневное сопение Арсения над ухом. Он продолжает метаться и тоже щёлкает кремниевым колёсиком зажигалки, подпаливая кончик сигареты. — Да, с тобой просто невыносимо, но и без тебя тоже пиздец, — обессилено выдыхает Арс вместе с облачком дыма, после чего по-шутовски откланивается и уходит из сквера, громко топая. Я жую фильтр сигареты и пытаюсь прийти в себя, пока телефон в кармане джинсов не заливается трелью. Увидев номер помощника режиссёра, резко поднимаюсь на ноги и отвечаю на звонок, уверяя, что буду через пять минут. В студии оказываюсь через шесть. Несмотря на очевидно испорченное с самого утра настроение, рабочий день завершаю без эксцессов, внимательно прислушиваюсь ко всем советам режиссёра и из кожи вон лезу, чтоб угодить всем и сразу. Обдумать слова Арсения удаётся лишь во время перерывов с неизменной сигаретой в зубах, но прокручивание всего диалога от начала до конца в голове ничего не расставляет по местам. В разозлённом Попове ужасно боюсь видеть бывшего, но образы накладываются друг на друга, и я лишь недовольно хмурюсь, надеясь отогнать наваждение: как бы там ни было, Арсений всё ещё не мразь в отличие от Дани. Вроде. Стыда за собственные побеги, в которых обвинил мужчина, не испытываю от слова «совсем», поскольку я просто продолжаю выбирать себя и покой, а не ругань до слёз и битья посуды. Царивший до этого в душе раздрай, прикрытый плотным слоем тоски, вдруг трансформируется в злость и жгучую обиду за претензии, грубость и испорченное утро.