проклятые

Пальцы касаются повязки, осторожно пытаясь стянуть её куда-то — в волосы, вниз, вбок, лишь бы увидеть то, что осталось. Тарталья то, что осталось показывать не хочет — там пустота, как у него в грудной клетке. Красивая дыра, немного отдающая красным вперемешку с чёрным, почти видно череп. Закрытое веко, которому уже нечего закрывать. Он моргает одним глазом, голубым и таким же пустым. Разницы нет — все равно пусто. Что там, что там. Сяо стаскивает повязку сначала на волосы, заставляя их подняться вверх, цепляется за ухо, гладит его и снимает полностью, позволяя себе смотреть на голого Тарталью. Тарталья ощущает себя голым с голой раной и фантомной болью. Она тянется паутинкой по всему лицу, когда горячие пальцы скользят по щеке, под глазом. Там, где он должен быть, по сути. Потом чуть дальше, вглубь, приподнимая веко и по обнаженным костям, черепу. Оглаживают вверху, не касаясь дыры, почему-то ведут по рыжей брови, будто причесывают и немного щекотно. Лицо Сяо вдруг оказывается слишком близко — он легко сокращает между ними расстояние, нависая над Чайльдом, выслушивающим скрип кровати. Целует в скулу, под глазом, в бровь. А затем — финальный выстрел, которого от адепта Тарталья не ожидал — губы касаются раны. Осторожно, будто пробуя отчаяние на вкус, такую сладкую пустоту. Там ничего — там плоть, боль и кости. Язык скользит дальше, будто собираясь забраться ему в мозг. Предвестник стонет отчего-то совсем грязно, выдыхает тяжело, легкие сдавливает. Цепляется пальцами в чужие бледные плечи, сжимает до почти тут же сходящих синяков. Ему больно и обидно, как будто напоминание о горьком проигрыше высшим силам. Сражении, которое не принесло сладостного ощущения в животе, скачка адреналина, который собирался взорвать ему сердце. Было больно и Тарталья кричал, прижимая руку к ране. Кровь, горячая и вязкая, текла между пальцев, перемешанная с остатками глаза. Тогда ему было смешно, болели щеки. Сейчас — хотелось провалиться сквозь землю, но Сяо держал мягко, хоть и настойчиво, не давая уйти от прикосновений горячего языка. Лишь сбивчиво дыша в комнате, да вздрагивая от мурашек по позвоночнику. Рука скользит ниже, цепляется за помятые штаны и ремень, щёлкая им почти привычно. Чайльд тонет.