***
Он стоит неподалеку от кадета Вэнто — теперь уже мичмана Вэнто, — они оба в строгих парадных мундирах имперских офицеров. Фамильное сходство между Илаем и его родителями не вызывает сомнений: у него глаза матери и такая же недовольная морщинка между бровями, появляющаяся, когда он сердится, и, хотя его отец сейчас лысеет, по его бакенбардам ясно, что когда-то у него были такие же взъерошенные волосы. Вокруг них он видит других кадетов, обнимающих свои семьи так же, как Вэнто сейчас обнимает своих родителей. Они смотрят на Трауна, он хорошо видит эту слишком знакомую морщинку между бровями матери, когда замечает видит его рядом. — Это же инородец, — говорит она шепотом, и чисс тактично отодвигается, стараясь не слушать. Жест для них непонятен, Вэнто стоит так, что не видит его, но его родители видят, и их выражения лица становятся более кислыми. Отступив назад, Траун каким-то образом пренебрёг ими, сам не зная как, и, похоже, не имеет значения, что они пренебрегли им первыми. Он всё ещё не понимает, как работает человеческий социум, уныло подмечает он про себя. В лучшем мире, возможно, Аристократы послали бы его и Трасса вместе — идеальная команда для такой миссии, лучшие представители чисской военной стратегии и дипломатии, работающие бок о бок. Но нет смысла представлять себе, как они с Трассом могли бы избежать этой ситуации, вместо этого он пытается исправить свою ошибку, снова приближаясь к семье. Как раз вовремя, чтобы мичман Вэнто обернулся, заметив его рядом, и нахмурился. Из всех сквернословящих людей, с которыми приходится сталкиваться… Что ж, теперь нет смысла уходить на полпути. Траун приветствует всех Вэнто сдержанной улыбкой: самой выразительной, которую он может заставить себя изобразить для незнакомцев. К этому жесту он был вынужден приучить себя вскоре после того, как его приняли в семью Митт, это то, о чем Трасс твердил снова и снова: важно не улыбаться, важно для каждого представителя семьи Митт всегда демонстрировать сдержанное и достойное выражение лица. Трудно снова приспособиться к новым правилам, особенно после столь долгого следования старым путям, но не невозможно. Только семья Вэнто не улыбается в ответ. Вернее, миссис Вэнто пытается, но ее муж и сын — нет. Во всяком случае, это бледная имитация улыбки. — Вы, должно быть, тот, кто стащил нашего сына с пути снабжения, — говорит мистер Вэнто. Это не идеальное начало разговора. Траун тут же проглатывает улыбку, возвращаясь к властной, царственной маске, которую он выучил в детстве. Для людей и чиссов оно одинаково холодно, он знает это, твердо знает, что так и не смог овладеть выражением тёплого нейтралитета, в котором так искусен Трасс, но это знание ни в малейшей степени не полезно для него. Что ещё он может сделать? Более дружелюбные выражения уже доказали свою бессмысленность. Он бросает взгляд на Илая, который не очень хорошо владеет своим выражением лица. Видит смущение, дискомфорт — но Илай разделяет недовольство родителей Трауном. Возможно, так оно и есть, но, конечно, он не видит своего собственного потенциала. Тем не менее, он имеет право злиться. — Ваш сын был очень прилежен. Вы можете им гордиться, — говорит Траун, склоняя голову в коротком поклоне. По тому, как брезгливо подергиваются губы мистера Вэнто, он видит, что на Лайзатре такое не принято. — Я верю, что он преуспеет на любом пути своей карьеры. Очевидно, это тоже не идеальный ответ. На лице Илая застыло отстранённое презрение, его родители менее сдержанны и открыто выражают гнев. «Как неудобно быть воспитанным с людьми, которые так мало контролируют себя», — думает Траун. Но он должен помнить, что культурные ценности здесь другие, с большим акцентом — как он понял — на межличностной теплоте и меньшим на компетентности и достоинстве. Возможно, это различие не так разрушительно, как кажется: Вэнто действительно способный и умный, выделяющийся даже среди лучших (и самых богатых) рекрутов Империи, с задатками независимого мышления, не свойственного молодым людям. Вернее, юным чиссам. Он готовится выпутываться из ситуации, когда мичман преодолеет свое презрение — или, возможно, чувство смущения, — и добровольно отвлечёт родителей, заключив их в очередные объятия. Он одновременно бормочет слова прощания и извинения. Церемония окончена, членов семьи уже дважды попросили уйти, надо поторопиться, если он хочет получить назначение до того, как сформируется очередь. Его родители с готовностью отвечают на прощание — неудивительно. Траун до мельчайших подробностей помнит рассказы Вэнто об их семейной транспортной компании — долгие недели, проведенные в командировках с дядями и тётями, или ожидание дома родителей, которые должны вернуться с собственной миссии. Их дискомфорт от того, что рядом стоит лейтенант-инородец, очевидно, достаточно силён, чтобы пересилить их желание побольше времени провести с сыном. В каком-то смысле это одна из немногих черт характера семьи Вэнто, которую Траун тайно одобряет. Если бы его собственные родители были живы, когда он пошёл в армию, он подозревает, что они действовали бы примерно так же — никаких возмутительных проявлений эмоций, как ведут себя некоторые другие семьи вокруг, никаких драматичных прощаний. Отец, вероятно, ничего бы не сказал, мать, вероятно, настаивала бы на скорейшем прощании, чтобы как можно скорее вернуться к работе. Он слышит прощание мистера и миссис Вэнто: «Мы любим тебя, Илай». А потом они исчезают, и на мгновение напряжение между Трауном и Вэнто исчезает тоже. Они молча идут к распределительной стойке, выстраиваясь в очередь за другим имперским прапорщиком, который уже стоит у окна. Их разговор праздный, неважный, мичман, кажется, забыл о своем гневе. Конечно, до тех пор, пока он не получает свою инфокарту и не вставляет её в датапад, чтобы увидеть свое назначение. — «Багровый ворон»? — читает он сдавленным голосом, глаза его широко раскрыты от ужаса, щеки краснеют. — Адъютант… лейтенанта Трауна? Он говорит это так, словно это смертный приговор, отмечает Траун. Вэнто явно недоволен, возможно, это был просчет, но чисс так не думает. Мичману просто нужен еще один толчок в нужном направлении. — Я сообщу им о вашем несогласии с вынесенным решением, — твердо говорит Траун, притворяясь таким же недовольным, как и Вэнто. Он видит, что его адьютант обдумывает этот вариант, его глаза мерцают, когда он взвешивает преимущества и недостатки по одному. Так же быстро губы его складываются в мрачную линию, и Траун понимает, что он прощается со службой в снабжении. На время, как ему кажется. — Нет, — медленно произносит он. — В этом нет никакого смысла. Они не будут изменять приказы, как только они загружены в карту данных, то это всё равно, что высечь слова на камне! Он делает глубокий вдох, его грудь расширяется, и он снова смотрит на Трауна. Несчастлив, наверное. Сейчас он смирился, заставляет себя оставаться оптимистом, он еще подумает, какую пользу может принести ему это назначение. Прямо сейчас, Траун знает, он не может думать ни о чем. В будущем он поймет, что это было к лучшему.***
Эзра вынырнул из воспоминаний, хватая ртом воздух, когда убежище снова появилось перед ним, — точно так же, как он, задыхаясь, выныривал из реки. Напротив него сидел совершенно невредимый Траун — ни новых порезов на руках, ни кровотечения из носа, ни гримасы на лице. Он смотрел на Эзру широко раскрытыми от любопытства глазами, и на этот раз у него в руках не было ничего, что могло бы отвлечь его, пока Эзра копался у него в голове. — Мужик, — выдохнул парень, вытирая холодный пот со лба. — Ты такой мудак! Невероятно, но Траун улыбнулся. — Возможно. Что вы нашли? Имя было ясным — на самом деле, Бриджер чувствовал себя немного глупо из-за того, что не вспомнил этого кадета раньше. Хотя, в самом деле, откуда ему было знать, что сосед Трауна по комнате в Академии в конце концов станет его адъютантом? — Илай Вэнто, — сказал он. Его зубы практически покалывало от чувства выполненного долга. — Это он, верно? Адмирал склонил голову. Когда юноша впервые вынырнул из чертогов разума, он казался воплощением неподвижности, но сейчас снова неторопливо пошевелился, скрестив ноги и прислонившись спиной к стене убежища, его взгляд был направлен куда-то далеко. — Его родители тоже были придурками, — добавил Бриджер, как бы извиняясь. — Но ты не должен был так манипулировать им. Чисс только пожал плечами. — Вы, кажется, потеряли сознание на середине фразы, — мягко сказал он, меняя тему. — Я сказал: «На имперских звездолётах древесину обычно не найдешь», — и сразу же почувствовал перемену в вас, у вас остекленели глаза, как будто вы были без сознания. Что случилось? — Я… Не знаю. Почему-то после этих слов … канал снова открылся. Только я не понимал, что он на самом деле закрыт. Внезапно я увидел эту нить — как я уже говорил тебе раньше — и понял, что должен следовать за ней. — Он посмотрел на Трауна, чувствуя одновременно гордость и беспокойство, и пожал плечами. — Так я и сделал. На этот раз чисс, казалось, разделял его энтузиазм. Он встал, распрямившись резко, как пружина, и подошел к окну, глядя на серое солнце и мелкую морось дождя. Ветер по-прежнему дул сильный — на самом деле, ещё сильнее, чем раньше, — но в остальном шторм предоставлял им сегодня некоторую свободу действий, и по выражению лица адмирала было совершенно ясно, что, хотя он и хорошо скрывал это до сих пор, он устал сидеть взаперти. Может быть, это было как-то связано с тем, с кем он сидел взаперти, а может быть, и нет. Он взглянул на Эзру, задумчиво нахмурившись. — Мы должны попытаться сделать это на расстоянии, — сказал он, снова выглядывая наружу. Его взгляд метнулся к далекой линии деревьев и реке, которая, благодаря дождю, казалось, подползла прямо к краю их поляны. — Или, может быть, сначала мы должны ухудшить обстановку. Сначала потренироваться с более важной информацией. Укрепить уверенность, прежде чем переходить к более сложным задачам. Казалось, он разговаривает сам с собой, но Эзра не мог не услышать, как он говорит о его неподготовленности. — Я могу справиться с этим на расстоянии, — выдохнул он, стараясь не выказывать возмущения. Не отводя взгляда от пейзажем за окном — на самом деле, он высунулся ещё дальше, позволяя дождю намочить его волосы, — Траун спросил у него: — Вы уверены? Эзра глухо усмехнулся. Он не был уверен, нет, — после долгих поисков имени Илая. Но он был взволнован новым прорывом — был взволнован и нервничал одновременно — и он чувствовал, как Сила поет в его крови, и он хотел попробовать. — Тогда не будем терять времени, — проронил Траун. Его голос был ровным, но слабая улыбка тронула его губы, когда он снова повернулся к джедаю. Канал между ними был широко открыт, и Эзра чувствовал, как от чисса исходит особый энтузиазм, отличный от его возбуждения, более сильный и почему-то не такой жизнеутверждающий. В нём таилась скрытая сила воли, решимость, которая почти пугала, больше похожая на волнение охотника, готового схватить свою добычу, чем на волнение маленького ребенка, предвкушающего угощение. Эзра чувствовал, что за переменой настроения его «товарища» кроется долгожданная цель, но он не мог прочитать его достаточно хорошо, чтобы понять, какая именно. — Ладно, — сказал он вслух, спрыгивая с кровати. — Давай попробуем. — Я пойду к реке, — быстро, почти нетерпеливо сказал адмирал. Он уже направился к двери, снимая внутренние затворы, которые не давали ветру распахнуть её. Эзра помог ему, последовав за ним на улицу мгновением позже. Ветер чуть не сбил его с ног, и потребовалось большое физическое усилие и помощь Силы, чтобы удержаться на месте. — Найди код моего голопода на кормовом мостике, — сказал ему чисс почти как бы в сторону, крича, чтобы его голос было слышно сквозь рев ветра. Прежде чем Эзра успел осознать приказ, Траун двинулся вперёд, прихватив из своего укрытия одну из неиспользованных ловушек и удочку. Опустив голову и ссутулив плечи от ветра, он направился к глубокой воде на краю поляны. Юноша тоже схватил корзину и последовал за ним под значительно другим углом, целясь в дальний конец леса, — к тому времени, когда он доберется до него, Траун уже будет прямо у реки, а это значит, что он сможет ловить рыбу, держась на расстоянии не менее полукилометра от адмирала. Земля под ним была влажной и мягкой, пока он шёл, его качало из стороны в сторону, но он с первого взгляда мог сказать, что дождь делает с растительностью. Всё вокруг него было пышным, ярко-зелёным — и то, что Траун сказал несколько дней назад, было правдой. Он узнавал растения и деревья, которые видел уже дюжину раз на Лотале или в голограммах. Вокруг них росли дикие листья корня базола, луковичного жёлтого овоща, используемого как специя, который продавался по высоким ценам на лотальском рынке. Он видел зазубренные листья румон-ги, выросшие по колено на поляне, которые цепляли брюки, когда он пробирался сквозь них. Они оставляли в воздухе пряно-сладкий запах, такой же, как мягкий хлеб, который его мать пекла и приправляла румон-ги по праздникам. Он поднял корзину повыше и ускорил шаг. Дождь моросил сверху, прохладный, но не особенно надоедливый, и, хотя солнце было слабое, влажность смешивалась с весенней температурой, создавая приятное тепло в воздухе. Он добрался до кромки воды, пройдя первые несколько метров мелководья босиком с закатанными штанами. Рядом из воды показалось большое дерево. Оно нависало над затопленной поляной, где вода была достаточно глубока, чтобы течение могло нестись в полную силу. Эзра вскарабкался на ближайшую ветку, прихватив с собой корзину. Он чувствовал, как под ним проплывают рыбы, увлекаемые течением и блаженно не подозревающие, что их ждёт наверху. Смутно, через свою связь с Трауном, он мог наполовину видеть, наполовину чувствовать, как мужчина проводит свободной рукой по илистому дну реки, ища хорошее место, чтобы поставить ловушку. Парень прислонился к стволу дерева, напрягшись от сочетания страшно холодной воды, холодившей босые ноги, и прохладного шипения дождя, лившего ему в лицо. Он позволил коре оцарапать его спину, пытаясь устроиться поудобнее перед потенциально долгой охотой. Дерево, казалось, почти раскачивалось под ним, ветви скрипели на ветру, свежие зелёные листья касались его лица и отлетали сами, прежде чем он успевал отмахнуться от них. Это нервировало, но само его дерево был устойчивым, слишком широким, чтобы ветер представлял для него реальную угрозу. Чего нельзя было сказать о других деревьях в лесу. Идея разместить их убежища на поляне, подальше от леса, принадлежала Трауну, и после всего одного дня штормовой погоды Эзра был безмерно благодарен за это решение. Он видел, как молодые деревца на краю поляны клонятся вниз, пока не раскалываются у основания. Ночью треск старого упавшего дерева часто его будил. Он бросил взгляд вдоль неровной линии разлившейся реки, едва успев заметить адмирала вдалеке. Мимо его далекой фигуры быстро проплывали обломки — не только сломанные ветки и поваленные водой стволы деревьев, но и обломки «Химеры». Почерневший искореженный металл вряд ли будет плавать, но остатки фибропласта держались на воде, и Эзра смотрел, как они проплывают прямо под его веткой. Он знал, что фибропласт проживет дольше любого из них. Конечно, дольше, чем он или Траун, но и дольше, чем здешние животные, растения и дерево, на котором он сидел. Он стряхнул с себя чувство беспокойства — как долго «Химера» будет лежать там, с обугленным корпусом, нетронутой, пока лес вокруг неё будет умирать снова и снова? — и попытался успокоиться, вспомнив, что сказал чисс две ночи назад. Это принесло ему и смущение, и удовлетворение. Может быть, Траун действительно винил Эзру — как он мог его не винить? — но, по крайней мере, он был готов притворяться в обратном. На более глубоком эмоциональном уровне, который Бриджер на самом деле не стремился признавать, он чувствовал своего рода непритворную и простую правду за словами чисса, ту же самую наполовину ужасающую, наполовину трогательную честность, которую тот использовал, чтобы небрежно оскорблять своего «ученика» ежедневно. «Я не виню вас в крушении», — в каждом слоге каждого слова кружило то же самое кольцо правды, что и в «Вы не стараетесь». Но вера во что-то на интеллектуальном уровне не делала это эмоционально правдой, а эмоции Трауна были настолько приглушенными и трудными для расшифровки, что иногда складывалось ощущение, что тот и сам не был уверен в своих чувствах. Эзра вдохнул через нос, выдохнул через рот. Расслабил пальцы, почувствовал, как ожог на ладони разгорается новым пламенем и как лишь спустя мгновение боль уходит. Спустя секунду он почувствовал, как тонконогие пауки и жирные жуки бродят под влажной корой дерева и по ней, почувствовал и листья, зеленые и здоровые, насыщенные обилием воды, и вздувшиеся корни, и сбитую с толку рыбу под ним, отчаянно пытающуюся приспособиться к потоку, и каждый редкий, тонкий лучик солнечного света, который делает всё возможное, чтобы согреть реку. И Траун, конечно, теперь утяжелял ловушку и привязывал камни на места. В его сознании мелькнуло узнавание присутствия Эзры, затем снова пропало, когда рыба задела его руку, проносясь мимо. Парень понял, что адмирала было легко отвлечь от чужого присутствия в его сознании. Что сказать — привыкший. Уже сосредоточившись на текущей задаче, он осознавал усилия Эзры, но не наблюдал за ними. В чужом сознании чувствовалась настороженность — на самом деле, она выделялась, куда более заметная, чем когда-либо прежде, по контрасту с намеренным проявлением доверия, которое Траун, казалось, демонстрировал, мысленно глядя в другую сторону. Эзра отогнал эти мысли и заставил себя сосредоточиться на предстоящей задаче. Код доступа к личному голоподу — тот, что на кормовом мостике, так было сказано. Именно его Бриджер видел раньше, как в воспоминаниях (Траун и Фейро склонились над дисплеем, отслеживая путь грисков красной пунктирной линией), так и в реальной жизни, когда он прокрался на борт «Химеры» и спрятался в каюте на кормовом мостике, ожидая своего шанса сбежать. Казалось разумным, что любые сверхсекретные сообщения, направляемые Трауну в его бытность гранд-адмиралом, будут проходить через один и тот же голопод, так что было, по крайней мере, очевидно, почему адмирал хотел, чтобы он нашел код доступа, — в отличие от всего этого кошмара с именем его адъютанта. И на этот раз, по крайней мере, у Эзры была твёрдая почва для работы — образ самого голопода, воспоминания, как Траун им пользовался, — вещи, за которыми он мог гоняться так же определенно, как он гонялся за памятью об Илае Вэнто после того, как услышал только одно жизненно важное слово — «снабжение». Зажав пустую корзину между коленями и крепко прислонившись спиной к дереву, Эзра закрыл глаза и открыл свой разум. Нити были неотличимы друг от друга. Там, где раньше не было ничего полезного, теперь было так много зацепок, что казалось невозможным исследовать их все. Пойманный в ловушку паутиной светящихся нитей — воспоминаний, соперничающих за внимание, сияющих так ярко и сплетающихся вместе с ошеломляющей скоростью, — он протянул руку и выдернул одну наугад.***
Он только откинулся на спинку стула, глядя на коллекцию голограмм искусства Коджи, парящих вокруг него, когда зазвенел комлинк — мягким, нестандартным звуком уведомления, который он смог установить только с помощью какого-то полузаконного взлома. Но это было необходимо: заранее поставленные сигналы оповещения настолько раздражали, что каждый раз разрушали его концентрацию. Он поднимает запястье и наклоняет его ровно настолько, чтобы разобрать код на экране — и перенаправить сообщение Фейро, — прежде чем нажать кнопку. — Соединяю вас с рабочей группой, сэр, — говорит она. Она, естественно, тоже подключается, хотя они никогда прямо это не обсуждали, он всегда ожидает, что она будет слушать. Она отказывается появляться на публике почти каждый день, ссылаясь на имперский военный этикет, но её вклад в общее дело слишком ценен, чтобы полностью игнорировать эти встречи. Мгновение спустя искусство Коджи исчезает, заменяясь пятью знакомыми лицами. Множество моффов, гранд-адмиралов и один высокопоставленный генерал смотрят на него в ответ, каждый из них представлен как голограмма в полный рост, многие из них явно растягивают параметры голограммы, чтобы выглядеть выше, чем они есть. Траун даже не пытается встать. Он бросает взгляд на панель управления, убеждаясь, что его собственный дисплей настроен на видеопоток — не голографический — и сосредоточен только на его лице. Нет никакой причины пугать его союзников голограммой в полный рост. Он может только предположить, что они настроили свои дисплеи таким образом, потому что они не рассматривают его как союзника. Неодобрение генерала Боккимра очевидно: черты его лица напрягаются, когда он замечает одинокую видеозапись среди прочих голограмм. Другие чуть лучше контролируют выражения своих лиц. Это неудивительно: опыт говорит Трауну, что у него нет большой надежды угодить этой конкретной толпе. Тем не менее, он дружелюбно приветствует их, получая в ответ на свои усилия довольно много взглядов и ворчаний в ответ. Только гранд-адмирал Лисбель приветствует его с вежливостью, возможно, потому, что он уважает звание, даже если не уважает самого гранд-адмирала. «На голограммах все одинаково синекожие», — отмечает чисс. Он откидывается на спинку стула и слушает, как начинаются споры, воздерживаясь от выражения своей позиции и просто впитывая мнения высокопоставленных имперских чиновников вокруг него. Если остальные и видят, как он кусает себя за щеку, то никак это не комментируют.***
Когда он просыпается, он сидит на маленькой койке, встроенной в стену его каюты на кормовом мостике, его дыхание медленное и спокойное, его мышцы борются с расслаблением, его зрение расфокусировано после сна. Он замечает коммандера Вэнто, опустившегося рядом с ним на колени, но откинувшегося на пятки, словно от удивления, с широко раскрытыми глазами и поднятыми бровями. — Да? — говорит Траун. Он слышит, каким размытым стал его акцент просто от того, что он спал. Илаю требуется больше времени, чем обычно, чтобы оправиться от того, что его так напугало. — Вам сообщение, — говорит он, вставая с пола и отступая. Во время этого движения он опирается на плечо Трауна, поэтому чисс встает только тогда, когда пространство рядом с его койкой оказывается свободно, вытаскивая свою тунику из узкого места для хранения рядом. — Император, — добавляет Вэнто, когда адмирал натягивает тунику через руки. Он всё ещё тянет за уплотнительную ленту, когда входит в свой кабинет, где его ждет голограмма Императора — крупный план на лице, увеличенный так, чтобы смотреть сверху вниз на того, кто ответит на звонок. Это должно устрашать, полагает Траун, но эффект несколько портится, когда Император замечает растрепанный вид своего слуги и его губы дёргаются в знакомом выражении недовольства высшего класса. Вэнто остается позади, прячась в импровизированном жилом помещении, где Траун хранит некоторые из своих униформ и артефакты различных культур для легкого доступа. Он, конечно, слышит каждое слово Императора, но он достаточно мудр, чтобы не показывать себя. «Конечно, — думает Траун, — Вэнто достаточно мудр, чтобы избегать Императора с тех пор, как увидел его, будучи кадетом». — Митт’рау’нуруодо, — говорит Император, вкладывая в каждый слог как можно больше презрения. Траун заканчивает с пуговицами на тунике и склоняет голову в коротком, но уважительном поклоне. Волосы, взъерошенные со сна, лезут ему в глаза. Нет смысла сейчас всё приглаживать, решает он, это только ухудшит его и без того сомнительный вид. — Милорд, — говорит он. Губы Императора снова дергаются. Траун слышит, как Вэнто в соседней комнате сдавленно шипит. Никто, кажется, не знает, как называть Императора в лицо, но все они, похоже, единодушно согласны, что всё, что Траун решает сделать в данный момент, ужасно неправильно. Он не понимает, что такого неуместного в слове «милорд». — Ваше повышение сильно повлияло на вас, — говорит Император. Слабые блики мерцают под его капюшоном, видимые даже через голографический канал. Кажется, он смотрит на офицерский значок ранга. — Я рад видеть, что вы так… привыкли к должности. Траун сохраняет бесстрастное, непроницаемое выражение лица. Он не показывает ни веселья — час отдыха после пятидесяти часов боя не указывает на лень или какую-то неуместную «привычку», в конце концов, и он уверен, что Император это знает, — ни страха, поскольку очевидно, что повелитель хочет его именно запугать. Он чувствует, как разум Императора соприкасается с его собственным — неприятное чувство, похожее на резкий электрический удар, который сначала жалит, а затем притупляет сигналы его мозга. Внешне разговор продолжается. В глубине души чувство отстраненного веселья и презрения к театральности Императора, кажется, дрогнуло и исчезло, сменившись беспокойной концентрацией на болезненной ударной волне, прокатившейся по его мозгу. Он слышит приказ Императора доложить, как утопающий слышит голоса над поверхностью воды. — …Мы идентифицировали одну планету в данном секторе как планету с разумной жизнью, — говорит он. Позже ему придется спросить Вэнто, как звучали его ответы: язык у него тяжелый, еле ворочается, и слова, кажется, тянутся целую вечность. Он больше возмущен влиянием Императора на него, чем боится. Возможно, заметив это, возможно, забавляясь этим, — или, возможно, добыв нужную ему информацию, — Император отстраняется. — Только одну планету, — повторяет он. Не совсем вопрос. — Да, милорд. — А ещё что-нибудь вы идентифицировали? — спрашивает Палпатин. Голос у него шелковистый, глаза горят даже сквозь капюшон. Трауна охлаждает и согревает лежащий на шее от’ола эндзали его брата, отвлекая его от невидимых пальцев, снова пытающихся проникнуть в его разум. Нет, не совсем отвлекая, — он всё ещё очень хорошо осознает попытку Императора прочитать его мысли. То, что от’ола эндзали, кажется, делает, так это ослабляет ощущение. Чувство спокойной уверенности окружает его, не совсем облегченное жизненной энергией Трасса. Он замечает легкое движение челюсти Императора, возможно, выдающее стиснутые зубы. — В отчете детализированы наши выводы, — почтительно говорит Траун. — Офицеры мостика указали различные перспективные районы добычи, в том числе жилы дуния. Атмосфера указывает на небольшое количество газа тибанна, который местные жители в той или иной степени использовали в сельском хозяйстве и в энергетических целях. В лесах… И вот так, не сказав больше Трауну ни слова, голограмма Императора исчезла. Он бросает взгляд на панель управления, но индикатор показывает, что звонок был намеренно отключен. Это не вопрос вмешательства извне. — Он только что… сбросил звонок? — спрашивает Вэнто, выходя из импровизированной каюты. — Похоже на то, — бормочет Траун. Хотя он, возможно, должен рассматривать это как негативное развитие событий, он чувствует себя на десять килограммов легче. Головная боль осталась позади, пульсируя в висках и напоминая ему о власти Императора — но сейчас она едва ли заметна. Он поворачивается к Илаю, наконец приглаживая волосы. — Это он… — Ванто бросает взгляд на отключённый голопроектор. От волнения морщины на его лице проступают сильнее. — Похоже, он был вами недоволен. — Да, скорее всего. Он смотрит на Вэнто, который смотрит на него в ответ. Раздражение и страх теперь борются друг с другом на лице адъютанта. Кажется, он сдерживает упрек. Он никогда не был особенно искусен в сдерживании эмоций. — Вы были безумно неуважительны к нему, — говорит Илай. Раздражение овладело его голосом, страх успешно овладел его лицом. — Вы… Вы… вы даже не слышите себя, когда разговариваете с людьми, не так ли? Это похоже на речь глупого подростка — «в отчёте детализированы наши выводы». Траун не может скрыть своего удивления. Он не удерживает идеальную военную осанку, когда поворачивается к Вэнто. — Это должно было звучать уважительно, — он изо всех сил старается, чтобы его голос звучал нейтрально, как раньше. — Это уважительный тон. — Если вы думаете, что это уважительно, то это, безусловно, объясняет множество неприятных ситуаций, в которых мы оказывались за последние несколько лет, — бросает коммандер. — Не могу поверить, что вы пережили свой первый военный трибунал. В Верховном командовании вам голову могли открутить за то, как вы с ними разговариваете. — Он прислоняется к дальней стене, слегка ссутулившись. Страх исчезает с его лица. — По крайней мере, он не начал вас душить. Или просто не убил. Мы можем предположить, что вы не слишком его разозлили. — И ещё одна победа — говорит Траун, снова поворачиваясь к голопроектору. Его дисплей мигает черным светом. Таркин, думает он. Или Кренник. На мгновение его охватывает ужас, когда он вспоминает отчеты о снабжении от коммандера Вэнто: ужасную картину, которая сложилась из их наблюдений. Его пальцы парят над панелью управления. — Что вас удивило? — мягко спрашивает он, не отрывая взгляда от пульта. Вэнто не сразу отвечает. Возможно, он понимает, что Траун тянет время, но вслух ничего не комментирует. — Вы имеете в виду, когда я вас разбудил? Траун нажимает первую цифру своего кода доступа. — Да. Он может представить себе выражение лица Вэнто, не глядя на него. — Вы сели прямо, когда я произнес ваше имя. Как будто вы не спите, просто ждешь, что кто-то вас позовет. Я сказал только «сэр, вам сообщение…», и прежде чем я успел что-то ещё сказать или хотя бы дотронуться до вас, чтобы разбудить, вы уже сидели и смотрели на меня так, словно ждали, что я продолжу. Я никогда не видел, чтобы кто-то так легко просыпался, особенно после столь долгого бодрствования. Траун впитывает его слова, прежде чем ввести остальную часть своего кода доступа, не глядя на экран, не думая о цифрах и буквах, пока набирает их. Сообщения воспроизводятся автоматически, Гранд-Мофф Таркин глядит на него сверху, задрав орлиный нос. — Мои источники сообщают мне, что «Химера» находится на векторе Скопления Пасти, — говорит Таркин ледяным голосом. Илай подходит ближе и встаёт рядом с Трауном, они оба мрачно смотрят на запись, от легкости не осталось и следа. — Могу я напомнить вам, — говорит Таркин, — о вашей миссии в Неизведанных Регионах? Может, вам привычнее игнорировать приказы Императора? «Опять привычно», — суховато замечает Траун. Одно и то же странное оскорбление обрушилось на него дважды за один и тот же день: во-первых, потому что он осмелился отдохнуть после двух дней и ночей битвы, во-вторых, потому что у него хватило наглости исследовать детали, в которые любой человек с половиной работающего мозга и хоть унцией независимого мышления захотел бы заглянуть. Он задается вопросом, кто позаимствовал это оскорбление у кого: Таркин у Императора или Император у Таркина — и почему они начали обсуждать его на частных встречах. Если Трауна поблизости не было, то для Империи наступала благоприятная пора… Эзра увидел достаточно. Он позволяет своему сознанию плыть дальше, отдаляясь от воспоминаний, пока они не исчезают полностью. У него есть первый номер кода доступа, но остальное для него совершенно непроницаемо, утрачено мышечной памятью, а глаза и разум Трауна были тогда где-то далеко. Он дрейфует среди паутины нитей, ища ту, которая выглядит многообещающе. А потом ныряет. Странно видеть Ар’алани и Илая вместе в голограмме — только зрачки Вэнто выдают тот факт, что он человек, а не чисс. Голограмма мигает — верный признак того, что коммодор Фейро настроилась на разговор. Он не может быть уверен, что Ар’алани или Вэнто узнали, что кто-то ещё подключился к каналу. Нет, слишком поздно для нужной информации, — он снова вырывается из воспоминания, беря в руки ещё одну нить. Кормовой офисный мостик кружится вокруг него, тусклое освещение смещается по крайней мере на семьдесят процентов. Тени формируются и исчезают там, где несколько мгновений назад сидел Траун, теперь он быстрым шагом входит в помещение, его руки сцеплены за спиной, волосы мокры от пота, а набор мандалорских доспехов делает его движения более тяжелыми. — Это не лучшая маскировка, сэр, — говорит Фейро рядом с ним, храбро скрывая свое веселье. — И то верно, — признает Траун. Он одаривает её быстрой улыбкой — по крайней мере, настолько, насколько это ему удается, потому что губы у него настолько потрескались, что кровоточат. Он кладет потёртый шлем на стол и идет дальше, в жилое помещение, где его ждет бутылка холодной минеральной воды «Р’алла». Он опрокидывает полный стакан так быстро, как только может, не утруждая себя тем, чтобы отмерить воду. Он перегрелся и от доспехов, и от боевой планеты, но сейчас он слишком устал и слишком сильно хочет пить, чтобы переодеваться. — Полагаю, у нас не было особого выбора, — допускает девушка. — Не то чтобы вы могли спуститься в капюшоне и тонированных очках. — Конечно, нет, — говорит Траун, слегка задыхаясь. По крайней мере, ему больше не кажется, что у него песок остался на языке. Он наливает себе ещё стакан, возвращается с ним в кабинет и осматривает дисплей. — С моими… уникальными чертами лица я мало что могу сделать с точки зрения маскировки, — говорит он, указывая рукой в перчатке на свое лицо. — Тем не менее, мы нейтрализовали агента «Чёрного Солнца», завоевали расположение Дарта Вейдера и приобрели по крайней мере одного союзника. Пока что я поселил ногри в каюте поближе к моей, хотя ему, конечно, будет разрешено передислоцироваться, когда я ему надоем. Не думаю, что это займет много времени, он казался несколько раздраженным на обратном пути. — Я начинаю привыкать к людям с дурным характером, — пренебрежительно говорит Фейро, и её губы кривятся от отвращения. — Я следила за губернатором Прайс, сэр, как вы и сказали. Постаралась, чтобы её держали как можно дальше от происходящего. Траун не отвечает. Он думает о Бэтонне, его мысли крутятся над тридцатью тысячами мирных жителей, которые погибли там, и о Ночном Лебеде, чье тело нашли нетронутым на городской границе. Вода становится кислой на вкус. Он видит, что Фейро хочет что-то сказать, видит, что она колеблется, не слушает его отчет о проделанной работе, если это можно так назвать. Он делает ещё один глоток воды, на этот раз вливая её в пересохшее горло маленькими, болезненно холодными глотками, пока она говорит. — Сэр, когда я услышала новости о военных действиях на Кореллии, я… Он осторожно ставит стакан на стол и нажимает на защелку на перчатках. Ткань с шипением оседает, позволяя ему разорвать зрительный контакт с офицером. Шум заполняет тишину, пока Фейро собирается с мыслями, а он отчаянно надеется, что ей не придётся отвечать на действия Прайс. Они оба знают, кто виноват в этих смертях, возможно, он смог бы обсудить это вслух в другой день, но не сегодня. На данный момент его ждут часы работы с данными, прежде чем он сможет принять душ и лечь спать. — Я знаю, что такие заявления смущают вас, — говорит Фейро, с трудом выговаривая слова. — Но, должна признаться, я беспокоилась о вашей безопасности. Я рада, что мои опасения оказались беспочвенными. — Меня это не смущает, — выдыхает Траун, и его охватывает облегчение. Он изображает легкое веселье от слов девушки, используя его, чтобы скрыть, как сильно его тревожит мысль о Батонне, пока он вводит свой личный код доступа. — Напротив, я рад это слышать. Лояльность — одна из двух черт, которые я больше всего ценю в своих коллегах. — Про себя он также немного тронут, но скрывает это гораздо лучше, чем фальшивое веселье, отворачивая лицо и спрашивая: — Груз «Хопскипа» был перегружен на борт? Эзра не ждет продолжения. Код представляет собой смесь ауребеша и других инопланетных символов, запрограммированных в голопод Трауна, и ему требуется вся его концентрация, чтобы запомнить чужеродные знаки. Он всё ещё повторяет комбинацию в своем сознании, когда память вокруг него исчезает, когда он оказывается в темноте сознания Трауна, когда… Когда от’ола эндзали внезапно перестает светиться, и мир вокруг Эзры чернеет.