Между прошлым и настоящим | Ничья

      

Ненси

      — Спа-си-бо-о! — прокричали всем рядом мы с ребятами, благодаря поваров за вкусный обед, и вышли из столовой.       Но Айда — наша вожатая, всегда очень добрая девушка, с нежным голосом и высоким ростом — остановила строй на выходе. Это мальчики в конце ряда задирались друг с другом, шутили, очень громко. Она указала на них пальцем со строгим, требующим послушания лицом. Я держала Лолу за руку, и мы вместе со всеми замолкли, прекратив даже перешёптывания. Обернулась вместе со всеми на громко смеявшихся мальчиков, они обратили внимание, что все замолчали и посмотрели на них.       — Мальчики! Пока вы не закончите и не возьмёте друг друга за руки, мы не сможем уйти!       — Да! Хватит вам! — подбоченилась девочка за мной. — Это всё из-за вас! Вы отнимаете у нас всех время!       Всё же те безобразники успокоились: услышав обращение к ним, немного постояли в смятении, и пришли в себя, взявшись за руки. Айда похвалила их за послушание и махнула рукой. Мы вышли из здания, ушли в свой корпус.       В первые дни мы часто терялись и не могли так ориентироваться на территории, но через неделю знали каждый поворот и куда он вёл. По пути до нашего корпуса нас встретил большой стенд, на нём было расписание и режим дня. А ещё украшен нашими рисунками и фотографиями. Вы бы знали, как мне, той девочке, он нравился! Из-за гордости. Не терпелось показать родителям мой рисунок — его повесили почти в самую середину, потому что нашему учителю рисования очень понравился мой рисунок. Он был на тему «Кем я хочу стать, когда вырасту», где я изобразила себя в будущем в профессии учителя. Я очень хотела в будущем стать учителем и поскорее пойти в школу. Уверена была, маме бы понравится мой рисунок, и Эдриану тоже, потому что только ему я рассказывала, кем хочу стать, когда вырасту. Это был наш секрет, о котором я рассказала ему между делом. Почему маме не рассказала, даже не вспомню.       Мы вошли в корпус, а время очень медленно шло. У нас было всего лишь полчаса, отведённых на свободное от расписания время, а потом к нам должны приехать родители. Обычно мальчики из разных групп собирались с вожатыми-мужчинами во дворе и гоняли мяч, а девочки заплетали друг другу красивые причёски, которым нас учили девушки-вожатые. Я попросила Айду заплести и мне косички, когда она их заплетала другой девочке.       Как только Айда заплела нам косы, мы с Лолой поблагодарили её и попросили, чтобы она открыла нам уголок художника — так назывался кабинет, в котором был наш кружок по рисованию. Обычно он всегда закрывался и находился в другом корпусе. У нас в этот день не было занятий, но то здание было единственным местом, где мы пересекались с группами постарше. Там были отдельные кабинеты для гончарного дела, музыкальный класс, для искусства скульптуры и наш уголок художника. Это здание было главным и самым большим, к которому вела прямая дорога и куда сходились все остальные дорожки. Оно и указывало на творческую направленность лагеря.       Я торопилась как можно скорее забрать свой рисунок для родителей, потому сразу же попросила Айду, пока у неё было время проводить меня и Лолу в класс. Лола тоже вспомнила о своём рисунке и ждала вместе со мной, когда Айда взяла ключи на посту и повела нас в главное здание. Я была вся в нетерпении и почти бежала, держа Лолу за руку. Как же хотела поскорее увидеть маму и Эдриана.       Когда мы подошли к кабинету, дверь была уже открыта, и совсем не неожиданностью оказалось, что там сидела две девочки и их вожатая. У нас были разные группы, но вместе мы занимались в одном кружке.       Микаэла неторопливо водила кисточкой с акварельными красками по листочку, Тея с нашим приходом поднимала свой подписанный рисунок с подоконника и обошла нас, перед этим поздоровавшись, и выходила. Все сейчас готовились к приезду родителей, и Тея не была исключением. Но не Микаэла, она никогда не спешила. Я никогда не видела, чтобы со всеми она подходила к родительскому домику у въезда в лагерь. Тогда она тоже, похоже, не собиралась там появляться.       — Я пошла! — предупредила Тея, махнув Бэле рукой.       Они с Микаэлой были старше нас на два года и более самостоятельными. Нам пока не позволяли гулять по территории в одиночку, — только с вожатыми или в компании.       — Микаэла, привет. — Я обходила второй ряд, ближе к окнам, где сидела и девочка.       — Привет, — она без интереса поприветствовала меня, не подняла голову, не улыбнулась. Она никогда не улыбалась, никогда не была не грустной.       Я прошла к третьему окну, находя свой рисунок с бабочками на подоконнике среди десятков других, уложенных почти друг на друга от количества работ. Днём ранее мы рисовали бабочкам самые разные крылья и раскрашивали, как нам позволяло воображение. Я пыталась у одной бабочки сделать градиент из голубого в розовый, но получилось очень влажно, что листочек промок — я переборщила с водой, — и брызги попали за края. И градиент не получился совсем — размазня.       Эмери — наша учительница рисования — похвалила мой рисунок, сказав, что брызги краски только добавили чего-то необычного крылышкам. Будто пыльца рассыпалась с крыльев бабочки. Но мне тогда совсем не понравилось, ведь если бабочка теряла свою пыльцу, значит имела риск погибнуть. Это печально, а я не хотела, чтобы мой рисунок передавал такие эмоции. Эту бабочку, погибающую на моём рисунке, я бы с удовольствием убрала.       Я обернулась, не спеша уходить. Айда стала помогать Бэле с баночками краски, которыми неаккуратно попользовались ребята на прошлом занятии. Эмери часто тогда не справлялась с такой младшей группой, которые приносили в её класс хаос, что другие вожатые помогали ей в бесконечной уборке за нами. Они вытирали крышечки баночек от разводов краски и расставляли в нужном порядке на полке. А Эмери я видела обедающей в столовой. Она ещё не пришла.       Лола нашла свой рисунок на соседнем подоконнике, взяла карандаш, добавляя ярких деталей. Мика продолжала что-то рисовать.       — Лола, ты всё? — Я коснулась её плеча, но она смахнула мою руку, явно спеша что-то пририсовать.       — Сейчас, погоди.       Я отошла на шаг назад, взялась обеими руками за свой рисунок, посмотрела на то, что рисовала Микаэла. Она очень красиво рисовала, что мне немного захотелось спрятать свой рисунок, испорченный только одной деталью.       Мика рисовала осенний лес, деревья. У неё очень красивая листва получалась. Наверное, уже давно рисовала, за час до нашего прихода, как минимум. Она старалась, не спешила, каждый листочек вырисовывала, перед этим набирая новый цвет на кисточку, поэтому у неё было очень много разных оттенков. Ярко-зелёных, жёлтых, оранжевых. Не хватало ещё тёмно-зеленого, по моему мнению, но скорее всего Микаэла его добавила бы позже, когда добавит ярких и бледных деталей, а после подсушит листочек, и возьмётся за тёмные цвета.       Она терпеливая и талантливая, что я не смогла не сказать ей об этом. Судила по себе, потому что меня всегда мотивировали комплименты моим работам. Мамочка и Эдриан всегда меня хвалили.       — Очень красиво, — сказала я робко, почему-то было очень волнительно хвалить её работу.       Кисточка в руке Микаэлы замерла. Она повернулась через плечо ко мне, тихо ответив:       — Спасибо.       Я улыбнулась ей, но Микаэла повернулась обратно к рисунку раньше, не увидев моей улыбки. Я присела рядом, между Лолой и Микаэлой, ждала подругу. Посматривала то на рисунок одной, то на другой. Захотелось порисовать, вдохновилась, но времени было мало — вот-вот уже должны были собираться группами для встречи родителей. Лола поэтому и спешила, но не Микаэла.       Мика опустила кисточку в стаканчик с водой, покрутив ею и смывая краску. Кисточка упала на салфетку, девочка стёрла каплю с пальца о неё же, чтобы не запачкать листочек, который подняла следом, чтобы разглядеть свой рисунок получше, со стороны. Я так сначала подумала, но как только она наклонила свой рисунок, я ахнула. Краски начали течь вниз! Они растекаются!       Но Микаэлу это не испугало, она видела, как течёт акварель, ибо рисунок ещё не высох. Наклоняла рисунок то на один бок, то на другой, что капля стекала не прямой линией, а прерывистой, уходя из стороны в сторону, походя на молнию и оставляя красочный и влажный след за собой. Тогда я ещё не поняла идеи, что девочка специально оставила эти именно жёлтые капли, чтобы в итоге они стекли по стволам деревьев, оставляя будто бы блики от тёплого солнца, которое она нарисовала за деревьями самым первым слоем. Будто лучи прерывались листвой, но всё же касались стволов. Это получилось немного грязно, но очень интересно, независимо, что листочек уже пора было оставить подсохнуть и только потом добавлять следующие слои, например, более тёмных листочков её осеннего леса.       — Всё, я почти закончила. — Прикусывала губы Лола, подняв свой рисунок.       Я услышала её краем уха, потому что была сосредоточена на рисунке Микаэлы и на ней самой. Она уже не первый раз глянула на меня уголком глаз, явно смущаясь от нашего присутствия.       — Девочки, пора выходить! — Взмахом руки и голосом переняла наше внимание Айда, Бела закрыла стеклянные дверцы шкафчика, прибирая бумаги на столе.       Лола встала со стула и пошла к двери, я помедлила, обернувшись на Мику. Почему-то я заговорила, хоть и была тоже смущена. Тогда, ещё маленькая я, была такой разговорчивой девочкой. С возрастом оно приуменьшится из-за манер и тактичности. Но я останусь той же Ненси.       — Микаэла, ты пойдёшь?.. — Я пожалела сразу же. Говорила мне мама, что иногда мне не нужно смущать людей своей любопытностью. Иногда я могу задеть. Так и произошло, чего я тогда не сразу поняла.       Бэла прошла у меня за спиной, помогая отодвинуть стул. Микаэла не ответила мне, только посмотрела на вожатую и приподняла своё плечо, как только увидела, что Бэла потянулась к нему нежным движением руки, укладывая ладонь поверх.       Я стала уходить к двери, где ждала вожатая и Лола, и слышала за спиной:       — Пора сделать перерыв, Мика. Мне нужно помочь ребятам, а потом я приду за тобой, и вернёмся сюда, ладно?..       Мы стояли у двери, но Айда не вышла, пока к нам не прошла Бэла, держа ладонь на плече Микаэлы. Это был не первый раз, как я замечала, что Бэла больше приглядывала за Микаэлой, что ей позволяло наличие ещё троих вожатых на одну группу. Они распределяли обязанности, следя за всеми, независимо, кто и чем увлекался и насколько бы общительным ни был. Микаэла любила уединение, но это не значило, что за ней бы не приглядывали и оставляли в одиночестве по её собственному желанию.       Вожатые закрыли кабинет, мы с Лолой шли впереди по коридору, но одним ухом я слышала, как ласково Бэла напомнила Микаэле, что они не появлялись на обеде и сходят, когда наступит родительское время. Наверное, они давно сидели в уголке художника и забылись, не вспомнив режим. Да и всегда так было, что мы с Лолой приходили одними из первых на занятия по расписанию, и там уже сидела Микаэла, Бэла оставляла её с учительницей рисования, а после вовремя забирала.       Мы не разошлись, так как уже три группы собирали вожатые перед зданием, чтобы повести в родительский домик. Вожатые делали перекличку, осмотрели корпус, чтобы никого не забыть.       — Посидите здесь, хорошо? — попросила Бэла нас троих, вместе с Айдой уходя к другим. Но перед этим с беспокойством глянула на Мику и всё же ушла.       Мы кивнули и присели на скамейку в тени дерева. Лола тоже на нашу соседку поглядывала, как и я.       — Микаэла, а тебе сколько лет? — спросила Лола, качая свисающие со скамейки ноги вперёд-назад.       — Мне девять. — Убрала она свои длинные русые волосы за ухо, не поднимая глаз. — А вам?       — Нам семь: и мне, и Ненси.       Пол попросил нас всех начать разбиваться на пары, Лола протянула Микаэле руку.       — Пойдёшь с нами, втроём? — спросила она, я тоже протянула руку.       — Так тоже можно, — добавила я.       Но Микаэла не приняла ни руку Лолы, ни мою. Она почти отвернулась.       — Я не иду…       — Почему? — Лола всегда была сопереживающей, её явно заботила печаль даже не очень знакомой нам девочки. Она порой чрезмерно чувствительна, не принимайте это за грубость и вспыльчивость. Тогда у неё было не самое лучшее время. Казалось, у Лолы осталась только я.       Я думала, что Микаэла не ответит, но даже если была грустной, она явно уже привыкла к тому, что заставляло её быть самой печальной по субботам.       — Ко мне никто не приедет…       — У тебя нет мамы и папы?!       Говорила Лола, но стыдно было мне. Мы не имели право задавать такие уточняющие вопросы и должны были понять всё сразу, но детское любопытство всё всегда портило и не делало нас тактичными. Однако Микаэла пожала плечами с нескрываемым безразличием.       — Мамы и папы у меня нет, я живу с бабулей, но она старенькая. Мы живём в деревне, слишком далеко. У неё нет возможности приехать ко мне на общем городском автобусе.       — Жалко, — вздохнула Лола, поджав губы и переглянувшись со мной.       — Ты здесь не первое лето? — я не знала, что мне сказать и задала вопрос, хотя уже знала ответ: многие дети здесь не в первый раз, и Мика по разговорам других тоже приехала даже не во второй раз. У неё не было родителей, но место в этом лагере она получила по льготной программе и за победу в школьном конкурсе.       — Да, каждое лето. Знаю только Бэлу, она здесь работает дольше всех.       Мы помолчали. Лола, наверное, искала, что бы ещё сказать, пока я думала… Я просто думала о Микаэле. В том возрасте я не смогла бы вам объяснить, что испытывала странные чувства от того, что узнала. Но могу сказать точно, что больше всего тогда я была удивлена, с какой лёгкостью говорила Микаэла. Возможно, её так часто спрашивали, и так же часто она отвечала совершенно честно, что её уже не ранило сказанное. Микаэла, будучи всего лишь на два года старше меня, принимала, что ей некого ждать в этот родительский день. Как и в предыдущий, и во все остальные субботы.       Она задумчиво крутила веточку в руке, и спустя минуту с лёгкостью в голосе заговорила:       — Во вторник тема урока будет о семье…       — А ты откуда знаешь? — удивилась Лола.       — Каждый год одни и те же темы уроков, — хмыкнула Микаэла. — В следующем году у меня будет другая группа для детей постарше. Тогда будет интереснее.       — Понятно…       Я подняла рисунок. Чем чаще я на него смотрела, тем меньше он мне нравился, и тем больше изъянов я находила в нём.       — Девочки? — снова заговорила Микаэла.       — Да…       — М?       — А у вас… есть родители? — она сделала паузу в середине, явно не решаясь задать вопрос.       — Да, — ответила сразу же Лола. — Мама и папа.       — А у тебя? — Посмотрела на меня через Лолу Микаэла.       — Да, — кивнула я с улыбкой. — Есть. Оба родителя.       — Эм… — Мика хотела сказать что-то ещё, загорелась интересом. — Можно я задам ещё вопросы? Просто… очень интересно, но я боюсь у кого-нибудь ещё спросить.       — Задавай.       — Да, давай.       — Можете рассказать о своих родителях?       — А зачем? — Лола не понимала для чего Мике эта информация, и я вместе с ней.       — Я никогда не рисовала своих родителей по вторникам третьей недели. — Взгляд Мики опустился в землю. — Всегда была только бабушка. Бэла предложила мне нарисовать родителей вместе со всеми, но у меня их нет, и Эмери сказала, чтобы я нарисовала родителей… своей мечты. Я думаю, думаю. И у меня нет даже образов в голове, я не знаю, что мне рисовать. Какие мои родители мечты. Какими они должны быть. А у других ребят спрашивать страшно…       — Хочешь послушать, чтобы появилось вдохновение? — уточнила Лола.       — Да, именно. — Первый раз на лице Мики появилась улыбка. Наверное, если она сама поделилась с нами своей жизнью, то и ждала той же честности в ответ, потому и осмелилась.       Мы с Лолой переглянулись.       — Расскажите? — уже с мольбой просила Мика.       — А что ты хочешь узнать? — спросила я.       — Ну, например, какие ваши родители?       Лола заговорила сразу же, вдохновляясь интересом Мики:       — Мою маму зовут Жаклин, а папу Германом. Моя мама не работает, потому что у меня недавно появилась сестрёнка, а папа работает пожарным. У него очень опасная работа!       — А как они выглядят?       — У них обоих русые волосы, у мамы светло-карие глаза, а у папы серые, как у меня. Моя мама молчаливая, но иногда весёлая, если мы идём кому-то в гости. А папа часто сердится. Характер у него такой. Представляешь, мой папа сделал моей маме предложение на второй день знакомства. Сказал… Как там говорят? Кот в мешке? Да! Папа сказал, что брак в любом случае будет котом в мешке, хоть и через месяц, хоть и через несколько лет. И моя мама согласилась, а первую свою годовщину они справили в больнице. Это я родилась.       Я посмеялась вместе с девочками и шепнула достаточно громко:       — Это мы подслушали у наших мам, когда Лола с родителями приходила к нам в гости.       Мика кивнула, перевела взгляд на Лолу.       — А какие у тебя с ними отношения?       Лола снова посмотрела на меня, не ответив. Мика ахнула, взмахнув руками.       — Прости, если я перегнула!       — Они добрые и хорошие. — Посмотрела Лола на Мику. На самом деле, я знала, почему Лола не сказала большего, и всегда её утешала и слушала. Мне она рассказывала, как на самом деле было в её семье, но Мике явно не хотела говорить большего.       Тогда Лола всем видом показала, что её рассказ закончился, и Микаэла посмотрела на меня. Моя очередь.       Я задумалась и кивнула. И как только в мыслях оказались мои родители, улыбка коснулась моих щёк, чего я не смогла подавить.       — Мои родители… они тоже очень хорошие. Мою маму зовут Крис, — я огладила свои косички, лежащие на плечах, и с воодушевлением в голосе продолжила: — Моя мама очень красивая и очень добрая. У меня её рыжие волосы, длинные. На старых фотографиях у неё всегда были короткие волосы, она говорила, что со мной маленькой так было легче. Длинные волосы мешались. А ещё у меня такие же большие глаза, как у неё… Только у неё они тёмно-тёмно-карие, а у меня зелёные. Она любит цветы и недавно открыла цветочный магазин.       — У них ве-е-есь дом в цветах! — рассмеялась Лола. — Две собаки и шесть котов и кошек!       — Да, — подхватила я её смех. Мика вместе с нами улыбалась. — А ещё у моей мамы очень нежный голос. Она всегда улыбается, у неё всегда хорошее настроение. И ещё она часто смеётся, когда мой Эдриан дома… У Эдриана тёмная кожа и апельсиновые глаза.       — Апельсиновые? — С непониманием нахмурилась Мика, слушая меня в оба уха. У неё застыл вопрос во взгляде, но она не стала ещё больше перебивать меня.       — Ну, — смутилась я своими же словами, — то есть, они у него светло-карие с жёлтым оттенком. Как янтарь. Мама говорит, что когда мы с ним только познакомились, я говорила, что у него глаза цвета апельсина, потому что она сама мне один раз сказала, что они между апельсиновым и золотым цветом. Я сначала не поверила, но потом очень понравилось так говорить. Я всем говорю, что у моего Эдриана апельсиновые глаза. Ещё у него есть веснушки, рисунки на теле — на шее и на икрах, — и он всегда свои тёмно-русые волосы собирает в пучок. И никогда не носит шапки, мама его всегда ругает за это, а он говорит, что они ему просто не подходят. А ещё Эдриан высокий, я люблю кататься у него на плечах. В последнее время он много работает и редко приезжает домой. Но они с мамой говорят, что это уже закончилось, потому что его должны были часто вызывать по работе только до начала лета.       — А папа? — спросила Микаэла.       — Папа…       — Папа и Эдриан это один и тот же человек, — сразу же перебила меня Лола.       — А-а… — с пониманием кивнула Мика, и тогда вопрос в его взгляде пропал. Она явно с самого начала не понимала, почему я говорила о каком-то Эдриане так много. — А почему ты зовёшь его по имени?       Не глядя на себя со стороны, я уже чувствовала, как от неловкости у меня горели щёки, и зачесалась от напряжения шея. Я всегда её чешу, когда волнуюсь.       — Она стесняется просто. — Махнула рукой Лола.       — Эй! — Шлёпнула я её по этой же руке. Она выдала так прямо мой секрет, когда сама постеснялась рассказать о своих родителях!       На самом деле, как она сказала мне в тот же вечер, когда подошла извиниться, потому что я с ней весь день после этого не разговаривала, ей самой стало стыдно в тот же момент. И она ещё тогда, в силу возраста, подумала, что я так делала — не называла Эдриана папой — ей в укор, потому что её папа не был ей биологическим, но она всё равно его звала отцом. Будто я её задирала своим поведением. Ох уж, Лола-Лола, ты всё принимаешь на себя. Я говорила, что она слишком чувствительна. А дело было совсем не в ней…       — А чего ты стесняешься? — спросила Мика.       — Его папой называть она стесняется.       — Лола!       — Да! — Повернулась она на меня, тыча пальцем в бедро. — Стесняешься! Стесняешься!       — Я не стесняюсь!       — А почему тогда другим ребятам говоришь, что Эдриан твой папа?       — Потому что они так и думают. Я уже привыкла так его называть для всех!       Мика лицезрела нашу маленькую ссору со стороны и не понимала её значения.       — Девочки, не ругайтесь.       — Она это специально, — сдалась Лола, скрестив руки на груди, и чуть не уронила свой рисунок, который уложила рядом.       — Нет! — Я до сих пор не знала, о чём говорила Лола, и подумала… Нет, я вообще не понимала её. Я просто защищалась, ибо Лола надавила в самое больное место той маленькой Ненси.       — Так Эдриан твой отец? — уточнила Мика, наклоняясь так, чтобы я видела её полностью за сидящей рядом Лолой, которая замолчала. Она обиделась на то, что сама себе придумала.       — Нет. — Покачала я головой.       Мой отец… Он мёртв, что я давно знала, благодаря маме, которая никогда от меня не утаивала этого факта. В этот период жизни ничего меня не двигало узнать о нём больше. Возможно, мне ещё интереснее было бы о нём что-то узнать, если бы я вовсе ничего не знала. И так мне намного проще было бы принять Эдриана, как я бы на самом деле хотела.       Да, в этом и была проблема. У меня же был отец, я носила его фамилию и видела фотографии. В голове той маленькой Ненси, которую вы видите, очень давно происходит борьба.       И мне давно хотелось решиться, как решилась Лола.       Мой папа… это мой Эдриан. Все так говорили: соседи, ребята со школы, друзья.       — Дом Святых.       — Это Эдриан, Кристин? Ваш муж?       — Познакомьтесь, наша с Крис дочь, Ненси.       — Это Эдриан, папа Ненси.       Эдриан делал мою маму счастливой, самой красивой, хотя она всегда была такой. С ним она была окружена любовью, всегда смеялась и улыбалась. Они часто ездили на свидания. Эдриан целовал мою маму очень красиво, очень мило. Мне хотелось видеть, как они целуются и чтобы они делали это часто, ибо после этого всегда обнимались и улыбались ещё шире.       Эдриан делал меня счастливой. Любил меня, чего не скрывал и всегда признавался в этом. Всегда сдерживал свои обещания, радовал меня, учил, хранил секреты, утирал слёзы, поддерживал, переживал за меня.       А любил бы меня мой отец, я не знала. Был ли мой отец хорошим человеком, я тоже не знала. Но, несмотря ни на что, я была самым счастливым ребёнком на свете. Без него, хоть и его никогда не было рядом.       Моё счастье не его заслуга.       У меня не было отца, но у меня был папа, и я давным-давно это чувствовала, видела, принимала.       Это Эдриан любил меня. Именно Эдриан был самым лучшим.       Я снова заговорила, но не для девочек, а для самой себя:       — Просто он мне папа, но и нет, потому что мы не родные…       — Мой папа мне тоже не родной! — тут же заговорила Лола. В её глазах таилась такая большая обида, что я обомлела. Мне уже хотелось попросить прощения у неё, но я даже не знала за что.       — Но…       — Вот поэтому она и стесняется. Она стесняется назвать Эдриана папой. — Она сказала это с самым едким упрёком, каким только могла. Я почти была готова заплакать.       — А почему? — сглотнула Мика.       Почему?       Почему?       Почему?       Почему?       Почему?       Ненси, скажи, почему?       — Я… боюсь… — Голос дрогнул, но не потому что я была столь нерешительна, а потому что слёзы уже подкрались к векам.       Я опустила голову, будто мне было стыдно, но почти так и было. Но больше всего мне стало больно. В свои семь лет я не ожидала, что такой вопрос встанет ребром в самый неожиданный момент обычного разговора с девочками.       — А чего боишься?       Почему же я боялась?..       На этот вопрос я уже не ответила вслух, сама не могла найти ответа и найти должные слова для объяснений. Дело было в том, что каждый раз, когда с моих уст срывалось «мой Эдриан», «самый лучший Эдриан на свете», это имело совсем другой смысл. В голове того нерешительного ребёнка всегда было «мой папа», «самый лучший папа на свете».       Я всему миру называла его имя, имея в виду совсем другое значение. Он не был просто Эдрианом. Он был папой. Каждый раз.       Но я боялась его назвать так прямо, потому что никогда не была уверена, как к этому отнесётся сам Эдриан. Откуда в той девочке может найтись столько решимости, если она не догадывалась, как на самом деле мог отреагировать Эдриан?       Мне так было страшно, что Эдриан огорчится, отстранится, если я его так назову. Он будет совсем не рад.       Поэтому я окончательно замолчала.       Лола ущипнула меня за бедро — она всегда всех щипала — и убежала, срываясь на слёзы. Её ещё на половине пути остановила вожатая, когда спускалась из корпуса. Обняла, пыталась успокоить. А я сидела, глотая слёзы, и осознала, что в голове что-то в диалоге с самой собой прояснилось. Вопрос, который давно меня терзал, находил решение в решимости, что настигла меня, ещё такую маленькую, но достаточно смышлёную.       Через десять минут мы шли до родительского домика. Лола держала меня за руку, но мы с ней не заговорим до вечера и того самого разговора.       За забором послышался шум подъехавшего автобуса. Нас еле смогли усмирить, чтобы мы всей толпой не выбежали прямо за территорию через открывшиеся ворота для автобуса и не угодили прямо под колёса, когда он заезжал.       — Мама! Мамочка! — закричала я, как только увидела мою маму.       Моя самая красивая, нежная и добрая мамочка спускалась одной из первых из автобуса. Я побежала к ней на встречу с такой же улыбкой, унаследованной от неё, и уже искала того, кто так и не приехал. Она шла ко мне одна, без Эдриана, от чего я на долю секунды замедлила шаг, но всё равно ускорилась.       Моя мамочка…       Моя мама сияла, как и я, но в тот момент я даже не догадывалась, как часто за такой улыбкой она очень скоро будет скрывать свою нескончаемую печаль. Сколько же всего я не узнаю, потому что она не захочет разбивать моё сердце вслед за своим. Я совсем не буду подозревать, какие испытания пришли в наш дом, руша его счастье в виде выстроенного купола лжи до оставшихся крошечных осколков подобных осадку разочарования.       Я совсем не буду знать, что моей сильной маме придётся пережить.