проклятые

Для адептов, бессмертных уставших существ, не существует любви и страсти. Это понятия, придуманные исключительно людьми, в попытке оправдать чем-то желание продолжить род. Или, может, впоследствии они действительно начали что-то чувствовать. Это чувство можно пронести сквозь время, похоронить в себе или уничтожить им же. Для адепта не существует понятия «на всю жизнь». Его жизнь бесконечна. Моракс не учит человеческим чувствам своё оружие, да и сам плохо в них разбирается. Даже когда умирает его, казалось бы, любовь. Сяо знал о ней, но никогда не понимал, что это за привязанность такая. Каждая его привязанность была исключительно платонической, держась на одном контракте. С Чайльдом Тартальей заключать контракт было бы глупо. Между ними нет никаких договоренностей и это что-то совсем не платоническое. Для них обоих. Сяо чувствует — только не может принять. Потому что люди не живут в вечности, они умирают и распадаются прахом. Их любовь остается кандалами, не дающими сбежать. Союз — хорошее слово. Сегодня они союзники, которые сражаются подобно слаженному механизму, а завтра оружие поёт металлическим звоном против друг друга. Будет дуть ветер, сбивая с ног и удар молнии обозначит место схватки. Сяо бьет кулаком землю, когда Чайльд уворачивается от него, схватив адепта за ожерелье. Они превращаются в кучку конечностей, которая катается по земле, подминая траву и собирая всю грязь на одежду. Это странная драка, никакого оружия и умений, они будто забывают, как драться, как использовать свои стихии. Дерутся, как в баре, как дерутся подростки. Дёргают друг друга за волосы, хаотично пытаясь нанести хотя бы какой-то урон, но в итоге просто занимаются дурью. Это помогает немного расслабиться. Подраться несерьёзно, продолжая поднимать пыль. Якша дергает за одежду Тартальи, вслушиваясь в треск серой ткань под его руками. В чужих глазах вспыхивает удовольствие, та самая страсть. Они перестают казаться такими пустыми и Сяо это так чертовски нравится. Их битвы учат Сяо любить эти глаза и этот горящий взгляд, вкус крови на языке, даже если чужой. Для Чайльда эти отношения, скорее всего, тоже какая-то очень извращённая игра или соревнование. Кто быстрее, кто лучше, кто сильнее. Он ввязывается в битву, в которой заведомо не сможет выиграть и действительно наслаждается этим. Иногда они встречаются взглядами и Сяо кажется — лишь на доли секунд — что он видит любовь в глубине зрачков. Вот она, на видном месте, такая незаметная, невзрачная. Скользит по улыбкам, тёплым рукам и коротким поцелуям в лоб. Ещё один переворот по траве, адепт оказывается сверху и замахивается, стискивая чужие бёдра ногами до приятного хруста костей. Чайльд ловит кулак в воздухе, перехватывая другую руку за запястье. Если бы Сяо хотел — он бы сломал ему обе эти руки, но только не сопротивляется, позволяя удерживать себя. Это ведь игра. Самая настоящая постановка, в которой только эмоции настоящие. Их целый поток, льющийся за края, заставляя все естество Сяо кровоточить от желания и чувств. Их слишком много, они лопаются кислотой, выжигая внутренности. Тарталья учит адепта чувствовать. Слишком успешно для обычного смертного, который скоро сбежит на свою родину, оставив Сяо с этим бесполезным умением чувствовать каждой клеточкой своего тела. Например, чувствовать желание стереть эту противную ухмылку с лица Чайльда, прижимая её собственными губами.