If I Run It's Not Enough

Его интерес, говорил себе Наполеон, имел исключительно научную основу. Как бы сильно Наполеон ни гордился своей способностью читать людей, Илья Курякин, несмотря на все его усилия, оставался для него большой загадкой. Слишком жестокий, чтобы его можно было назвать ласковым, и слишком чувствительный, чтобы его можно было назвать чёрствым, этот человек представлял собой узел ходячих противоречий, и руки Наполеона просто чесались его распутать. Найти то место, где острые края Большевика уступают место чему-то более мягкому, стало для Наполеона вызовом, который имел бо́льшее значение, чем он бы того предпочёл, но который он принял с головокружительным энтузиазмом. Габи, например, могла пробудить мягкие черты характера Ильи с раздражающей лёгкостью. Дразнящая улыбка, мимолётное прикосновение – иногда даже одного её присутствия было достаточно, чтобы всецело захватить внимание Ильи. Русский глядел на этот крошечный террор с такой нежностью, которую люди обычно испытывают к детёнышам животных, и в его глазах сияла гордость каждый раз, когда инстинкты и оперативность Габи спасали миссию на грани катастрофы. Когда дело касалось Наполеона, однако, Илья состоял из одних лишь строгих взглядов и холодного расчёта и ощетинивался, словно озлобленный котёнок, стоило Наполеону уколоть его в нужное место. Их дружба – а они действительно стали друзьями, пусть только и в виде неизбежного последствия работы в качестве напарников – казалось, извечно стояла в шаге от жестокого распада. То чувство, что вынашивал в себе Наполеон, не совсем являлось ревностью. Предположение, что Илья бы предпочёл компанию мисс Теллер компании Наполеона в любом случае, не считая тех, что включают в себя прямую угрозу их жизням, было принято как должное с самого начала их сотрудничества. Большинство времени Наполеон даже считал, что он заслуживает всю ту враждебность, получаемую им со стороны Ильи. Остальное же время ему казалось, что ничего, кроме превращения в милую брюнетку, не сможет заставить Илью расслабиться и ослабить бдительность в его присутствии. И больше всего Наполеон раздумывал над тем, что потребуется что-то не меньшее, чем настоящее чудо, чтобы это он сумел пробудить в их гиганте нежность. *** Алчность и похоть – два этих смертных греха описывали Наполеона Соло, и Илья Курякин пробуждал в нём именно эти два желания, которым он никогда не пытался сопротивляться. Со своим холодным взглядом и точёной линией челюсти Курякин был так же красив и непостижим, как и греческая статуя, а Наполеона никогда нельзя было назвать человеком, который оставил бы произведение искусства неосквернённым. Чтобы соблазнить русского, не нужно было большого ума. Илья выглядел скорее растерянным, чем оскорблённым, когда Наполеон позволил своим шуткам и подколам трансформироваться из дразнящего подтрунивания в открытые намёки. Когда до него наконец дошло, что предлагает Наполеон, Илья глядел на него своим холодным, непостижимым взглядом так долго, что Наполеон испугался, не сломал ли он его. Но затем Илья приблизился и увлёк его в поцелуй, и все сомнения Наполеона бесследно растворились. *** Секс с Ильёй, как оказалось, был именно таким, как и представлял Наполеон. Вообще-то, было сложно не представлять его, особенно когда русский окидывал его взглядом своих бесконечно голубых глаз, называл его ковбоем этим своим раскатистым баритоном и представлял собой такое великолепное зрелище в сделанном на заказ костюме. Илья трахался так же, как и дрался, с такой непоколебимой концентрацией и чёткостью, что после Наполеон поймал себя на мысли о том, не тренировали ли Илью и для этого тоже. После их первой совместной ночи его напарник попросту встал с кровати, оделся и ушёл, едва ли даже бросив взгляд через плечо. На следующее утро Илья вернулся к делу как обычно, будто между ними не существовало этих часов, в течение которых они узнавали друг друга в самых приятных смыслах этого слова. Не то чтобы Наполеон ожидал признаний в любви или гневной истерики, но всё же отсутствие какой-либо реакции причинило ему больше боли, чем просто раненное эго. Впервые на своей памяти Наполеон почувствовал себя как-то странно пустым внутри. *** Следующим вечером он вернулся в свою комнату с официанткой, молодой блондинкой из бара их отеля, чья смена закончилась как раз в тот момент, когда Наполеон собрался уходить. Он сказал ей, что у неё самые красивые голубые глаза из всех, что он видел, и она смущённо усмехнулась на его клишированный комплимент и сказала то же самое о глазах Наполеона. Эта ночь пронеслась мимо в приятном тумане. Благодаря этому успеху он смог почувствовать себя немного лучше после холодного отношения Ильи со вчерашнего вечера. Утром выражение лица его напарника оставалось нечитаемым, пока Габи поддразнивала Наполеона за его распутные замашки. Наполеон не обращал на неё внимания, ведь его взгляд уже был прикован к сногсшибательной брюнетке, сидящей в кафе одной. Он переспал ещё с двумя женщинами, прежде чем они завершили миссию. Уэйверли дал высокую оценку их совместной работе, и затем возникла потребность в очередном сборе информации из другого города. Жизнь продолжилась своим ходом. *** Он не перестал дразнить Илью – вид его растерянности и напряжённого негодования в ответ на это вызывал слишком сильное привыкание, чтобы можно было с лёгкостью бросить эту затею. Но факт, что они переспали во второй раз, заставил голову Наполеона идти кругом. Честно говоря, наверное, стоило отдать должное отлично выдержанному виски за то, что Наполеон наконец сделал первый шаг, вместо того чтобы просто пялиться поверх своего бокала на склонившуюся над столом фигуру Ильи. Но когда Наполеон опустил ладонь Илье на плечо, когда он запустил пальцы в мягкие пряди его волос, тот прильнул к прикосновению, а не отпихнул Наполеона и не вбил в него кулаками немного здравого смысла. Он позволил Наполеону проследить пальцами линию своей челюсти, позволил себе приподнять подбородок под давлением осторожного движения, и когда Наполеон склонился для поцелуя, Илья лишь прижался ближе. Наполеон задумался, можно ли назвать это своего рода достижением, что он соблазнил мастера по шахматам оставить партию незаконченной. *** В Буэнос-Айрес это случилось снова, и снова в Мельбурне, в Осака, в Мумбаи. Где-то между Египтом и Австралией Наполеон перестал удивляться и начал различать желание Ильи по языку его тела. Несмотря на его сдержанные манеры поведения, Илья был открытой книгой для тех, кто знал его секреты. Нервный тик в одном пальце, задержанный на одну лишнюю секунду взгляд, момент заминки перед тем, как заговорить – все эти мелочи выдавали его чувства и, лучшее из лучшего, его страсть к Наполеону. И, что неудивительно, Илья, который всегда был слишком уж хорошим шпионом, также научился читать Наполеона. Каким-то образом Илья, казалось, инстинктивно начал понимать, когда мысли Наполеона утекают в его сторону, прочь от какой-либо женщины, с которой он флиртовал в тот или иной момент. В те ночи, когда зуд под кожей становился практически невыносимым, Илья материализовался у его двери, словно сон, с двумя бокалами и бутылкой скотча, и этому сну было невозможно отказать. Наполеон не совсем понимал, что ему об этом думать – о возможности того, что Илья, вероятно, видит в Наполеоне больше, чем ему бы хотелось показывать, но последствия этой способности были такими приятными, что незаметно для самого себя он с ними смирился. *** Когда дело касалось миссий, их с Ильёй командная работа была безукоризненна. Они дополняли друг друга без изъянов, инь Наполеона вровень к янь Ильи, идеальным балансом навыков и опыта. Наблюдательный характер Ильи и его опыт рукопашного боя отвечал на физические требования их профессии, когда умений Наполеона было недостаточно. Очарование Наполеона и его лёгкая рука, в свою очередь, вытащили их далеко не из одной скверной ситуации, которую нельзя было разрешить одной лишь грубой силой. В постели их роли менялись, и Наполеон становился требовательной и грубой стороной. Он почему-то никак не мог досыта насладиться губами Ильи, его вкусом, скольжением их кожи друг о друга. Наполеон был тем, кто валил Илью спиной на кровать и удерживал его запястья над головой, тем, кто оставлял синяки на коже Ильи, чтобы наслаждаться их цветом, тем, кто резко прижимался бёдрами к своему партнёру, чтобы словно в каталог внести все способы вытянуть самые прекрасные звуки из этого русского шпиона. Наполеон был тем, кто использовал весь свой опыт и арсенал, чтобы разжигать огонь, и коллекционировал каждый беззвучный от перехватившего дыхания шёпот, словно дракон, коллекционирующий свои сокровища. Илья же, напротив, был тем, кто тормозил их темп, крепче держал Наполеона на привязи, чтобы ни разу не позволить ему забежать вперёд. Его блуждающие руки дразнящими касаниями отвлекали Наполеона, его поцелуи были медленными, голодными, опьяняющими. Илья растягивал их встречи с мучительной терпеливостью, не важно, стоял он на коленях или был прижат к стене. Он мог бросить Наполеону вызов попробовать что-то беспрецедентное с помощью одной лишь насмешливой ухмылки и изгиба брови, и от вида пламени в его глазах у Наполеона всегда перехватывало дыхание. Это было непрофессионально, думал Наполеон. Это было запутанно. Это было идеально. *** Однажды, после того, как они выбрались из подземного бункера благодаря особенно изобретательному акту командной работы, которая представляла собой комбинацию шахматной игры и взрывчатки, Наполеон пошутил, что они дополняют друг друга. Илья окинул Наполеона взглядом, полным такой странной смеси из жалости и нежности, что Наполеон сам не заметил, как отстал от него под сбивающим с толку весом чувства вины у себя в груди. *** В Кабуле красивая женщина, которую Наполеон привёл к себе, оказалась тайным мозговым центром всей преступной схемы, которую их отправили расследовать. Только когда Наполеон очнулся в тёмной камере, привязанный к стулу в качестве ироничного напоминания о его первой миссии с Большевиком, он осознал, что в этой истории он был не столько соблазнителем, сколько соблазнённым. Он мог бы – должен был – держать ухо востро и следить за своим напитком, а не за тем, как свет от свечей падал на бриллиантовые серьги его партнёрши, и не за грациозной линией её элегантной, открытой шеи. Габи говорила ему быть начеку, несколько раз повторяла, что за этой женщиной тянется репутация гадюки и след из пропавших супругов. Но опасность только усиливала её очарование, и Наполеон пропал от одного только взгляда её тёмных глаз. Они причинили ему боль, но не такую, которая могла бы оставить непоправимый вред. Когда Илья объявился спустя три часа с тающей паникой во взгляде и освободил Наполеона трясущимися руками, они оба проигнорировали очевидную шутку, повисшую в воздухе. Илья уничтожал их врага с жестокой оперативностью, какой Наполеон ещё никогда не видел прежде. Когда они отбились, выбрались из здания и наконец добрались до ожидающей их в спасительной машине Габи, ни один из них не прокомментировал причину похищения Наполеона. Той ночью, когда он поцеловал Илью и прижал дрожащие пальцы к обнажённой коже, Наполеон закрыл глаза и сказал себе, что это всего лишь очередная ночь секса. Когда дело касалось их с Ильёй, между ними никогда не было никаких обязательств, и именно так всё и должно было быть. Они двигались так хорошо вместе. Он не хотел видеть, как сталь в глазах Ильи растает до состояния жидкости, не хотел замечать, как Илья закусывает губу, когда они отрываются друг от друга, как он прикасается к Наполеону так осторожно, будто его нужно оберегать, защищать любой ценой. Но от того, как Илья таял под его прикосновениями, у Наполеона перехватывало дыхание, и он лихорадочно пытался скрыть понимание под видом желания. *** Будь жизнь справедлива, Илья был бы с Габи. В таком мире они оба были бы счастливее. Габи была молодой, с характером, и её сила не давала ей сломаться, несмотря на все трагедии и ужасы этого мира. Вопреки её претензиям на наличие опыта, её невинность являлась кровью в воде, которая привлекала самых разнообразных акул. Илья мог бы стать её защитником, а Габи его совестью, юной леди, способной укротить дикого зверя одним лишь прикосновением. Одно дело осознавать лучшую из возможных реальностей, но жизнь редко следует по пути фантазий. Проходили недели, затем месяцы, и вот у Наполеона уже не хватало пальцев на руках, чтобы сосчитать все успешно завершённые ими миссии. Илья не целовал Габи, и Габи не пыталась форсировать события. Невзирая на весь их флирт, высокий русский шпион и крошечная немецкая агентесса обходили путь романтики стороной, пока искрящаяся химия между ними не затухла до чувства братско-сестринской привязанности. Иногда Наполеон задумывался, стоит ли ему винить в этом себя. Если бы он не был таким распутным наглецом, если бы соблазнение Ильи не стало для него полузависимостью, возможно, взгляд Ильи до сих пор бы задерживался на Габи. И всё же ни стыд, ни сожаления не принесут никакой пользы человеку, который живёт так, как хочет, и Наполеон променял оба этих чувства на свою старую добрую честную жизнь. Они были лишь очередной частью его личности, принесённой в жертву ради удовлетворения более материалистических порывов. Начальству Ильи стоило предупредить его о таких мужчинах, как Наполеон. Или, возможно, они предупреждали, и только собственная горячая кровь Ильи принесла подобные неприятности ему на голову.