Горе моё горе — дождик поутру
Радуга над полем, знамя на ветру
Холода, тревоги — праздники войны
Потерпи немного — отдохнём и мы.
Гражданская оборона. «Дембельская»
Леви чувствовал себя дураком. Петра заперлась в номере изнутри и отказалась открывать. Дурацкая девчонка. Он бы с легкостью мог выбить дверь ногой, но не стал. Коротко выругался, спустился вниз, попутно утащил розу из вазы со стойки администрации. Вышел на улицу, обошёл здание и с обреченным вздохом ухватился за трубу. Не в дверь, так в окно. Ну, или на балкон. Последний раз он занимался чем-то подобным больше двадцати лет назад, когда был шпаной и грабил чужие дома. Да и тогда он делал это ради денег, но никак не ради девчонок. — Ш-шука! — труба опасно задрожала под руками. Он ускорился, осталось-то всего каких-то пару метров. Подельники бы за такое как минимум обсмеяли, как максимум — потеряли уважение. И тут на тебе! Взрослый мужик под сорок лет, ветеран, майор, второе лицо разведки, лучший воин человечества лезет по зданию вверх по трубе с розой в зубах. Не дурак ли? Дурацкая роза колола шипами щеку. Дурацкая труба опять задрожала. Леви подтянулся ещё пару раз и перебрался на карниз третьего этажа, аккуратно продвигаясь к балкону прижавшись спиной к стене. Перемахнув через перила, Леви тихо вошёл в комнату. Петра вытаскивала из шкафа свои вещи и яростно швыряла в открытый чемодан. Когда он подошёл ближе, она вытащила пару туфель и с громким стуком захлопнула дверцу шкафа. Повернувшись, вздрогнула от неожиданности и рефлекторно запустила в него туфлю. Леви непринужденно уклонился от летящего в него снаряда. — Не убивай, я пришёл с миром, — он протянул ей розу. — Переговоров не будет, — Петра скрестила руки на груди, держа вторую туфлю. — Я люблю тебя. Туфля с глухим ударом шлепнулась на пол. Тихий спокойный голос оглушил, а недовольство моментально покинуло её лицо, сменившись удивлением. — Ты ведь тоже знаешь это, — он чуть улыбнулся уголком рта, — но, должно быть, мне стоило начать наш разговор именно с этого. — Леви, что с тобой вообще происходит? — обеспокоено спросила она, вмиг забыв все обиды. — Я перестаю тебя узнавать. Ты в последнее время сам не свой. Ответь, пожалуйста. — Я… — он опустил руку с розой, поджал губы и задумался, подбирая правильные слова. Устал? Разочарован? Не знаю для чего живу? Схожу с ума? Всё вместе? — Я сгорел. — Леви… Тихий шёпот и нежные цепкие прикосновения. Как можно обижаться хоть на что-то, если дорогой тебе человек стоит перед тобой такой честный, как открытый перелом. Вся боль наружу, так что и не спрячешь. Её объятья, как подорожник, который приложили к гнойной ране. Хорошо конечно, но сначала нужно очистить больное место от ненужной пакости. Петра не торопила его, когда, присев вдвоём на край кровати, Леви некоторое время молчал, держа её за руку. Рассматривал на коже мелкие побелевшие шрамы, гладил большим пальцем по костяшкам и хмурился. — Помнишь, я рассказывал тебе о собачьих боях, которые аристократы Митры одно время взяли моду устраивать в Подземном городе? — не поднимая взгляд, начал он. — Однажды мы с Фарланом взяли заказ на охрану столичного мажора во время его променада под землёй. Когда ему надоело нюхать героин с сисек местных потаскух, он захотел посмотреть на такие бои и пришлось тащиться за ним. Тех собак ещё щенками специально для этого натаскивали, а чтобы зрелище было поэффектнее, не кормили несколько дней перед боем. Когда клетка открывалась и псины вырывались на арену, они начинали буквально жрать друг друга. Часто владельцы не могли усмирить зверей и приходилось их пристреливать прямо на месте. Были, правда, и чемпионы, которые пережили много боев и на которых делали крупные ставки. В тот раз на арену как раз выпустили одного такого любимца публики. Он несколько лет участвовал в этих играх и как-то умудрился не сдохнуть. Даже не верилось, что такое может быть. Говорили, что на самом деле пёс давно испустил дух, но по какой-то причине продолжает двигаться. У него даже кличка была Мертвец. Ну и видок соответствующий. Так вот, в том бою вместо того, чтобы порвать всех своих противников, он просто лег на землю и не сопротивлялся. Выглядело всё так, будто пёс сам принял решение умереть, но ведь собаки не способны так сложно мыслить. Все подумали, что он просто больной и потому так странно себя повёл. Фарлан предположил, что у пса завелись черви, которые съели его мозг изнутри, как писали в одной книжке про разные болезни. Вечно он любил читать всякую ебанину, но да ладно, я не об этом… — он сглотнул подступивший к горлу ком и сделал паузу перед тем, как слова хлынули потоком с его губ. — Я чувствую себя, как та псина. Всегда стремился выбраться из грязной клетки на волю и рвал за это глотки всем, кто вставал у меня на пути, а потом обрёл кого-то вроде хозяина и рвал глотки уже за него. А теперь только и жду, когда порвётся глотка обезьяньего ублюдка, а что будет после этого не знаю. Иногда, думаю, что просто лягу и подохну, потому как продолжать дальше эту бойню бессмысленно, а может, я тоже болен и мои мозги уже сейчас жрёт какой-нибудь паразит… Он говорил и говорил, рассказывая о приступах боли, разрывающей виски. О том, как в Хизуру Микаса узнала, что Аккерманы сами отчасти чудовища, и как мерзко получить подтверждение того, о чём и так догадывался, но почему-то до последнего не хотел верить. О том, как чувствует себя чужаком в этом новом мире, новом времени и новой стране. О кошмарах, наполненных обрывками как будто бы своих воспоминаний. О том, как иногда на короткое время после таких сновидений почти физически ощущал резь в глазу и то, как горит его кожа. — А может, мне всё вокруг мерещится? Может, это просто предсмертные грёзы? А сам я испускаю дух где-то в брюхе титана или на поле в Шиганшине среди трупов солдат, размозжённых камнями, — Леви мягко коснулся её щеки и прямо посмотрел в глаза, ища в них ответ. — Может, и ты ненастоящая, а просто мой последний сон перед вечным забытьём? Всё то время, пока он говорил, Петра слушала его замерев. Впитывала каждое слово надеясь, что когда он выговорится, ему хоть немного станет легче. Его печальный взгляд выражал если не полное отчаяние, то, несомненно, его тень. Это отчаяние темной кляксой въедалось в душу, расползалось и жаждало поглотить его полностью. Она взяла его руку и приложила к своей груди, чтобы почувствовал, как в тревоге за него бьётся её сердце. Твоё. Забери навсегда и не смей возвращать. — У наваждений нет пульса, — прижала руку сильнее на каждый стук произнося: — Я живая. Я настоящая. Я с тобой. Леви медленно сомкнул кулак, слегка подминая ткань блузки, и так же медленно разомкнул. Оставь себе своё сердце. И пусть оно никогда не прекращает биться. — Хочу, чтобы так было и дальше, — он вновь взял её ладонь в свою. — Ты главная причина, по которой я ещё чувствую что-то хорошее и что кому-то ещё нужен. — Ты нужен не только мне, ты всем нам нужен! — с оживлённой горячностью возразила Петра. — Ханджи, Эрду, Оруо, Гюнтеру, Армину, Жану, Конни — всем нашим ребятам! Без тебя мы бы никогда не зашли так далеко! Ты ведь столько лет вёл нас всех за собой не зря. Каждый готов поддержать тебя, если вдруг станет тяжело. — Я больше не знаю куда идти, — бесцветно произнёс он. «Я шёл за ним, понимаешь?» — Ты помнишь, как раньше на вылазках мы собирались вечером у костра и говорили о том, как здорово будет, когда титанов не станет и мы сможем зажить мирной жизнью? Думали, что, когда не останется ни одного титана, человечество обретёт свободу. Тогда, темными ночами во время привалов, ветераны собирались вместе создать видимость того, что прямо здесь и сейчас смерть в лице гигантских образин не дышит в затылок и не потирает загребущие лапы, чтобы поскорее смять хрупкое тело. Типичный вечер для выживших заканчивался тем, что Ханджи оживлённо рассказывала гипотезу про неведомый вирус, который попадал в мертвецов и мутировал, превращая тех в титанов. Моблит ловил каждое слово своего командира и бросал на неё влюбленные взоры. Тринадцатый командор не менее внимательно слушал учёную болтовню, задавая в промежутках уточняющие вопросы. Нанаба спрашивала, что такое вирус. Майк утверждал, что от титанов не пахнет мертвечиной. Эрд с Гюнтером качали головами и говорили, что это усложнит дело, ведь вирус же невидимый и как с ним бороться-то. Оруо выдвигал свои теории про титанов, вылезающих из какой-нибудь глубокой дыры, подобно мышам, прогрызшим ход в сарай его матушки. Петра шикала и советовала сжечь чертов сарай по возвращении, иначе рассказы о нём, как и теории майора Ханджи о титанах, никогда не закончатся. А Леви просто наслаждался вкусом чая, теплом костра и ощущением причастности к значимой мечте о свободе. — Могли ли мы знать, что всё обернётся так? И можно ли сказать, что всё, через что мы прошли, было зря? Сотня лет жизни в плену обмана, плевки и насмешки от серой массы, десятки тысяч растоптанных жизней, короткие вздохи между траурами по погибшим, голый альтруизм, которым заполняли пустые миски на обед, и всё ради чего? Ради свободы, которой никогда не было, нет и не будет. — Нет, — уверенно дала ответ Петра, от которого, впрочем, не стало легче. — Мы просто заблуждались в понятиях. Нашими врагами всегда были другие люди, а не титаны. Человечество, защите которого разведчики посвятили сердца, — это элдийцы, уведённые сотню лет назад королём Стен. Наш свободный мир — это остров Парадиз. А вместо свободы мы искали правду. Жаль, что она оказалась такой, но нужно её принять и двигаться вперёд. Так говорил мне самый сильный воин человечества. То же самое он говорит новой смене солдат. — А если он просто всегда обманывал тех, кто шёл за ним, и продолжает обманывать сейчас? Что если он сам вступил на этот путь исключительно по личным причинам? — от горькой иронии осознания своего положения хотелось то ли плакать, то ли смеяться. — Это неважно. Мы все врём друг другу и в первую очередь себе. Причём порой делаем это так убедительно, что забываем, где ложь заканчивается и где начинается правда, — Петра коротко вздохнула и опустила взгляд. — Одна девочка так долго убеждала себя в том, что хотела стать сильной и смелой ради свободного будущего, что посвятила всю себя этой цели. Хотя, по правде, она очень хочет посвятить себя только одному единственному человеку и помочь ему пройти его путь до самого конца, — она крепче зажала его теплые пальцы под своей ладонью, — потому что она верит в него. — Таков, значит, твой выбор, — тихо произнёс он, отстранённо наблюдая за всей гаммой её чувств, передающихся во взгляде и прикосновениях. Чертова девка хочет его смерти. Путеводная звезда потухла и рухнула вниз за крыши, световой день сократился до пары мгновений, луна больше не растёт. Но остались рассветы, что приходят вместе с первым утренним поцелуем, яркие вспышки фейерверков под озорной девичий смех, уютный свет вечернего камина, создающий иллюзию покоя при касании ласковой руки. Она хочет забрать это, чтобы ничего не светило и не грело, а он опять не может ничего сделать. Сам виноват. — Хочешь быть рядом, пока смерть не разлучит нас. Она возмущенно посмотрела на него и нахмурилась. — Ещё чего, — жесткий тон её голоса едва не обескуражил. — Мы привели наших ребят к морю, а теперь нужно сделать так, чтобы они смогли пойти ещё дальше. Нужно поверить в них и понадеяться, что они смогут воплотить нашу мечту о мире для человечества. К тому же, хоть ты и зол на Эрена, но он вновь на нашей стороне, а значит есть шанс, что «гул» защитит нас, если не удастся договориться о мире словами. — Я давно не зол на Эрена. Он просто сопляк, который… — …который хотел защитить любимую, — с легкой улыбкой перебила Петра. «Которой повёлся на болтовню дурной девицы», — подумал Леви. Устало вздохнул и перевёл взгляд на её колени, прикрытые юбкой. Очень жаль. Очень жаль будет портить красивые ноги его прекрасной женщины, которую угораздило полюбить такое бессердечное чудовище, как он. Она бы сразу начала бурно возражать, если бы он сказал так о себе или кто-то другой позволил бы бросить такое нелестное высказывание в его сторону. Но положение дел обстояло именно так, иначе бы он сейчас не вспоминал, где в старой лаборатории Ханджи стоят склянки с клофелином и не размышлял, на какой из костей остановить выбор. Не счесть, сколько раз он проигрывал в голове этот сценарий насилия по отношению к ближнему. Только вот ноги были другие — более длинные, мускулистые и волосатые. Любовь бессердечного чудовища странная штука. Петра расценила его задумчивость как ещё один приступ уныния и вновь горячо продолжила свои уговоры: — Я не собираюсь умирать и не собираюсь сдаваться. Тебе тоже не позволю! Мой мужчина самый сильный не потому, что убил сотни титанов, а потому что никогда не отступал от своей цели. Она, скорее всего, будет в шоке от его выходки. Ну и пусть. Пусть расцарапает ему лицо в кровь, пусть накричит, пусть больше не захочет иметь с ним ничего общего, пусть забудет свои клятвы, только пусть её сердце продолжает гореть. — Я ни за что не покину разведку до тех пор, пока мы не победим, но я всегда буду с тобой как твой товарищ, как друг и как твоя женщина. Всё вместе, всегда, везде, при любых обстоятельствах и только так. Каждый раз одни и те же ошибки. Хочешь что-то потерять — привыкни, привяжись, полюби, а потом смотри, как всё обращается в ничто. Сам виноват. — Леви, скажи мне это ещё раз, — он не сразу отреагировал и не сразу до него дошло значение сказанного. Она спокойно улыбалась ему и ждала реакции. Он убрал руки и опустился перед ней на одно колено, достал из кармана свой подарок. — Петра, выходи за меня. Её взгляд засиял, но ответа не последовало. — А что ты сказал, когда вошёл в комнату? — игриво спросила Петра. — Я что-то не расслышала. — Я люблю тебя, — вкрадчиво повторил Леви. — Хм, вам бы стоило взять ещё неделю отпуска, майор. У вас что-то с голосом, он вроде сел. Должно быть, это из-за влажного ветра с моря. Втянув носом воздух и медленно выдохнув, Леви подумал, что Оруо не зря предупреждал его о скрытых чертах характера своей подруги. «Она коварна, как летнее солнце. Вот, вроде, ласково греет, радует окружающих ярким днём, но чуть только расслабишься, пригреешься, как бац — получи солнечный удар! И всё. Утром проснулся суровым борцом, а к концу дня под пеклом стал безмозглым студнем. Береги голову», — вспомнились ему слова товарища об этой рыжей плутовке. — Женщина, — очень даже звучным и серьёзным командирским голосом произнёс майор, — придержи коней. — Я согласна, — быстро ответила она. С минуту они смотрели друг на друга, и первой, как всегда, не выдержала Петра — бросилась ему на шею, смеясь и всхлипывая от счастья. — Несносное отродье, — сказал Леви и крепко обнял её. — Упрямый мужлан, — сквозь смех сказала Петра, порывисто расцеловывая его лицо и в шутку уворачиваясь от попыток поцеловать её в ответ. Успокоившись, она замерла в крепких объятьях, поглаживая Леви по спине. — Потерпи немного. Мы уже так близко, — проговорила она, ласково пройдясь ладонью меж его лопаток, пока он пропускал её волосы через пальцы, прижимая к себе и кутая в объятьях. На безымянном пальце левой руки Петры блестело колечко, подобранное точно в размер. Попалась.***
Как и планировалось последние дни совместного отпуска, Леви с Петрой отправились в Хлорбу в гости к господину Ралу, который с нетерпением ждал их приезда. Проезд к дому Петры оказался завален строительными материалами, которые привезли для реконструкции здания городского совета. Для прохода оставили лишь небольшую пешеходную тропу. На карете в таком узком пространстве было не проехать, поэтому они сошли перед тупиком и отправились вверх по улице пешком. Дорогу подмыло, и Леви, неся два чемодана, аккуратно обходил участки с липкой грязью, стараясь не испачкать обувь и низ брюк. …И тогда Великая Мать вырвала своё сердце из груди и, бросив о земь, молвила: «Пусть плоть моя станет землёй под ногами моего народа, а дух мой будет хранить его, покуда есть этот мир! Вы же, дочери мои, живите!» Тьма отступила, а вместе с ней в ужасе бежали её порождения… — Разорался, как пьяный шут на базарной площади, — фыркнул Леви, косо посмотрев в сторону храма культа Стен, из которого раздавался звонкий высокий голос. По традиции двери храма в теплое время года всегда оставались открытыми. — О, это ты не слышал, как пастор Клеменс поёт, — Петра, двумя руками прижимая к себе мужской саквояж, полный гостинцев, ловко перепрыгивала на носочках через лужи. — Он умеет брать такие высокие ноты, что стекла дребезжат. Как-то раз мальчишки с нашего прихода обмазали красной краской уши у статуй святых в храме. Их, правда, потом высекли за это, но шутку многие оценили. …А первая дочь Мария, будучи самой гордой и сильной, в конце пути своего обратилась к духу Матери: «Многих похоронила в землях Твоих, чтобы стали навеки частью Тебя. Реками крови напоила почву. Властной рукой отправляла на смерть народ Твой. Никого не жалела и никого не щадила. Не прошу покоя себе, ибо претит тому естество моё, а прошу позволить мне дальше быть с народом Твоим, чтобы принять на себя удар всех врагов его и тем заслужить искупление». И обратилась Мария в стену великую… Ранее процветавший культ Стен после свержения лжемонарха переживал не лучшие времена. После раскрытия правды большая часть духовников побросала свои паствы, сгребла пожертвования прихожан и пустилась в бега. Почти все такие старатели оказались причастны к большому заговору, цель которого сводилась к желанию сделать народ смиренным и не задающим лишних вопросов. Ныне они покорно отбывали тюремное заключение и ни о чём не спрашивали, когда их вывозили на рудники. Остальную часть богословов подвергли допросам, а после отпустили на свободу. Кто-то, разочаровавшись в вере, зажил мирской жизнью, но были и те, кто не отвернулся от учения о святости Стен. Веру таких фанатиков не смогли поколебать ни отделение от политики, ни конфискация церковной недвижимости, ни разоблачающие публикации в газетах, ни новые технологии, принесенные гостями из-за моря, ни сами заморские гости, ни презрение отвернувшейся от них паствы. В некоторых городах и деревнях, где влияние культа на людские умы было особенно сильно, пасторы с остатками самых верных прихожан ещё продолжали проводить религиозные собрания. Полиция, реагируя на доносы о подобных сборищах, периодически устраивала проверки и аресты. Сгладил ситуацию для остатков рьяно верующих один настырный пастор из Орвуда, пробившийся на приём к королеве и преподнёсший новое видение религии, которое никак не вредило действующей власти. Махая вырезками из газетных статей, где было описано происхождение элдийцев и прародительницы Имир, а после тыкая в учение, он выразил вполне конкретную просьбу: «Ваше Величество, святая книга написана Вашим предком Ури Рейсом, который видел божественный лик Матери. Она учит любви, добру и милосердию. Покойный король не упомянул в писании лишь некоторые моменты. О причинах, тому послуживших, сложно судить, но ничего из того, что обнаружено за пределами стен, не противоречит учению. Наоборот, вы и ваши солдаты в своих поисках обнаружили то недостающее, что лишь укрепило веру тех, чьи помыслы и сердца чисты. Однако то, что сейчас происходит, те гонения, которым подвергают верующих и оставшихся пасторов, что не использовали имена святых как инструмент наживы, абсолютно несправедливы. Ваше Величество, я прошу проявить милосердие к Вашим подданным и остановить это беззаконие». Пастор ещё много сказал в защиту братьев и сестер по вере, приведя в пример добрые дела, заботу о бедняках, бездомных детях и калеках. Упомянул, что закрытие храмов лишило этих людей последнего пристанища и возможности получить хоть какую-то помощь. К тому же, в некоторых местностях перестали вести перепись населения, учёт умерших и рожденных, сведения о заключении браков. Ведь многие граждане не привыкли обращаться с заявлениями к чиновникам, предпочитая во время важных событий жизни проводить традиционные обряды. «Всех на рудники, Ваше Величество, — шепнул тогда королеве советник по левую сторону. — Или сослать за пределы Марии валить лес». «В словах этого человека есть доля неприятной правды, Ваше Величество, — донесся до королевы шепот советника справа. — Возможно, не стоит быть столь радикальными. Не факт, что завтра кто-нибудь не придумает себе новое верование и оно не будет куда более вредоносным для ваших подданных». Выпроводив посетителя из приёмного зала и ещё немного подумав, королева решила, что пока специализированные приюты ещё не достроены, некоторым лояльно настроенным к власти пасторам можно вернуть в пользование здания храмов и даже выделить из казны немного средств на их содержание. Пусть духовники и дальше призывают население проявлять сострадание и заботиться о ближнем, но не забывают показывать пример делом. А если что-то пойдёт не так, на рудниках и впрямь всегда есть работа. «…О Мать моя всесильная! — обратилась к ней вторая дочерь Роза, что долгие годы правила народом, побуждая его к труду. — По велению моему народ Твой возделал злачные пажити и выпас скот, чтобы не знать более голода. Врагов же обращала я в рабов безвольных и на ту же участь обрекла тех детей Твоих, что отреклись от Тебя. Теперь в конце пути своего не прошу у тебя покоя за дела мои, ибо грешна была, а прошу позволить мне дальше быть с народом Твоим. Хранить его и оберегать от порождений тьмы, осаждающих плоть сестры Марии». И обратилась Роза в стену великую… — Звучит так, будто ему яйца прищемили, — раздраженно поморщился Леви, слушая фальцет пастора. — Не прищемили, а оскопили, — спокойно пояснила Петра. — Он кастрат. — Что? Откуда ты знаешь? — Одна моя подруга была послушницей при храме и рассказала, что пастор Клеменс родом из Гермины, но ещё в раннем возрасте осиротел и попал на воспитание к культистам, а там его отобрали для церковного хора. Вместе с другими мальчиками он пел на благотворительных концертах в оперных залах Митры и в частных театрах при богатых дворянских домах. Его талант отметили старшие настоятели, а чтобы голос оставался таким же чистым и не ломался, подвергли оскоплению. Но карьера певца отчего-то не задалась, нашлись другие ангелы с не менее чистыми голосами и Клеменс принял рукоположение, став пастором. «…Матерь моя бессмертная, — падая ниц взмолилась третья дочерь Сина, что принесла народу спокойствие и порядок. — Приказом моим народ славит имя Твоё в песнях да воздает похвалу Тебе в изваяниях пышных. Избранных сынов и дочерей Твоих, что верность свою Тебе доказали учеными да воинскими добродетелями, наградила я щедро плодородными землями да иными богатствами. Отныне верными слугами они стали в помощи потомкам Твоим в правлении народом. Не мало дурного совершила, пройдя путь свой до конца, но не прошу прощения за дела свои, а прошу лишь не винить тех, кого сама обманом да искушением вовлекла во грех. Дай же мне силы на то, чтобы уберечь народ твой от порождений дьявола, что осаждают тела сестёр моих. Пусть плоть моя станет для людей последним оплотом надежды в самые темные времена». И обратилась Сина в стену великую… — Ебаная срань, — дал свою оценку этой истории Леви. — Ты знаешь, что празднословие — это грех и ты со своей подружкой попадёшь в ад? — Сквернословие не меньший грех, так что ты составишь нам компанию, — ехидно заметила Петра. — И та девушка мне давно не подруга. Последний раз, когда мы разговаривали, узнав, что я вступила в Разведкорпус, она обвинила меня в ереси, но на прощание сказала, что всё равно будет молиться за меня святым сестрам, чтобы они направили меня на путь истинный. — Плохо, значит, молилась. — Ага, — легко согласилась Петра. — Не видать мне божьей благодати. Но я на неё не в обиде. Если бы она узнала, что от веры я отвернулась ещё задолго до разведки, то и наша дружба закончилась бы гораздо раньше. Зато теперь и она покинула храм, обзавелась семьей, так что всё к лучшему. Кажется, во всём городе из духовников, кроме пастора Клеменса, почти никого и не осталось. Должно быть, ему нелегко справляться с делами в одиночку. Жалко его, он очень хороший. — Все то у тебя хорошие, — ворчливо отозвался Леви, хотя понимал, что за история кроется за её словами. Оставив храм позади, они вышли на сухой участок дороги, сворачивая с центральной части города на улицы, где начинались ряды жилых кирпичных домов, чередующихся с мелкими ремесленными лавками и семейными трактирами. Уютная тихая Хлорба выглядела, словно ожившая книжная иллюстрация из доброй сказки, где всё всегда заканчивается хорошо. Крепкие кирпичные дома, выкрашенные в приглушенные тона, а на фасадах ручная роспись с религиозными и народными мотивами. Через весь город протекала неспешная речка, на которую влюблённые парочки скучающе смотрели, прогуливаясь вечерами по широкому мосту. Рядом большой фермерский и ремесленный рынок, где вели торговлю до самого заката. Весной яблони, высаженные по всему городу, щедро сыпали на брусчатые улочки белые лепестки, а, когда земля впитывала талую воду, дома горожан утопали в пышных садах, растения для которых заботливо подобрали хозяйки, устроившие между собой негласное соревнование, чей сад краше всех. Люди, живущие здесь за счёт хорошо развитых ремесел и плодородной почвы, не бедствовали, исправно платили налоги и вели размеренную спокойную жизнь. За городом — большое озеро, где в обилии водилась рыба. Леви даже как-то позволил Гумберту Ралу уговорить себя сходить с ним на рыбалку, где они вытащили крупного карпа к ужину. Чуть южнее расстилались широкие поля с зерновыми и масличными культурами. Поздней весной Петра утащила его на пикник на цветущее рапсовое поле, куда хотела повалить его и самой завалиться сверху, но он предугадал её намерения, ускользнул из захвата, отрицательно покачал головой, расстелил принесенное покрывало, стянул пиджак и только тогда позволил обозвать себя занудой и уронить. Подложив под голову одну руку для удобства, глядя на довольное лицо Петры, бессовестно оседлавшей его, на голубое небо и рыхлые кисти желтых соцветий, со смешанным чувством подумал, что именно в таком месте, как этот город и его окрестности, он мечтал жить вместе с Фарланом и Изабель. Он думал об этом каждый раз, когда гостил здесь и Петра показывала ему всё новые родные места, рассказывая о своём детстве и людях, которые стоят того, чтобы их защищать. И это было ещё одной причиной, почему всё, через что они прошли, было не зря. Если бы у Леви спросили, что он сам думает о городе на западе Розы, он сказал бы, что Хлорба такая же, как его женщина, его Петра. Откровенная, теплая и простая. Но так было только на первый взгляд. Как не бывает идеальных людей, так не бывает идеальных городов без темных уголков, таящих секреты. Ранее из множества храмов Хлорбы, тянущихся своими шпилями к небу, раздавались громовые голоса пасторов: «Вы все погрязли в грехе и пороке! Вы прокляты все до одного! Пламя гнева Великой Матери сожжет вас, если не раскаетесь!». Лица служителей культа искажались, глаза сверкали религиозным пылом, а храмы были до отказа заполнены искателями спасения, которых угрозы адских мук повергали в благоговейный ужас. Родители каждую неделю таскали Петру на духовные собрания молиться и слушать божьи откровения. Эти дни были самыми ужасными и омрачали детство маленькой девочки, живо интересующейся миром вокруг. «Мне явился лик Матери и дочерей Её, я слышал их голос, но они говорят лишь с теми, кто преклоняет колени и кается в грехах своих. Великая Мать отворачивается от упорствующих, испытывая к ним отвращение. Копьё Её праведной ярости нацелено в ваши порочные сердца, и в любую минуту Её возмездие поразит ваши сердца! Обратитесь к Ней теперь, пока еще не слишком поздно! Восхвалим же Великую Мать!» — взывал к грешникам самый ярый пастор Август. Паства ревела, а Петра мелко дрожала, не понимая в чём именно она виновата и что такого дурного совершила, чем вызвала гнев богинь, что хотят отправить её в ад. Одно время она часто спрашивала у родителей, что находится за стенами и как выглядят титаны, которых все так боятся. Однажды ей даже приснился удивительный сон, как она идёт вверх прямо по стене до самого края. Она поделилась своим сновидением с мамой, а через пару собраний вокруг неё выстроились в три круга прихожане, молящие Великую Мать простить её дитя за грехи и не отправлять в ад. Пока Петра стояла в центре, плача от страха и стыда, пастор говорил, что после молитвы в душе девочки наступит облегчение, а разум покинут греховные мысли. В тот момент вовсе не казалось, что окружившие её люди хотят помочь. Никакой внутренней свободы маленькая грешница не почувствовала и позже, узнав, что мама на исповеди выразила пастору беспокойство о дочери. Липкий страх перед посещением собраний оставил её только тогда, когда фанатичный пастор Август переехал за Сину, а его сменил немного странный, но добродушный пастор Клеменс. Он не впадал в экстаз, когда читал отрывки из святого учения и не устраивал сеансы с публичными мольбами за спасение душ прихожан, уважая тайну исповеди. Как и не попрекал паству в недостатке веры и не страшил адским пламенем. Верить, впрочем, в учение о святости Стен Петра сильнее не стала. Вместо этого с каждым годом ещё больше желала узнать, что действительно находится за каменными неодушевленными ограждениями, а потом присоединиться к кучке вольнодумцев, которые регулярно бывают за их пределами. В правильности своего выбора она убедилась, когда проломили святую Марию и беженцы нарушили спокойствие коренных жителей Хлорбы. Вера в идею свободы вне стен окрепла и после первой вылазки, когда она повалила первого на своём счету титана. Не ослабли убеждения и тогда, когда мать, сидя рядом с её больничной койкой, говорила, что богини послали ей испытания за её упрямство, и читала ей строки из святой книги о смирении. Петра заверила её, что всё выдержит и дойдёт до конца, потому как не одна на своём пути. Через пару лет морской ветер, ударивший в нос, стал наградой всем, кто не свернул с выбранной дороги. Ещё одно испытание Петра прошла, когда мама, будучи при смерти, просила дочь оставить службу и вернуться домой. Об этом же не раз просил отец говоря, что не выдержит потери ещё и единственной дочери, но всё было тщетно. «Так вот почему тогда пропадали люди», — с грустью сказала Петра, когда выяснилось, что пасторы передавали полиции сведения, полученные на исповедях. А потом поделилась с Леви давними переживаниями о внушении претящих сердцу убеждений. «Ты только не подумай ничего дурного. Их вера не делает их плохими людьми», — говорила Петра в оправдание горожан Хлорбы и собственных родителей. Сам Леви никогда не верил ни в какой религиозный бред, да и Кенни его духовным воспитанием занимался в весьма своеобразной манере. Как-то раз дядюшка после очередного недельного отсутствия вернулся домой, громко хлопнув входной дверью так, что она едва не сошла с петель. Его дурное настроение ощущалось в неприветливом тоне и нервном перекатывании между зубов незажжённой сигареты. Леви сидел в своём углу на старой кровати и молча наблюдал за ним, тихо радуясь, что он вновь не будет в одиночестве хоть какое-то время. Кенни долго покачивался на стуле о чём-то думая, практически съев изжёванную сигарету, а потом со словами «дуй за мной, крысёныш» повёл его из дома в место, где собирались с проповедями последователи культа Стен. Пару раз в неделю какой-нибудь пастор вместе с послушником спускался в Подземный город, чтобы помолиться о спасении души местной рвани. Рвань же собственной душой никак не интересовалась, и многие с большей охотой продали бы её за что-то более материальное, но никому столь «ценный» товар и даром не был нужен. Зато пасторы предлагали послушать проповедь в обмен на миску ячменной похлебки с парой ломтей хлеба, и такое положение дел всех вполне устраивало. Леви не понимал, зачем Кенни его сюда приволок и заставил слушать речи о торжестве добра над злом под аккомпанемент урчащих от голода животов прихожан, но ничего не говорил. Смирно сидел рядом с опекуном на самой дальней скамье храма, смотрел на свои недостающие до пола ноги и беззвучно зевал под монотонную молитву во славу святой Сины. Кенни всю службу ковырял в зубах застрявший табак и плевал на грязный пол. После проповеди прихожане ломанулись выстраиваться в очередь за порцией дармовой похлебки. Кенни спокойно сидел и ждал. Когда послушник выскоблил со дна большого котла последнюю порцию, дядюшка встал со скамьи и позвал за собой воспитанника. Подойдя к пастору, он снял шляпу, сиротливо прижав её к груди, состроил скорбную мину и попросил хлеба для сиротки. Пастор, посмотрев на замызганный бежевый плащ просящего и угрюмый вид «сиротки», кивнул, а когда отвернулся, Кенни вогнал ему в спину нож по самую рукоятку. На встречу с богинями отправился и послушник, от ужаса выронивший из рук половник — нож Кенни попал ему в шею и он захлебнулся в собственной крови. «Ни одна из этих ряженых свиней понятия не имеет ни о милосердии, ни о сострадании, — говорил Кенни поднеся к лицу Леви грязный нож. — Ты не раз услышишь, что они якобы своими глазами видели лик божий, но все их речи лживы, а поступки мелочны, как и они сами. Вот, что должно стать твоей религией. Не подведёт, не предаст и не солжет». «Он был плохим человеком, и вера в старого короля, которого он считал ожившим божеством, ему не помогла», — сказал Леви Петре, поделившись и своими воспоминаниями о посещении в детстве божьего дома, когда узнал о связи Кенни с семьей Рейсов. Она спросила, простил ли он своего нерадивого дядюшку. «Я больше не держу на него зла. Он хотел для меня лучшего», — ответил Леви, и Петра понимающе кивнула.***
— Пап, ну задушишь же, — притворно возмущалась Петра, когда Гумберт Рал крепко обнял её в приветствии. Обменявшись с Леви рукопожатием, Рал проводил долгожданных гостей в дом. Серый кот Дымок с громким мявканьем соскочил с кресла навстречу, падая на спину и вытягиваясь, подставляя пушистое круглое пузо для чесания. С кухни уже пахло пирогами, а на обеденном столе выставлены соленья из погреба и бутылка домашней ягодной наливки. Петра вытаскивала из саквояжа специи, чай и ракушки, и наперебой с отцом обменивалась новостями. Леви уселся на диван и трепал Дымка за ухо, но запрыгивать к себе на колени не позволял. В доме прибавилось пыли и кошачьей шерсти, как и седых волос на голове у хозяина, который всё равно старался поддерживать уют, несмотря на отсутствие супруги. Мама Петры, Мона Рал, умерла два года назад от болезни. Женщина долгое время мучилась болями в животе, но не жаловалась, обходясь обезболивающими отварами и молитвами. Поддавшись уговорам мужа и дочери, она всё-таки обратилась к местным врачам, когда стало совсем невыносимо. Ей ставили несколько разных диагнозов, меняя тактику лечения, но ни строгие диеты, ни лекарства не помогали. В какой-то момент она просто не смогла встать с кровати, в которой и умерла через месяц. Господин Рал после смерти жены, казалось, постарел на целую жизнь, а Петра от горя долго ходила бледной тенью себя. Утешать Леви умел плохо, но написал Гумберту вежливое письмо, в котором выразил сочувствие его потере и, конечно, похлопотал, чтобы Петре предоставили отпуск. В тот период он как назло был очень занят, но тоже постарался приехать на пару дней в Хлорбу, чтобы отвлечь своим ненавязчивым присутствием скорбящую семью Ралов. При жизни Мона Рал не слишком жаловала его. Её совсем не впечатляла его репутация лучшего воина человечества, а сомнительное происхождение и полное отсутствие семьи вызывало крайнее подозрение. Зато она приятно удивилась, когда в первый же долгий визит Леви перемыл весь их дом от пола до потолка, а пообщавшись с ним, она всё-таки выразила мнение, что такой сдержанный и спокойный человек сможет уберечь её сумасбродную дочь от беды. Леви на этот комментарий тактично промолчал. С главой семьи Леви нашёл взаимопонимание гораздо легче и быстрее. Возможно, оттого что манерой общения он был очень схож со своей дочерью. «Она в детстве такая дурочка была, такая дурочка», — качая головой, приговаривал захмелевший от домашней медовухи господин Рал, рассказывая смешные истории о дочке, которой отчего-то было совсем не смешно. «Да и сейчас бывает», — поддерживал воцарившееся в комнате веселье Леви, а Петра краснела ещё больше. Но, когда Леви стал перечислять её заслуги, нахваливая любящему родителю его дитя, при этом замалчивая о некоторых скользких моментах, связанных со спецификой службы, Петра заливалась краской уже от смущения. Ей вообще приходилось частенько менять цвет лица во время визитов Леви в её дом. Этот день исключением не стал. — Я так рад за вас, дочка, — сказал Гумберт, когда все трое уселись за стол уминать его стряпню. — Я сходил к пастору Клеменсу, обо всём договорился. Уже вечером он готов провести обряд. — Какой обряд? — удивленно спросила она. — Свадебный, конечно. — Лицо Петры вспыхнуло. — Леви попросил меня помочь с организацией. Ах, если бы Мона могла это видеть. Мы ведь с ней тоже поженились в том храме. Она была такой счастливой… И тут Леви впервые стало некомфортно находиться в обществе своей женщины, которая устремила к нему прямой немигающий взгляд. — Я спрашивал у твоего отца разрешения взять тебя в жены, — с типичным спокойствием пояснил Леви, сосредоточившись на своей тарелке. — Он хотел отдать дань уважения традициям и провести церемонию венчания. Я посчитал, что ты будешь не против, а так как у нас немного времени, то лучше с этим не тянуть. Петра крепче сжала столовый нож. — Конечно, это так неожиданно, — продолжал Гумберт, не обращая внимания на воцарившееся напряжение между женихом и невестой. — Могли бы позвать тетю Марту и семью Крузе, и Шмицов, но Леви сказал, что это всё успеется, когда позже устроим праздник в честь этого события. Ладно, вам, молодым, виднее… — Папа, нам с Леви нужно прогуляться, — Петра отложила в сторону столовые приборы, опасаясь случайно согнуть их. — Я ещё не доел, — возразил Леви, ковыряя вилкой в картофельном салате. — Успеется вам нагуляться, — махнул Петре отец. — Лучше ешьте давайте. Соскучились, должно быть, по нормальной еде после этих морских гадов. — Очень, — подтвердил Леви. Петра вновь взяла вилку с ножом и принялась тщательно нарезать на мелкие куски свиной шницель, скребя ножом по тарелке. Леви не сказал, что был у её отца, как и умолчал о церемонии. Колечко, подаренное им, она повесила на цепочку и спрятала под воротом блузки, пообещав, что скоро с гордостью покажет его всем, но пока не время. — Пап, я тут подумала, что, может, мы всё-таки подождём до весны. Нужно же чтить традиции, — предприняла Петра ещё одну попытку избежать плена уз брака. — Пастор Клеменс сказал, что прочтет дополнительную молитву перед святой Розой, чтобы она оберегала ваш союз. К тому же мы принесем дары богиням. Я с утра обошёл весь рынок и еле нашёл кроля с чистой белой шкуркой. Кроль, конечно, мог бы быть и побольше, но времени мало, сама понимаешь. Такие вещи планируют заранее, но у вас, разведчиков, же вечно всё через задницу. Леви мог поклясться, что Петра озвучила про себя весь список самых грязных ругательств и проклятий, добрую половину из которых переняла от него. Плохая девочка. Мать бы ею не гордилась. — Это только для нас, — с редкой нежностью в голосе обратился Леви, наконец поднимая на неё взгляд, и сопротивление Петры пошатнулось. Видя, как его губы расплылись в улыбке, ей показалось, что все три стены рухнули бы за раз, если бы он попросил. А о самой Петре и говорить нечего. Ведь не каменная. — И для твоего отца. Да и твоя мама порадуется за нас с небес. Правда, Гумберт? — Да хранит её покой святая Роза, — кивнул Гумберт с улыбкой, которую унаследовала его дочь.***
Мамино подвенечное платье было Петре больше на два размера. На перешивку времени не было, поэтому пришлось надеть то самое — новое, голубое. Из свадебных атрибутов на голове Петры красовался только цветочный венок. Леви обошёлся тем, что прикрепил к костюму бутоньерку в тон венку невесты. — Эй, священник, пожени нас, — возвестил о своём присутствии Леви, распахивая дверь храма. — Пастор Клеменс, я привёл молодых, и мы принесли дары для святых сестёр, — Гумберт помахал клеткой с белым кроликом. По традициям свадьбы играли весной и лишь в редких исключениях в другое время года. Если уж ждать до весны было невтерпёж, чтобы не вызвать гнев богинь, следовало принести им жертву: живого кролика, чью кровь проливали для святой Марии, хлеб насущный для Розы и золото на нужды храма, восхваляющего святую Сину. Разложив дары на алтари перед статуями святых, пастор пробубнил короткую молитву и объявил присутствующим, что богини приняли жертву и не возражают против заключения союза. — Какое облегчение, — не удержался от саркастичного комментария Леви, за что Петра крепче сжала его плечо и бросила недовольный взгляд. Как будто ей это больше всех нужно, а не у него ни с того ни с сего проснулось желание перестать жить в блуде. Взяв широкую ритуальную ленту и встав лицом к жениху с невестой, пастор Клеменс объявил: — Сегодня перед ликом святых сестер явились двое детей Великой Матери, дабы связать свои руки и сердца в единое целое. Сидящий в зале Гумберт Рал вытащил платок, чтобы утереть выступившие слезы. — Является ли добровольным ваше желание заключить брачный союз? Прошу ответить невесту. Петра почувствовала, как Леви напрягся, выждала ещё пару секунд и, легко улыбаясь, ответила: — Да, является. — Прошу ответить жени… — Да, является, — поторопил пастора Леви. Клеменс пригласил пару подойти ближе и произнести клятвы. Повернувшись, глядя друг другу в глаза и держась за руки, под всхлипы господина Рала, они произнесли заветные слова. — Я, Петра Рал, беру тебя в мужья, чтобы ты был рядом со мной, чтобы уважать тебя, быть твоей опорой в радости и в горе, в хорошее и в плохое время, чтобы любить и хранить тебя. От всего моего сердца, из глубин моей души, до конца моих дней, да будет так. Пастор подошёл к ним и обвязал руки ритуальной лентой. — Я, Леви Аккерман, беру тебя в жены, чтобы ты была рядом со мной, чтобы уважать тебя, быть твоей опорой в радости и в горе, в хорошее и в плохое время, чтобы любить и хранить тебя. От всего моего сердца, из глубин моей души, до конца моих дней, да будет так. Пастор сделал второй оборот ленты. — В присутствии святых сестер вы дали свои обеты, которые ознаменовывают вашу любовь. Я объявляю вас супругами. Пусть ваш союз будет крепче камня святых Стен и ничто не сломит его. Третий оборот ленты — и обряд завершен. Глядя на поцелуй дочери и зятя, Гумберт Рал перестал сдерживаться и, спрятав в руки лицо, зарыдал.***
— Ты точно не голоден, Эрен? Стейк просто отличный, — Зик отправил в рот очередной кусок сочного мяса. — В Марли предпочитают рыбу, а мясо готовят намного хуже ваших поваров. Я даже поднабрал пару килограммов из-за такой вкуснятины. Воссоединение двух братьев Йегеров произошло в ВИП-зале дорогого ресторана в Тросте. Накануне Зик попросил охрану сопроводить его пообедать в какое-нибудь приличное заведение. Очень уж хотелось сменить обстановку и поесть по-человечески, а не как заключенный в подвале. По удачному совпадению этот же ресторан и именно в это же время захотела посетить другая важная персона острова. «Двадцать минут», — бросил Флок перед тем, как закрыть дверь зала, оставив братьев наедине. Старший Йегер, судя по его удивленной реакции, на компанию во время приёма пищи не рассчитывал. Смерил младшего брата долгим пронзительным взглядом и, будто бы спохватившись, сосредоточился на еде. Жуя, попытался завязать с Эреном непринужденный разговор о природе, погоде и красоте элдийских женщин. Всё то время, пока Зик тщательно пережевывал свой обед, Эрен стоял у окна, наблюдая за тучами в небе, и иногда односложно отвечал на замечания брата. Отложив вилку и промокнув салфеткой усы, запачканные мясным соком, Зик произнёс: — Я не ожидал, что ты сам захочешь со мной встретиться. И уж тем более не ожидал, что ты решишь вернуться на Парадиз. Позволь узнать: в чём причина таких странных передвижений? Эрен отошёл от окна и сел за стол, положив руки перед собой на белоснежную скатерть. Зик с нескрываемым интересом рассматривал лицо младшего брата. — Ты стал немного похож на отца, — непроизвольно вырвалось у него. Эту фразу пришлось тут же торопливо запить глотком марлийского красного. — Я хотел сделать счастливым одного важного мне человека, — сказал Эрен. — И кто же это? — Микаса Аккерман. Моя жена. — О, даже так, — Зик поддернул бровь и удобно откинулся на спинку стула. — Последний прямой потомок великого правителя Хизуру из рода Азумабито. И при этом ещё и Аккерман. Полагаю, и ты для неё тоже особенный. Избранный, за которым она последует до самой смерти. В старых архивах есть сведения о том, что Аккерманы, которые нашли человека, в котором признали своего истинного хозяина, умирают после его смерти, так как теряют смысл своего существования. — Я ей не хозяин и с ней такого не произойдёт. Она проживёт долгую жизнь в достатке и безопасности. В том месте, где ей не придётся воевать или подвергаться притеснению из-за происхождения. — Почему ты так в этом уверен? — Потому что у неё будет смысл жить дальше — наш сын. Ещё один потомок Азумабито. — Что ж, — после продолжительной паузы медленно проговорил Зик, стараясь сохранить невозмутимый вид, — теперь я немного понимаю причину твоего поступка. Но скажи, тебе не кажется, что это несколько эгоистично — подвергать опасности целый народ ради одного… кхм, извини, двух человек? На миг маска отстранённости на лице Эрена треснула, обнажив тень сожаления. — Я люблю её. И люблю своего сына. Когда я умру, он будет жить в семье, где о нём заботятся и любят. Быть может, через некоторое время Микаса встретит хорошего человека, который сделает её счастливой, и он станет новым отцом нашему ребенку. Зик, замерев, слушал и вместе со съеденным мясом переваривал слова брата. — Эрен, — он чуть наклонил голову вниз, и стекла очков блеснули, отражая свет. — Правильно ли я понимаю, что ты не разделяешь мой план эвтаназии? — Несколько лет назад, — неспешно начал Эрен, — когда я был здесь, на острове, благодаря одному случаю мне открылись воспоминания отца. Память о том, как он убил семью короля Стен. Он размазал его маленьких детей, как насекомых… Я до сих пор помню это ощущение на коже, — он посмотрел на свою ладонь, всматриваясь в изгибы линий. — И что ты думаешь об этом, Эрен? — Если бы дети остались в живых, меня бы сожрали, чтобы вернуть силу Прародителя королевской семье. Мы бы всё ещё были связаны отрицанием войны, а человечество внутри стен передохло. Смерти тех детей позволили нам жить. — Понятно, — Зик опустил одну руку под стол. — Так ты считаешь, что отец был прав. — Нет, — Эрен сжал ладонь в кулак. — Отец ошибался. И он человек, вырастивший меня. Я просто ещё одна его ошибка. Если бы элдийцы никогда не рождались, то не было бы бойни, устроенной в Либерио, а остров не был завален останками недоеденных людей, что сотню лет были заперты в стенах. Не было бы ни страданий, ни смертей. Взгляд младшего Йегера вновь устремился к окну. — Когда я первый раз взял на руки своего сына, я подумал именно об этом. Из-за крови Аккерманов он не сможет обратиться в чудовище. Он исключение, которое подтверждает правило. Он свободен, — тон его голоса стал тише. — Он будет жить долго и счастливо. Я так этому рад, — последние слова он произнёс почти шёпотом и повернул лицо к брату. — Эрен, ты… — начал Зик и осёкся. Больной жалостливый взгляд зелёных глаз и лучезарная улыбка ввергли его в глубокое смятение. — Жаль, что остальные элдийцы от рождения обречены только на муки, — уголки губ Эрена медленно поползли вниз. — Так может быть, пора спасти их? Положить конец тысячелетней истории правления титанов. Довольно страданий, довольно бессмысленных войн. С улицы раздался громкий взрыв, звуковая волна от которого сотрясла здание. Стекла, посуда и столовые приборы задребезжали. — Что это? — от неожиданности Зик опрокинул бокал, и вино кровавым пятном разлилось по белой скатерти. Эрен не шелохнулся, продолжая с отчаянием смотреть на брата. — Знаешь, старый король тоже хотел рая для элдийцев, а ведь он сам видел божественный лик. Он видел прародительницу Имир. Как думаешь, она бы хотела, чтобы её дети так страдали? Чтобы их жрали и убивали, как скот? Я так не думаю. Зик не дыша смотрел на брата. На мгновение ему показалось, что сквозь пелену боли и отчаяния в омуте зеленых глаз проступило что-то иное. Что-то темное и недоброе. Здание вновь тряхнуло. Двери распахнулись, и в зал вбежал Флок с тремя конвоирами. — Быстро уходим отсюда! На нас напали! Грянул новый взрыв, отчего с потолка посыпалась штукатурка. Послышался звон тревожного колокола, предупреждающего о немедленной эвакуации жителей. — Никто из ныне живущих элдийцев не виноват в грехах предков. Мы должны спасти их и покарать тех, кто мешает обрести долгожданный покой, — радужка зеленых глаз вспыхнула. — Ты поможешь им? Поможешь спасти всех этих людей? — Эрен! Быстрее! — Ты поможешь мне, брат? — голос Эрена внезапно дрогнул. — Это тяжело… так тяжело всё это вынести одному. — Да какого черта вы расселись?! — сорвался на надрывный крик Флок, когда стены ресторана вновь содрогнулись. — Да, — выдохнул Зик, и в глазах у него защипало. — Мы всех спасём. И начнём прямо сейчас, — Зик резко встал и, поправив очки, решительно направился к выходу. Эрен последовал за ним. Вся компания выбежала из здания и спряталась в ближайшем переулке, чтобы оценить обстановку. Со всех сторон раздавались грохот и крики, были видны всполохи огня от взрывов. В небе над Тростом парило пять марлийских дирижаблей. Из грузовых отсеков дирижаблей на город падали бочки со взрывчаткой. — Здесь совсем рядом полицейский участок, оттуда есть подземный ход за город! Мы проведём вас туда! — крикнул Флок так, чтобы его услышали из-за шума, и перехватил винтовку. — Нет, мы встретим марлийцев сами, — отозвался Эрен. — Что? — Флок и сопровождающие растерялись. — Не стоит ни о чём беспокоиться, — мягко обратился к солдатам Зик. — Пришло время отплатить вам добром за ваше гостеприимство. Всё будет хорошо. — Это недопустимо! Мы так не договаривались! — Флок дернул к себе Эрена за плечо. — Если вас увидят вдвоём, то у командования возникнут подозрения! Вас сожрут, а нас отдадут под трибунал! — Вот и сделай так, чтобы такого не произошло, — ответил Эрен и, не скрывая усмешки, добавил: — Ты же ведь теперь многое можешь. — Эрен, возможно, лейтенант прав, — вмешался Зик глядя, как в глазах Флока разгорается адское пламя, сравнимое с тем, что постепенно заполняло город. — Лишний шум нам ни к чему. Я справлюсь с марлийцами один. — Хорошо, — нехотя протянул Эрен. Бросив последнюю усмешку в пылающий костёр злобы Флока, он отвернулся и обратился к Зику: — Но я буду рядом, брат. Если что-то пойдёт не так, я вступлю в бой. Зик кивнул и вышел из укрытия. С дирижаблей тем временем начал высадку вражеский десант. — Пойдём с нами, Эрен, — позвал его Флок. — Доберёмся до участка, а там раздобудем ещё оружие и УПМ. Или ты больше не способен драться как простой солдат? — Я больше не солдат, но я всё ещё человек, — ответил Эрен под крики ужаса и плач пробегающих мимо горожан. — Идём, прикрою вас от пуль по дороге, а там прикончим пару марлийских мразей. «Никакой ты не человек. Ты дьявол среди людей», — подумал Флок, на бегу посматривая на «надежду человечества», абсолютно не оправдавшую ни своё прозвище, ни надежды самого Флока. На что он надеялся, вступая в сговор с чудовищем? Монстры подчиняются только известной им логике. С ними нельзя договориться и им нельзя верить. Только убить. Лишь одна мысль утешала уязвленное самолюбие: дьявол не смог добраться до его души и поглотить её. Ведь нельзя заполучить то, чего больше нет, а значит они с дьяволом не так уж и отличаются. Флок ловко передёрнул затвор винтовки и вместе с остальными офицерами вскинул оружие, прицеливаясь в спины марлийских солдат, засевших в засаде. Выстрелы рассекли воздух, повалив замертво врагов элдийского народа. Эрен прошёл вперёд, и его шея попала под прицел оружия Флока. На мучительно приятное мгновение он завис и, не сводя прицела с дьявола, погладил курок, представляя, как было бы замечательно поддаться искушению и отстрелить ублюдку голову. Один из солдат окрикнул его, и секундное помешательство развеялось. Не сегодня, не сейчас.***
Всю обратную дорогу из Хлорбы Леви напряженно смотрел через окно в купе, как небо затягивали грозовые тучи. По его личным приметам дождь — дурной знак. Дождь всегда оставлял после себя в лучшем случае грязь, а в худшем — смерти и увечья. Петра, оценив унылый пейзаж, решила, что смотреть на него не хочет. Вместо этого лучше увидеть какой-нибудь сон на плече супруга. — Это море расстроилось, что мы уехали, — зевнув, пробормотала она и, потеревшись о него щекой, задремала. Причём тут море и почему оно должно расстроиться, Леви не стал уточнять. Он прижался затылком к стенке купе и по примеру жены закрыл глаза. По ощущениям казалось, что и минуты не прошло, когда, сомкнув веки, он вновь широко распахнул их, услышав взволнованные возгласы остальных пассажиров. Петра тоже проснулась и, открыв рот, уставилась в окно. Хотелось думать, что это обман зрения и прочих органов чувств. Марлийские аэростаты с серой металлической обшивкой — это лишь причудливой формы облака, которые по странному капризу природы выделялись из общей массы кучевых грозовых туч. Шум разрывающихся боевых снарядов — это просто раскаты грома, а всполохи огня — вспышки молний. А потом пошёл дождь. Тяжелые капли забарабанили по стеклу, тонкими струйками стекая вниз, делая обзор размытым. В следующее мгновение бронебойный дождь из крупных камней обрушился на вражеские дирижабли. — Быть этого не может, — шокировано произнёс Леви. С протяжным металлическим скрипом и лязгом поезд затормозил, тряхнув пассажиров.