«За окном
Становится небо темней,
Но небо в моих руках,
На гладкой поверхности стен»
Вот уже года три точно будильником Алексею Макарову служит «Наше радио», которое каждое утро будит его то под одну мелодию, то под другую. Странно, но Лёше всегда было в какой-то степени уютнее от незнания, как именно в тот или иной день его разбудит любимая радио-волна. Словно это был живой человек. Странная такая фальсификация живого присутствия. Вот и сейчас «Наше» бодро приветствует, разрушая привычную тишину спальни. Но даже это не спасает. Напротив даже, нагоняет ещё больше тоски. Из динамика телефона медленно и заунывно звучит один из треков «Флёр». В душе, которую и без того последние сутки порядком потрепали, сейчас обосновались апатия и нежелание что-либо делать. Но хочешь не хочешь, а делать что-то нужно. Иначе голова рискует не выдержать и взорваться от вороха мыслей, которые заполоняют собой всё, едва Лёше стоит коснуться голыми ступнями холодного пола. Не торопясь парень идёт на кухню, попутно размышляя, что, вероятнее всего, его уже выгнали после вчерашнего немого ухода в начале рабочего дня. «Да, тот ещё день. Да ещё и Игорь со своими советами. Вот как я могу сейчас как ни в чём не бывало вернуться в свой кабинет и начать это дело? Как могу начать жить дальше, понимая и принимая тот факт, что моему главному врагу всё опять сошло с рук? Да ещё как сошло! Семья у него, работа, дочка красивая. Кстати, о дочке. Надо бы узнать, где её последний раз видели. А то может это и не похищение. Бывает, что дети сами убегают, теряются. От такого, как Гречкин, я бы тоже сбежал… Но он её, вроде как, даже любит. Переживает… Жену его тоже опросить не помешало бы… » — парень осекается. Ещё и часу с момента пробуждения не прошло, а он уже дело обмозговывает. Причём ведь даже ещё не узнал ничего. А вдруг дело вообще уже кому-то передали? — Так, достаточно нарассуждался за утро. Одно ясно наверняка — делом этим заниматься я буду. В конце концов, Игорь прав. Дети не должны страдать из-за косяков своих родителей, — проговаривает сам себе Макаров и, спешно одеваясь, покидает квартиру, напрочь забывая выключить в ванной свет. Утреннее солнце бьёт в глаза. Раздражает. Ещё чья-то машина дебильная стоит во дворе и сигналит, не переставая. Так и хочется развернуться и заорать во всю, чтобы все стёкла полопались. Лёша вполоборота оглядывается на машину, создающую шум, и застывает. За рулём сидит Гречкин — ах да, уже Панфилов — и осторожно, но весьма приветливо улыбается. Лёше хочется попятиться назад. Ему хочется обратно в свою (крепость) квартиру, и он даже делает шаг назад, но вовремя понимает, как глупо это выглядит, и просто замирает на месте. Ком в горле появляется моментально и не даёт нормально дышать. Внутри расходится волна эмоций. Если уж совсем честно, то даже неясно, каких именно, но определённо очень сильных. Лёша смотрит настойчиво прямо. В глаза. Не моргая. Не отворачиваясь. Первым не выдерживает Кирилл. Выходит из машины, осторожно подходит. Останавливается в полуметре, нервно закуривает. — Я, это, знаю, что ты ещё вчера всё решил. Но мне больше не к кому идти в этом городе. Да и в любом другом тоже. С того момента, как отца не стало… — Так, давай без соплей, — сурово обрывает Макаров, — Я за это дело возьмусь, но при одном условии. — Всё, что угодно, — Кирилл часто-часто кивает головой. — Когда доведу всё до конца и, по возможности, верну тебе твою дочь, ты, как и любое упоминание о тебе, исчезнешь из этого города и моей жизни. Раз и навсегда. Молчание. Кирилл смотрит куда-то себе под ноги и медленно выпускает клубы дыма. Спустя минуту всё же произносит: — Макаров, я… — Я неясно выразился? — снова перебивает парень, вопросительно выгибая бровь. — Я всё понял… — Гречкин поднимает глаза. Смотрит так же прямо, как несколько минут назад смотрел сам Лёша. Только в глазах не злость или раздражение. В них какая-то острая обречённость. На миг Макарову кажется, что их словно поменяли ролями. Сейчас Алексей стоит перед своим (бывшим) врагом весь такой сильный, уверенный в себе, а напротив Кирилл Гречкин. Кирилл, у которого вся жизнь, если ещё не рухнула, то висит на волоске. И напрямую сейчас зависит от него, Лёши. — Алексей, ты… Вы… Блин, странно после всего выкать. Но, если хочешь, могу на «Вы» со всеми вытекающими… — Кирилл разводит руками. Макаров плечами жмёт. Ему всё равно по сути, как к нему будут обращаться. Ему бы вообще не хотелось слышать обращения в свой адрес. Голосом этого «человека». — Я на машине, — Гречкин указывает в сторону потёртой иномарки, которой явно лет примерно столько же, как и её хозяину, — Могу до отделения подвезти. Нам всё равно обоим туда нужно. Неясно, что Лёшу удивляет больше. То, что он видит перед собой старенькую «Карину едэшку». Или же тот факт, что Гречкин предложил ему сесть в свою машину. — Серьёзно? Ты действительно думаешь, что я с тобой в одну машину сяду? — К твоему сведению, с того злополучного дня под моими колёсами даже кошки ни разу не оказывались, — с раздражением выпаливает Кирилл. А после уже чуть тише добавляет, — А когда в машине ребёнок появился, я вообще на велосипедной скорости начал передвигаться… — Ты закончил? Поехали уже, — Макаров, не глядя на парня, делает взмах рукой и поспешно направляется в сторону машины. Когда он стал настолько часто себе противоречить? В машине едут молча. Чтобы хоть как-то разрядить эту тяжёлую обстановку, Кирилл врубает радио. «О, и здесь "Наше" крутится» — про себя думает Лёша. «Я тебя ненавижу-вижу, Но ко мне ты всё ближе, ближе. Ты меня ненавидишь, но-но-но, Но ко мне ты всё ближе всё равно» — яростно звучит из магнитолы голос Вадима Самойлова. «Никогда не любил "Агату Кристи"» — молча думает Макаров. И даже в этот момент себе противоречит. Дорога до отделения МВД кажется неимоверно длинной, но в конце концов они всё же останавливаются возле уже до каждой трещинки знакомых дверей. Молча выходят из машины. Всё так же молча, держась на некотором расстоянии друг от друга, проходят через весь отдел, который, к слову, совершенно не обращает на них внимания, погрязший в непрекращающихся делах и проблемах. Когда до двери архивного кабинета остаётся буквально метров пять, Алексей слышит оклик и резко замирает. Плетущийся сзади Кирилл едва успевает притормозить, чтобы не впечататься в макаровскую спину. Оба синхронно оборачиваются. — Алексей Павлович, Прокопенко вчера интересовался, куда Вы пропали посреди рабочего дня. Я сказала, что Вы, вероятнее всего, уже заняты расследованием исчезновения девочки, — Алиса неспешно оглядывает Гречкина и, потеряв к нему какой-либо интерес, продолжает, — Как я понимаю, я была права. Но всё же Прокопенко просил Вас лично зайти к нему после обеда. У него какие-то срочные новости по поводу этого дела. Девушка разворачивается и поспешно уходит, не давая никому опомниться. — В следующий раз, предупреждайте меня заранее, чтобы я знала, когда Вас нужно прикрыть перед начальством, — произносит она напоследок, скрываясь в своём кабинете. Кирилл продолжает смотреть туда, где минуту назад стояла секретарша, в то время как Алексей одним лёгким движением поворачивает ключ и открывает дверь в кабинет настежь. Медленно заходит, попутно осматриваясь. Всё так же как и было вчера. Значит в его отсутствие здесь никого не было. Это радует. Лёша устало плюхается в своё кресло и подаёт знак Гречкину, чтобы тот зашёл. «Что ж, назвался грибом, полезай в корзинку. Так, вроде, любила говорить Лизка» — мелькает в голове у парня, когда в кресло напротив осторожно опускается Кирилл. — Так, ты мне сейчас кратко и по делу рассказывай. А я пока что с материалами дела ознакомлюсь, — он снова, уже чёрт знает в который раз, берёт в руки ту самую красную папку. Однако стоит развернуть её на первой же странице, перед глазами начинает плыть, а в горле снова встаёт ком, только по ощущениям раз в пять больше в размере. — Какого хрена?.. — хотелось бы прокричать, но получается очень тихо, неслышно. Голос резко сел до глухого шёпота. — Лёш… То есть, Алексей, я не… — голос Кирилла предательски дрожит. Не мог он сказать раньше, не мог. И как сейчас объяснить, он тоже понятия не имеет. — Ты надо мной поиздеваться решил… Вот так просто и жестоко… — Лёша выпускает из рук папку. Та с грохотом плюхается на стол, оставаясь в таком же развёрнутом виде. В верхней части первой страницы крупными буквами пропечатано: «ПАНФИЛОВА ЕЛИЗАВЕТА КИРИЛЛОВНА».