«Я рисую праздничный яркий салют,
Цветы, шары и флажки,
Тысячи радостных лиц. »
Пальцы уверенно стучат по клавишам старого, видавшего виды компьютера. Глаза устремлены в монитор. Если сейчас смотреть на Лёшу со стороны, то вряд ли можно будет понять, что на самом деле парень так и не сомкнул глаз за всю ночь. Выглядит Макаров вполне бодро. Но это только внешне. На деле же ему сейчас безумно хочется… Нет, не спать. Напиться вусмерть и оказаться как можно дальше от этого места и недавних событий. Поэтому вместо того, чтобы хоть немного отдохнуть, он почти всю ночь проводит у экрана монитора в поисках хоть какой-то информации, вбивая в строку запроса одно имя за другим. К утру на его столе уже образовывается небольшая стопка личных дел, но всё это не приносит почти никаких результатов. Не там он роет. Чувствует это. Близко, но не там. Но тем не менее упорно продолжает поиски. Не потому что боится что-то упустить. Прекрасно понимает, что вряд ли что-то найдёт. Просто не хочет покидать комнату, словно за её пределами разверзлась всепоглощающая тьма. Тьма эта, к слову, носит имя Кирилла Гречкина, ой, пардон, Панфилова, и, кажется, уже тоже бодрствует. От этой мысли покидать своё убежище хочется ещё меньше. Макаров в очередной раз прогоняет в памяти вчерашний вечер и в очередной раз клянёт себя за то, что позволил Гречкину остаться. И вот что на него вчера нашло? Самого главного врага в свою квартиру привёл, ещё и ночевать оставил. Не иначе, как усталость дала о себе знать, вот и крыша окончательно поехала. Лёша трёт виски и зажмуривается, пытаясь прогнать из головы назойливые мысли. Понимает прекрасно, что дело не в усталости. Просто помнит, как было пусто и одиноко без сестры. Знает, что это за чувство. Никому такого не пожелает. Даже Гречкину. В дверь осторожно стучат, вырывая Лёшу из бурного потока мыслей. В дверном проеме возникает Кирилл. Только из душа. Это Макаров отмечает как-то неосознанно. Медленно проходит взглядом от влажных волос до капель воды на шее и оголённом торсе. Сердце делает кульбит. Очередной. Лёша злится про себя и моментально переводит взгляд на экран компьютера. Видимо, надо всё же поспать, а то сердечко уже шалит. — Хм, я это… Извини, если не вовремя, — Кирилл старался изо всех сил не показывать того, насколько ему сейчас неловко, — Я там завтрак приготовил… В качестве благодарности. Если хочешь… — Потом. Сейчас некогда, — отрезает Макаров. Ему очень хочется заменить своё «некогда» на «никогда». Гречкин неопределённо пожимает плечами, но не уходит. — Что-то ещё? — спрашивает Алексей, так и не повернув голову в сторону парня. Эта его назойливость начинает злить. — Почему? — голос Кирилла эхом раздаётся по всей квартире. У Лёши шея покрывается мурашками и ладони моментально начинают потеть. — Что почему? — на этот раз он отводит свой взгляд от экрана и смотрит прямо в глаза. — Почему вчера остаться позволил? Ты ведь меня ненавидишь, это не новость. Макаров опускает взгляд на свои ладони и устало пожимает плечами. Он-то знает ответ, но говорить это вслух совсем не хочется. Это противоречит всем его законам и принципам. Кирилл тяжело усмехается и тихо выдаёт: — Пожалел, значит… В доли секунды преодолевая расстояние до компьютерного стола, он резко хватает опешившего Лёшу и припечатывает к стене. — Знаешь что? Думаешь, я урод?! Да, урод! Тот самый подонок, который когда-то лишил тебя самого дорогого. И меня это всю жизнь будет мучать. Всю жизнь! Если не можешь отпустить это, лучше уж ненавидь меня! Но не вздумай жалеть! — шипит Гречкин, едва касаясь губами уха Макарова, — Жалость оставь для других. Он отпускает Лёшу и спешно покидает его. Спустя несколько минут Кирилл выходит из своей комнаты одетый, слышится громкий хлопок входной двери. Макаров медленно спускается по стене на пол, привычным движением зарываясь руками в волосы. Как же он устал. Чертовски устал. Затянувшуюся тишину нарушает мелодия входящего вызова. Лёша медленно выуживает телефон и, не глядя на экран, жмёт "принять". В трубке раздаётся бодрый голос Игоря: — Малой, ты там уже на ногах, надеюсь? — Давно, — отвечает как-то механически, по-прежнему сверля стену пустым взглядом. — С тобой всё нормально? Не заболел часом? — в голосе Грома появляются родительские нотки. Это заставляет против воли улыбнуться. Лёша чертовски рад тому, что этот человек вообще есть в его жизни. — Всё в порядке. — парень старается вложить в эти слова как можно больше убедительности, и это, как ни странно, действует. Игорь выдыхает и уже спокойно сообщает Макарову о том, что нашёл кое-что интересное. Алексею ничего не остаётся, как быстро собраться и отправиться по уже заученному адресу. — Я ещё вчера, когда вы тут мило беседовали, думал о том, что было бы неплохо попробовать выведать что-либо у обратной стороны закона, — туманно произносит Гром, сосредоточенно рассматривая стопку свежераспечатанных листов, принесённых Лёшей этим утром. — Угу, а ещё запутаннее сказать можешь? — парень понимает, что сейчас даже эта почти родная для него квартира становится своеобразной тюрьмой. Хочется сбежать даже отсюда. — Ой, посмотрите, какие мы нетерпеливые. — Угомони свою душу. На кону жизнь ребёнка, а ты актёрствуешь, — судя по тому, как Хазин закатывает глаза, его тоже нервирует сегодняшнее поведение Игоря. — Да ладно вам, — разводит руками Игорь, вся его спесь куда-то моментально улетучивается, — В общем, я вчера со знакомым связался. Он сказал, что сейчас от громкой фамилии Гречкиных почти ничего не осталось. Тех, кто был с ними близко знаком, почти нет уже. Однако, здесь, в Питере сейчас вполне себе неплохо живёт один паренёк. Сын близкого приятеля семейства Гречкиных. Самого приятеля уже года три как нет. Причём история его смерти покрыта тайной и мраком. Почти не подступиться. А вот его сынуля, Павел Артемьев, вполне себе успешно живёт, даже состояние какое-то имеет. — И что, у нас за это уже сажают? — на лице Макарова явно читается недоумение. — Ты, Лёха, погоди. Он только с виду чист. Я номера его машинок пробил по своим. Согласно записям камер одного магазинчика, который находится через дорогу от детского сада, его тачка находилась неподалеку как раз в тот день, когда Лизу похитили. — И что? Может, он тоже ребёнка забирал? — Лёша устало пожимает плечами. — Не может. Нет у него детей. Не женат. Вроде, по документам какой-то бизнес есть. Но если копнуть поглубже, наверняка там что-то интересное будет. К тому же, есть все шансы, что отец Кирилла замешан в смерти отца этого Павла. — Информация косвенная. Что будем дальше делать? — Петя переводит свой взгляд с Игоря на Лёшу и обратно. — Думаю, можно за ним последить, только аккуратно. Видео отследить удалось? — Примерно. Это коттеджный посёлок заброшенный, недалеко тут. Но точнее я не скажу, а весь посёлок обыскать незаметно для похитителей не получится. Нужна более точная информация. — В таком случае, я еду отслеживать этого типа. Ты, Петь, попробуй сузить круг поиска. Ты у меня гений и всё такое. За это я тебя и люблю, ну ты знаешь, — Игорь немного тушуется, видя удивлённый взгляд Хазина. Лёша по какой-то неведомой ему причине грустно улыбается, созерцая эту картину. Хорошо всё-таки, что эти двое друг у друга есть. — Лан, я помчался, — говорит Гром и, всё ещё как-то по-детски смущаясь, целует Хазина в макушку. Через минуту в квартире раздаётся хлопок входной двери, и Лёша с Петей остаются один на один. — Тебе бы поспать, парень, — Хазин рассеянным жестом указывает куда-то в сторону дивана. — Что, так заметно? — устало улыбается Макаров. — Ты за несколько дней из весёлого, славного парня превратился в свою же тень, — Петя старается говорить как можно мягче и спокойнее. Хотя вряд ли он вообще умеет говорить с кем-то мягко, — Алексей, мы с тобой, может и не так уж и ладим. И в отцы к тебе, в отличие от Игоря, я точно не набиваюсь. Слишком уж большая ответственность. Но Гром волнуется, да и я, честно говоря, тоже. Хороший ты парень. Не хочется, чтобы тебя в самом начале пути размазало. — Может и не размазало бы, если бы это был кто-то другой. — Ты об этом Гречкине? Парень молча кивает. Хазин медлит, после придвигает ближе к Лёше стул и садится напротив, таким образом, что личного пространства между ними почти не остаётся. Смотрит в упор тревожно. Макаров понимает, что сейчас будет какой-то серьёзный разговор. — Послушай меня, пожалуйста, внимательно. Я до встречи с Игорем был самой паршивой версией себя, которую только можно представить. Не было для меня никаких законов или ограничений. Я сам себе закон был. Разве что отец мог оказывать давление. И оказывал… Почти всегда. Я из-за своей безнаказанности человеку жизнь сломал. Он из-за меня сел на несколько лет. Всё, чем дорожил, потерял. И всё по моей дурости. Потом это парень мне отомстить пытался. Я чуть не погиб. Если бы не Игорь, то точно бы погиб. Потому что смысла уже в этой жизни и не видел. Только Игорь позже нашёл этого паренька. К нам в отдел привёл. Заставил меня извиниться. Я тогда думал, зачем? Какая теперь разница? Этим же ничего не изменишь. А парень простил. Сказал, что все заслуживают второй шанс. И ещё сказал, что мне с защитником повезло. Я тогда ещё не понимал, насколько мне повезло. Я получил сразу несколько вторых шансов. И одного человека, без которого мне ни хрена в этой жизни не нужно, хотя поначалу мы с ним едва ли не заклятыми врагами были. Ну, это ты и сам знаешь, — Петя усмехается, — Я это к чему веду. Я ведь ничем не лучше этого вашего Кирилла. Мы с ним похожи. Жизнь наша во многом тоже, как я понял, по одному сценарию протекала. Его отец, по всей видимости, любящим родителем не был. — С чего такие выводы? — Лёша удивленно выгибает бровь. — С того, что Кирилл отсутствие любви пытался властью компенсировать. А вот когда эта любовь в его жизни появилась, до него дошло, что никакая власть и никакие деньги значения не имеют. Со мной точно так же было. И, в заключение, если ты считаешь, что он не заслуживает прощения, то выходит, его точно так же не заслуживаю и я. Подумай, может оно вам двоим сейчас жизненно необходимо? Просто подумай. Последующие полчаса они проводят в молчании. Петя активно стучит по клавишам своего макбука, а Лёша молча смотрит в никуда. Рассказ Хазина что-то в нём переломил. Лёше еще пока не понятно, что конкретно. Да и сил, чтобы понять это, сейчас, как не паршиво, совсем нет. — Ты ложись вон на диван, поспи. Всё равно сейчас нормально работать не сможешь, — Хазин поднимает обеспокоенный взгляд поверх экрана ноутбука. Он уже начинает жалеть о том, что загрузил парня своей историей, пусть даже и без особых деталей. — Не… Я лучше домой поеду. Там и высплюсь. Если что, держите в курсе дела. Дома, едва добравшись до дивана в зале, Макаров, не найдя сил даже на то, чтобы раздеться, падает и почти мгновенно проваливается в сон. Из спасительных объятий Морфея парня вырывает длительный звонок в дверь. Макаров нехотя поднимается, стараясь как можно быстрее прийти в себя, попутно оглядываясь на часы. 21:30. Да, нехило он отрубился. В звонок, тем временем, уже начали звонить практически не переставая. Лёша, чертыхаясь про себя и даже не заглядывая в глазок, резким движением открывает дверь и в очередной раз замирает от неожиданности. На пороге стоит Гречкин. Смотрит куда-то вниз. С тёмных волос под ноги стекает вода. У Макарова в голове на автомате всплывает «Я придумал тебя, придумал тебя…» «Наутилуса Помпилиуса». Он отгоняет строки одной из любимых песен и переключается на то, что парень, кажется, вообще еле стоит на ногах. Неужели он… — Ты какого хрена тут делаешь? Да ещё и пьяный в стельку? Сам же сказал, что тебе не нужна жалость, — в голосе впервые проскакивает обида. Сам Макаров замечает это далеко не сразу, но тут же себя одёргивает. Было бы на кого и за что обижаться. — Лёша, хм… То есть, Макаров… Я, это… В общем, — парень явно не знает, как начать сложный для него разговор. Однако слова не коверкает, значит отнюдь не так пьян, как показалось на первый взгляд Макарову. — Так. Как я понимаю, мне от тебя не избавиться. Давай заходи. Мокрый весь как мышь, — Алексей закрывает входную дверь и разворачивается в сторону ванной, чтобы принести полотенце, но его уже в который раз хватают за руку и разворачивают к себе, но не прижимают. Кирилл смотрит как-то затравленно. Две большие льдинки. Макаров нервно сглатывает, но руку не убирает. И взгляд не отводит. Время словно замирает, а потом происходит то, чего Лёша никак не ожидал. Щёки Гречкина расчерчивают полосы слёз. Они скатываются одна за другой, добавляя сырости ко всему его образу. Он осторожно делает шаг навстречу и тихо, почти одними губами произносит: — Прости… Макаров моргает часто-часто, пытаясь прогнать наваждение. Ему точно послышалось. Он глухо произносит: — Что?.. — Прости… Прости меня, пожалуйста, — мгновение, и голос Гречкина срывается на крик. Он падает на колени и, цепляясь за ноги Макарова, громко выскуливает, — Прости за Лизу. За то, что жизнь поломал. Прости меня, прости… Лёша медленно опускается рядом с плачущим Кириллом, всё ещё не до конца веря происходящему. Ему кажется, что всё это продолжение его дурного сна. Кирилл почти не отдавая себе отчёт и продолжая судорожно просить прощения, принимается целовать Лёшины руки, оставляя на них мокрые дорожки слёз. Макарову дико. Ему хочется прекратить всё это немедленно. Он прекрасно понимает, что Гречкин не притворяется. От этого понимания становится только хуже. Он не привык видеть его таким. Лучше уж пусть он будет таким как всегда: нахальным, самонадеянным. Живым. Только не таким сломленным, каким когда-то был сам Лёша. Он так мечтал когда-то увидеть своего врага таким. Он так не хочет видеть его таким сейчас. Не отдавая себе отчет, Лёша притягивает Кирилла к себе, судорожно соображая, как его успокоить. Но тот продолжает скулить куда-то в плечо. До Лёши то и дело доносится тихое «прости». Он стискивает его в объятьях крепче и шепчет в ответ, что простил, давно простил, но тот будто не слышит, продолжает просить прощения. — Простил! — рычит куда-то в плечо, и это действует. Гречкин отстраняется, переставая плакать, и находит его глаза своими. В этом момент Макаров понимает, что всё, что он выстраивал внутри себя годами, с треском рушится. Этот треск стоит в ушах, когда он теряется в этих льдах, смотрящих с огромной надеждой. Этот треск превращается в грохот, когда губы Кирилла резко соприкасаются с его собственными. И он прощает. По-настоящему прощает. Сам тянется навстречу поцелую, осторожно скользя языком по чужим губам. Сам углубляет поцелуй, чувствуя, как бешено стучит сердце брюнета. Сам притягивает «врага» к себе ближе, с каждой секундой понимая, что ему мало. Мало просто сказать. Нужно сделать так, чтобы Кирилл поверил. Нужно поверить самому. Он позволяет парню стянуть с себя футболку, чувствуя, как плавится и растекается воском тело под его длинными пальцами и умелыми губами. Позволяет его зубам оставлять эти грубые метки там, где их раньше никто никогда не ставил. Позволяет своим рукам исследовать это слишком идеально сложенное тело. Позволяет подхватить себя под колени и бесцеремонно бросить на диван. Позволяет себе выстанывать это ненавистное имя, чувствуя, как внутри разгорается пламя. Позволяет себе сгореть. Позволяет себе этот прыжок веры.