***
У него чуть не останавливается сердце, когда вдалеке он замечает планету, но когда странные звери джедая тянут «Химеру» вниз через атмосферу, их темп становится ровный и контролируемый. Он осторожно расслабляется и осознаёт, что сделал это, только когда щупальца, крепко обхватившие его грудь, словно слегка ослабляют хватку, когда ему становится немного легче дышать. Это долгая передышка. В течение сорока шести минут их спуск спокоен, почти нетороплив. Планета внизу растет, пока внезапно он не различает всё: замерзшие реки и широкие, заснеженные равнины — бывшие сельскохозяйственные угодья, как он подозревает сразу, — и длинные, толстые полосы бесплодных деревьев. Он понимает, что имперская неудача при Лотале — это, без сомнения, неудача, но не непоправимая. Пурргилы явно намереваются посадить «Химеру», их вектор останется в навигационных компьютерах, если они захотят вернуться в Империю, а если нет, то у них появилось прекрасное прикрытие, чтобы присоединиться к растущей коалиции Неизвестных Регионов и планет Дикого Космоса против грисков. Траун понимает, что джедай не будет проблемой, совсем наоборот. Имей достаточно времени и надлежащую подготовку, он мог бы стать самым главным союзником коалиции на сегодняшний день. Очевидно, Бриджер не продумал этот манёвр до конца, возможно, он составил план и осуществил его, не до конца проанализировав все вероятности, потому что из его слов, мимики, бессознательных жестов ясно, что он ожидал умереть сегодня и только сейчас осознал, что должен жить, — и жить не с одним врагом, а пятьюдесятью тысячами. Используя то ничтожное свободное пространство, которое предоставили ему пурргилы, когда он перестал бороться, Траун протягивает руку, осторожно обхватывает пальцами щупальце, охватывающее его грудь. Он наклоняется вперед, ближе к разбитому иллюминатору, и замечает, что мерцающий барьер, созданный Силой, исчез: возможно, небрежность джедаев, а возможно, просто симптом истощения или признак удивительной логики и рудиментарного тактического чувства. Теперь, когда они вошли в атмосферу планеты, необходимость в барьере отпала, и если Бриджер думает о предстоящей битве, — как предполагает гранд-адмирал, — то он будет искать любой возможный способ сберечь силы. «Это вполне возможно», — думает Траун, тяжело дыша. Он и его экипаж выступят против Бриджера, если понадобится. А потом, когда у них будет время привести его в чувство, он выступит против грисков вместе с экипажем. Для джедая и его самого это так называемое поражение может оказаться беспрецедентным стратегическим благом. Но внезапно всё меняется. Он замечает сдвиг раньше, чем Бриджер: едва заметная дрожь палубы под ногами, рефлекторное напряжение щупалец животных вокруг него, от которого у него перехватывает дыхание. Он понимает сразу, инстинктивно, и ему кажется, что у него сердце вырвали из груди, страх и смятение мелькают в его сознании, даже пока он ищет выход из ситуации: пурргилы потеряли контроль над движением. Нет времени обдумывать и принимать тактическое решение, он не может полагаться ни на что, кроме инстинктов. Он вырывается из щупалец в порыве ярости, внезапной вспышке энергии, которая застает пурргилов врасплох — они ослабляют хватку, отпуская его, возможно, в основном от неожиданности, прежде чем ответить тем же, — их щупальца снова устремляются к нему. Они хватают его левую руку, он замирает, наполовину отвернувшись от смотрового окна, когда его отрывают от пола, — пурргилы снова схватили его. Джедай протягивает руку, сосредоточенно стиснув зубы, — и Траун успевает рявкнуть: «Они не контролируют спуск!» — прежде чем хватка на его груди сжимается, ломая ребра, перехватывая дыхание и одновременно подавляя голос. На мгновение время останавливается. Он подвешен над полом, его пальцы царапают холодную сухую кожу пурргила, его голос хриплый и задыхающийся. Он чувствует, как «Химера» качается вокруг, видит, как пурргилы медленно отрываются от корабля с почти человеческим мычанием, похожим на вопль. Он видит, как лес проносится под ними под неправильным углом. Слишком быстро — видно каменные развалины, заросшие лианами и деревьями, — Траун слышит, как Бриджер теряет равновесие, падает в кабину экипажа, а затем ударяется об правый борт мостика. Пурргил теряет контроль над кораблем, но не над Трауном. Он качается вверх-вниз в крепкой хватке, ударяется затылком об потолок, когда его вытягивает наружу, поперек линии волос остаётся тонкий порез. Перед глазами опасно темнеет, затем зрение возвращается, перед глазами плывёт. К тому времени, как пурргил отлетает от корабля, чтобы спастись от неминуемого крушения, Траун снова освобождает одну руку и царапает раму разбитого иллюминатора, осколки дюрастали впиваются в кожу, ногти срывает с пальцев, пока он скребёт по панели в поисках сцепления. У него подгибается рука, кровь обжигает глаза, цепляется за ресницы, когда он смаргивает её; он тянется к кораблю и обнаруживает, что он просто не может до него достать, что теперь он вообще не на корабле, — он зажат в щупальцах пурргила, свободно парит над поверхностью планеты. «Джедай все еще на мостике», — думает он с бьющимся сердцем. Еще не поздно смягчить потери. Бриджер — опытный летчик, опытный летчик, чувствительный к Силе, — у него есть время, он может вернуть контроль, он может увести «Химеру» в безопасное место… Он может спасти экипаж, он сможет посадить корабль без потерь, он может улететь и оставить Трауна здесь или даже не допустить никаких потерь, если захочет, он может… «Химера» наклоняется вниз, устремляясь стрелой к белой земле. Двери ангара раскрываются, а затем снова закрываются, гравитация сжимает СИД-Защитники в безжалостном дюрастиловом капкане, ломая им крылья и не давая спастись. Из разбитого окна появляется Эзра Бриджер, на лбу у него кровь, а в глазах — смятение и паника. Почему он не на посту управления? Почему он цепляется за раму? На расстоянии Траун видит каждое выражение его лица. Эзра видит, как земля несётся к нему, и его взгляд устремляется к последнему улетающему пурргилу, тому, что в пятнадцати, может быть, двадцати метрах над ним в воздухе. «Нет, — думает Траун, крепче сжимая пурргила. — Нет…» Эзра не пытается посадить корабль. Он спрыгивает с него.***
Пурргил отпускает его в тот же миг, как врезается в землю, за несколько секунд до того, как сам Траун врезается в землю. Он пригибает голову и прикрывает её руками, принимая удар на перекат. Снег колет обнаженную кожу на руках и лице, удар сотрясает его кости, встряхивает мозг в голове, ударяет друг об друга зубы, пока он скользит по снежно-ледяной полосе прочь от зверя. Когда корабль терпит крушение — может быть, до того, как он ударился о землю, а может быть, после, — кажется, что каждая кость в его теле ломается, хотя его даже не затронуло взрывом. Он теряет сознание и через несколько мгновений приходит в себя, лежа на боку, прислонившись спиной к искривленному и расколотому дереву, в нескольких метрах от того места, где он ударился о землю. Холод просачивается через правый бок, онемевший и жалящий одновременно, руки цепляются за снег. Ладони его ободраны, кровоточат после отчаянной борьбы на мосту, после царапанья по снегу, когда он ударился о землю. Глухой рёв наполняет его уши, он видит всё сквозь серую дымку, пока не моргает — моргает несколько раз — и тогда, наконец, он видит все перед собой. Пурргил, унесший его в безопасное место, отряхивается, переваливаясь с одного вздымающегося бока на другой, пытаясь восстановить равновесие. Неподалеку от Трауна падает дерево, заставляя его наполовину перекатиться, наполовину отползти в сторону, чтобы не быть раздавленным. Он, шатаясь, сразу же поднимается на ноги, осматривая разрушенную поляну в лесу, не осознавая, что видит. Джедай — это первое, что замечает Траун. Он лежит неподалеку, его тело обмякло, глаза закрыты, грудь двигается вверх и вниз в ровном дыхании человека без сознания. Пурргилы кружат над головой, их рты распахнуты, глубокий рокот в венах Трауна говорит ему без сомнения, что они взывают друг к другу, хотя он и не слышит этого. То, что он слышит — то, что доходит до него сквозь ревущую глухоту в ушах, — это приглушенный, но очень знакомый звук, звук, который он слышал по крайней мере раз в месяц, каждый месяц, во время учений, в течение последних шести лет. Это стандартная сигнализация, установленная на каждом имперском корабле. И в центре всего этого горит искореженная куча металла, которая когда-то была его флагманом. Он делает шаг вперед на онемевших ногах, и чувствует, как его лодыжка подкашивается с неестественным хрустом. Он опирается на ладони, провалившись глубоко в снег, и снова поднимается на ноги, не обращая внимания на боль, которая пронзает ногу и стреляет в позвоночник. На этот раз, когда он делает шаг вперед, он не падает. Он стискивает зубы, пока совсем не перестаёт чувствовать боль. Он ковыляет, потом идёт, а потом находит равновесие и неуверенно бежит к «Химере», снег разлетается вокруг него, и все, что он слышит, — это глухой рёв крови в ушах, сигнал тревоги о пробоине корпуса и дрожащий шум собственного дыхания. Он перепрыгивает через обломки и приземляется в ближайшую часть «Химеры», двигаясь так быстро, что не успевает вовремя остановиться. Он чувствует, что сосредоточенно хмурит брови, и выражение его лица не меняется, даже когда он врезается лицом в дюрасталевый корпус. Правый борт корабля покорежен и наполовину погребен в глубокой трещине, а мостик находится в трехстах метрах над землёй. Небольшие взрывы раскачивают корабль с дальнего борта, пластины под его руками подпрыгивают и выстраиваются в нечто, похожее на узор. Он бросается вверх по раскаленной поверхности корабля, пытаясь ухватиться руками за внешнюю поверхность, но падает на одно колено у разрушенного входа в мостик, его ладонь приземляется плашмя на обжигающий дюрастали. Там, где несколько мгновений назад был открытое обзорное окно мостика, высилась нерушимая стена из металла. Он лихорадочно водит руками по каждой трещинке на смятой поверхности, пальцы цепляются за всё, что только могут, в поисках опоры. Дыша быстро и прерывисто, он снова поднимается, пускается бежать ещё до того, как полностью встанет. Здесь лезть бесполезно, он должен найти другую точку доступа. Он соскальзывает на другую сторону мостика, сильный жар хлещет по корпусу «Химеры», пламя вырывается наружу и лижет его кожу. Правый борт «Химеры» совершенно раздавлен, полностью смят (лицо отца почернело и распухло, лицо матери вздулось от веревки на шее), и он сразу же понимает, что любой, оказавшийся в ловушке с этой стороны корабля, вряд ли пережил удар. Он разворачивается на каблуках, как только видит это, не теряя времени, — на другой стороне, по левому борту, повреждения менее серьезные, возможно, еще есть функциональные люки, в которые он может пробиться, могут быть слабые места в структуре, которую он может взломать, — мог бы сломать, мог бы даже прорваться насквозь, если бы Сила не вырвала у него из рук бластер. Он шарит по левому борту, прижимая ладони к горящему металлу, в поисках отверстия, любого пути внутрь. Позади него джедай всё ещё лежит на земле, без сознания. Джедай. Он отталкивается от «Химеры» в неистовом, безжалостном порыве, тут же разворачивается и мчится через месиво из разбитой дюрастали и падающих деревьев. Он пошатывается и в какой-то момент падает, его руки касаются вытянутого щупальца пурргила, раздавленного кораблем, сердце колотится в груди, ладони покалывает от крови и жара, он снова заставляет себя встать. Такое ощущение, что он летит над неровными снежными берегами, прежде чем снова упасть рядом с Бриджером. Щупает пульс. Проверяет глубину и тяжесть пореза на лбу — несерьезно. Подняв ему веки, он несколько раз ударяет его по щеке. Чужой взгляд фокусируется, джедай поднимает голову, глядя не на Трауна, а мимо него, в небо. Пурргилы кружат над головой, как стервятники. — Корабль, — настойчиво говорит Траун, крепко сжимая воротник Эзры. Джедай смотрит на него, разбитый и ошеломленный, в бреду. В отчаянии Траун тянет его в сидячее положение, запутываясь пальцами в волосах коммандера, заставляет его поднять голову выше и посмотреть. — Корабль горит, — говорит Траун. — Они заперты внутри. Тем не менее, джедай только смотрит. Если Траун встряхнет его, он знает, что это только усугубит сотрясение, — джедай побледнеет, может быть, снова потеряет сознание, может быть, понесёт непоправимые травмы. Он не может позволить себе тратить время на то, чтобы привести его в чувство, не может рисковать потенциальными последствиями. Лучше быть с ним поосторожнее, чтобы он понял, что происходит, чем пытаться стряхнуть с него замешательство. Схватив джедая за волосы, он поворачивает его голову к себе, заставляя Бриджера посмотреть ему в глаза. Он видит там ужас, смятение. Неверие. Свободной рукой Траун прикрывает рану на лбу джедая, ладонью останавливает скудный поток крови. Он прижимает большой палец к левому глазу Эзры, слипшемуся от засохшей крови, и стирает её, — возвращает зрение, чтобы он увидел, где находится. Увидел, что он сделал. — Они горят, — говорит он тихим голосом. — Все проходы на корабль разрушены. Они все заблокированы, и я не могу пробиться туда в одиночку. Глаза, глядящие на него, широко раскрыты и пусты, на ресницах остались хлопья засохшей крови. — Помоги им, — говорит Траун, стиснув зубы, руки его дрожат. — Используй Силу. Ему нужно, чтобы Эзра понял. Ему нужно, чтобы тот пришёл в себя, помог убрать препятствия с пути таким же образом, каким забаррикадировал мост, чтобы предотвратить утечку кислорода, таким же образом, каким выхватил бластер Трауна из его руки и толкнул его к пурргилам. Ему нужно, чтобы он понял и помог сейчас, пока ещё не стало слишком поздно. Но взгляд Бриджера перемещается на «Химеру», и выражение его лица становится усталым и вялым, глаза его закрыты, сознание уже угасает. — Они мертвы, — говорит он просто, без эмоций. — Там никого нет.***
Дни здесь длятся дольше. Ещё светло, когда он покидает их импровизированное убежище на следующий день. Джедай открыл глаза и несколько раз пытался заговорить после катастрофы, но так и не смог по-настоящему прийти в себя. Он мечется в лихорадке, его глаза, когда он их открывает, кажутся стеклянными. С другой стороны, у него, кажется, нет никаких инфицированных ран. В любом случае, пока можно оставить его одного. Траун бесшумно идет по лесу, передвигаясь по тонким слоям снега. Его униформа — запятнанная кровью, дымом и засохшей землёй, — дает ему мало защиты от холода, но он почти ничего не чувствует. Чем ближе он подходит к месту крушения, тем горячее становится его кровь, тем сильнее она жжёт кожу. Костер на поляне погас, а пурргилы — все, кроме одного, раздавленного его кораблем, — исчезли. Траун на мгновение застывает на опушке леса, его ноги словно приклеились к земле, губы сжались в тонкую линию. Все, кто был на борту его корабля, мертвы, погибли при ударе или в огне и взрывах, которые сотрясли разрушитель от кормы до носа. Он знает это от коммандера Бриджера — или, скорее, Бриджер знает это, и он ожидает, что ему поверят. Рассудком Траун понимает, что верит: ему случалось сталкиваться с джедаями и лицезреть их способность чувствовать живые организмы на расстоянии. Он знает, что Бриджер может быть как прав, так и неправ. Он также знает, что за все годы своей службы никогда не видел, чтобы кто-то выжил в такой катастрофе или пережил взрывы после неё. Он вспоминает себя самого, возрастом немногим старше Бриджера, как он приходит в себя после удушения от руки джедая в тот самый момент, чтобы увидеть, как взрывчатка разрывает корабль, наполненный почти пятьюдесятью тысячами гражданских. Он вспоминает, как Трасс уходит вместе с Ар’алани, и ни один из них не говорит «прощай». Его тело немеет, от’ола эндзали режет холодом его грудь. Рычаг, который он соорудил вчера между постройкой убежища и обработкой ран Бриджера, — грубый, но функциональный, он находится недалеко от обломков, но вдалеке от ослабевших языков пламени. В каком-то смысле им обоим повезло, что пурргилы поглотили столь массивную часть топлива из разрушителя. Если бы они этого не сделали, «Химера» бы всё ещё горела. Траун поднимает рычаг с гримасой, обнажая зубы от боли и усилия, — его рёбра все еще болят, мышцы все еще кричат от удара его тела о землю и от долгой, бессонной ночи и дня после этого. Он наполовину несёт, наполовину тащит рычаг по мокрой земле, его ботинки хлюпают по грязи. Снег падает ему на волосы, тает на обнаженной коже рук. На наклонной верхней стороне Звёздного Разрушителя его ждёт небольшое самодельное отверстие, остатки его работы прошлой ночью, когда огонь начал угасать. Двери ангара в центре повреждены, смяты взрывом, но ему удалось раздвинуть их, и сегодня он немедленно приступает к работе, расширяя отверстие до тех пор, пока у него не получается протиснуться внутрь и взять рычаг с собой. Он скользит на несколько сантиметров вниз по ангару; все вокруг него наклонено в сторону. Неузнаваемые обломки заполонили ангар, образуя расплавленную массу у стен, куда бы Траун ни посмотрел. То, что выглядит как разломанное оборудование и разбитые истребители, валяется повсюду, их не отличить от обломков, и всё это образует хаос, который сложно было даже вообразить. Система управления ангара превратилась в пыль под весом раздавившего на её траулера. Бронированные отсеки СИД-бомбардировщиков имеют значительные повреждения из-за пожара, но они всё ещё герметичны; бомбы, должно быть, разорвались при крушении. Траун выбивает все оставшиеся, откатывая их в сторону выхода. Но стоит ему пройти три метра вперёд по наклонной, как от рычага приходится отказаться Обломки истребителя преграждают ему путь, едва различимые из-за повреждений огнём. Опорная рама солнечной батареи смялась, её коллекторы энергии скрутились в непроницаемую стену. Траун выползает из туннеля обломков позади него и обнаруживает себя крепко прижатым к опорной раме: его рука вжата в тупую катушку, а левая нога застряла в щели между люком кабины и крылом истребителя. Эта же нога при этом поддерживает весь его вес, загоняя его в ловушку. Он смотрит на катушки и теплообменную матрицу неподалеку от глаз, хладнокровно отмечая их местоположение, их можно сохранить — хотя в этом у него есть большие сомнения, учитывая, что даже его навыки ремонта не настолько хороши, особенно без лабораторного оборудования, — но если получится, они могут быть полезны для обогрева зимнего убежища или для строительства космического корабля с нуля. Но он ничего не может сделать, чтобы собрать их. Он оглядывается назад и изучает каждую деталь обломков, каждое разрушенное крыло и отключенный, поврежденный огнём двигатель. Ему приходится вытягивать шею под неудобным углом, чтобы избежать острого края металлического обломка, торчащего прямо над головой, при этом он чувствует, как его плечо протестующе сжимается, а парализующая боль на мгновение электризует его нервы, заставляя его застыть на месте. Пока боль не прошла, он позволяет своему взгляду блуждать в поисках признаков жизни. Боль довольно скоро становится скрытым благословением, она только начинает ослабевать, когда его взгляд скользит по сломанному крылу панели радиатора и примечает нечто телесного цвета — что-то, что не было изготовлено на фабрике. Из-под обломков торчит человеческая рука. Его сердце останавливается, а потом болезненно заходится в груди. Раненый член экипажа лежит недалеко от Трауна, — все его отличительные черты скрыты обломками, бесформенной массой дюрастали. Видна только рука: пальцы вялые, кожа в синяках темно-фиолетового цвета от травмы. У Трауна не сразу получается заговорить, он никак не может начать дышать нормально, отчего задыхается, хотя стоит неподвижно. — Не двигайся, — выдавливает он и рад слышать свой четкий, спокойный голос. Он не выдает ни тревоги, ни страха. — Я вижу тебя. Я иду за тобой. Используя свою прижатую руку как рычаг, Траун поднимается вверх и выбирается из узкой ловушки, в которой он оказался, затем протискивается через узкое пространство между отключённым стыковочным кольцом и чем-то, что выглядит как поврежденный трюм для дроидов. Зазубренные металлические ломти царапают его ладонь, оставляя жгучий порез от основания мизинца до противоположного края запястья. Он приземляется, опираясь на дрожащие руки всего в нескольких сантиметрах от найденного члена экипажа, капая кровью на неустойчивые обломки под ним. — Я здесь, — говорит он, уже задыхаясь. Он берет руку, теплую и безвольную, в свою раненую, сжимая пальцы на обесцвеченных пальцах товарища, которого не может опознать. Отверстие в дюрастали достаточно широкое, чтобы Траун мог просунуть внутрь правую руку, — он придвигается ближе, голову болезненно пригибает к плечу, чтобы дотянуться дальше. Он не может дышать, не в этой позе, поэтому он делает один глубокий вдох и задерживает дыхание, когда нащупывает рукав члена экипажа и рефлекторно сжимает его пальцами, так крепко, как может. Когда он тянет на себя, рука члена экипажа не поддается. Он отступает назад, распознав сопротивление, с которым не может бороться под таким углом, и вместо этого слепо ощупывает металл. Через прикосновение он узнает степень повреждения конструкции, резкие углы постройки, рухнувшей на его подопечного. Кровь из раны на ладони размазывается по ушибленным костяшкам пальцев товарища, и он меняет позу, чтобы глубже засунуть руку в расщелину, но не отпускает. Он снова находит рукав члена экипажа, замечает жесткое, сухое качество ткани — пятна крови — чувствует, как кости неестественно смещаются под кожей человека. Такое ощущение, будто рука набита бисером или битым стеклом, настолько интенсивны повреждения. Траун знает, что руку придется ампутировать, но если он сумеет найти какую-нибудь бакту, — а даже если не сумеет, ампутация — это операция, которую можно пережить… Но затем его пальцы смыкаются на открытой ране, обнаженная мышца стала мягкой и влажной. Под дюрастилом нет тела. Есть только эта рука, оторванная по локоть, только эта рука, крепко зажатая в его собственной, согретая остаточным жаром вчерашних взрывов. Долгое мгновение он остается там, уткнувшись лбом в дюрасталь, сжимая в своей руке покрытую синяками руку неизвестного члена экипажа. Он не отпускает.***
К тому времени, как лихорадка Бриджера спадает, у подножия «Химеры» остается куча обломков, как больших, так и маленьких. Всё, что Траун может поднять и протолкнуть через распахнутые двери: разбитые обломки истребителей, разрушенные схемы и панели от ремонтных дроидов и шагоходов, — всё это теперь лежит в куче, образуя неустойчивую, беспорядочную лестницу к дверям ангара. Он находит одну солнечную панель с неровным чёрным слоем грязи на боку, она прилипает к пальцам Трауна, когда он прикасается к ней. Он видит застрявшие в ней человеческие волосы, осколки костей и понимает, что это расплавленные мышцы, человеческие кровь и хрящи. Одного из его подчиненных, одного из его коллег. Он находит кусок человеческой челюсти, отделенной от остальной головы, красные зубы, едва держащиеся за кость, по рыжеватому оттенку волос на челюсти и по бледной коже он подозревает, что это командир штурмовиков, Эйр. Остальные останки по большей части не поддаются идентификации. Во всём ангаре он находит только одно неповрежденное тело, и у него уходит несколько часов, чтобы вытащить его из-под обломков и положить в снег в сотне метров от корабля, в незащищенной части леса. Он ложится рядом, изнеможение тянет его на спину в снег. Холод сковывает и успокаивает его, глубоко проникая в кожу. Над ним на лёгком ветру кружатся белые хлопья. Рядом с ним на зимнее солнце выставлено изуродованное лицо ангарного техника Кидо. Череп раздроблен, однако голова цела, хоть и деформирована. Форма была сожжена, но Траун знает, кто это, без сомнения — ему не нужен кодовый цилиндр, чтобы опознать кого-либо из членов его экипажа. Он со вздохом садится, снег и пот пропитывают его волосы, и наклоняется над телом. Он наклоняет голову Кидо на север, не задумываясь. Его пальцы нежно касаются раздробленной челюсти, лицо искажается от досады, — но он не наклоняет голову назад. Он оставляет её, как есть, лицом к звездам. Лицом к той части леса, где он видел руины. Той части, где пурргилы потеряли контроль над кораблём. Медленно, слыша глухой стук сердца в ушах, Траун поворачивается и тоже смотрит на север.