Оболочка

      Невзрачные пейзажи деревни с грязным бездорожьем и серыми покосившимися домами проплывают в окне повозки. Грохот колес и тряска иногда отвлекают от мыслей, но Донна принимает это как необходимую условность, а не раздражающий фактор. Она считает, что давно уже равнодушна абсолютно ко всему, и то, как реагируют ее тело и душа на прикосновения да и на само существование Миранды, кажется чем-то совершенно странным, отличающемся от привычного. Она медленно заводит ладонь под вуаль и касается своего лица, но тут же убирает руку, почти отдергивает. Собственное прикосновение обжигает холодом, кажется чем-то инородным и порождает крупицы отвращения где-то глубоко внутри, и Беневиенто лишь от досады поджимает губы. Такое чувство, будто Сальватор тянет к ней свои мокрые мерзкие лапы. Не идет ни в какое сравнение с тем, как делала это она.       Сегодняшняя их встреча, пожалуй, была самой особенной из всех. Обычно Донна удостаивалась лишь меньшей доли внимания от Матери, но все изменилось тогда, когда женщина пообещала ей вернуть красоту, которую «забрала не по праву». Донна, делая своим куклам разные лица, чтобы ни одна из них не была похожа на другую, давно разгадала, какая из ее масок — настоящая. Глаза говорят многое о человеке. У Миранды же совершенно холодный, отстраненный взгляд, даже когда губы украшает мягкая улыбка. Она считает своими детьми существ, которых создала, но в то же время к ним совершенно равнодушна. А люди в деревне — расходный материал, который следует экономить. Все четыре Лорда тоже когда-то были расходным материалом да и сейчас, по сути, таковым и являются, только некоторым не дано этого понять. Мешает гордыня. Или слепая любовь к Матери.       Слова Миранды породили тогда сильное недоумение, однако Донна согласилась без раздумий. Ее тело и так давно уже отличается от человеческого. У Беневиенто сильная связь с Каду, способность создавать иллюзии и управлять куклами, но полезность от этой силы и рядом не стояла с тем, через какой ад ей пришлось пройти, чтобы овладеть этим. Внутренний голос был тих и невнятен, но он неустанно повторял, что она должна быть благодарна Матери за то, что та приняла в семью, восполнила ее невосполнимую потерю. Беневиенто, не стесняясь выражений, каждый раз посылала его к черту. Ничто не способно унять ту боль от утраты, закрыть брешь в душе; и трансплантат не поставишь. Пережив свою семью и похоронив их всех, вплоть до полуторагодовалой сестры, человек способен принимать самые безумные решения. Боль от утраты сродни безумию, и согласие на эксперимент тогда не казалось ей чем-то ужасным и неестественным. Она сама приняла решение, и ненавидеть Матерь за все, что та с ней сделала — вот, что казалось неправильным.       Сначала, как она думала, была легкая привязанность, не настолько нездоровая, как у Моро. Донна считала, что ее породило одиночество, ведь те долгие семь лет после потери родных, которые девушка просуществовала, еще будучи человеком, она провела в стенах поместья, либо в пределах своей земли, ни с кем не разговаривая. Именно тогда куклы заменили ей людей, и молодая леди начала их делать в больших количествах, вытащив с чердака старые чертежи своего отца, по которым тот в свое время смастерил Энджи.       Но со временем эта привязанность начала трансформироваться. Давно забытые чувства, взявшиеся будто из ниоткуда, чуждые и совершенно непонятные. Словно она проживает жизнь другого человека, испытывает не свои эмоции, привычным движением надевает вуаль на чужое лицо и видит то, что должен видеть кто-то другой.       Миранда — божество, а бога нужно любить, иначе быть беде. Так думала Донна, ведь ее глубоко верующая мать учила с детства любить, молиться, приносить дары. И по отношению к своей богине, создавшей ее, Беневиенто выбрала именно первое. Только вот мысль о том, для чего Матерь решила поиграть в сестру милосердия, по прежнему не дает покоя.       Следующие несколько дней она целиком погружается в работу, стараясь больше думать о предстоящем визите в замок Димитреску.

***

      — Какое красивое, — восторженно пролепетала Бэла, потянувшись к лоснящейся белой ткани, которую мама вытащила из небольшой коробки, обтянутой синим бархатом.       Просторную залу, ярко освещенную огромной хрустальной люстрой под расписанным позолотой потолком, наполняют мягкие, переливистые звуки музыки, доносящиеся из граммофона, стоящего на маленьком столике из красного дерева. Кассандра и Даниэла, кружившие над идеально начищенным полом роем черных жужжащих насекомых, принимают свой «человеческий» облик, ближе подходя к старшей сестре и заглядывая той через плечо.       — Нет, дорогая, — мягко останавливает свою дочь Альсина. — Тебе следует принять ванну и хорошенько вымыться перед примеркой. Иначе запачкаешь.       Вид юных Димитреску никогда не вызывал эстетическое удовольствие у Донны да и долго находиться в их обществе она не любит, считая девушек слишком глупыми и ограниченными одними лишь инстинктами. А из примитивности сознания, как правило, вытекает бесцельная жестокость.       — Прекрасная работа, Донна, — выпроводив любопытствующих Кассандру и Даниэлу вслед за Бэлой, благородная женщина опускается на роскошный диван, приглашая гостью присесть напротив. — Хоть тебе и пришлось расширить временные рамки, но подобное произведение искусства того стоило, — леди в очередной раз довольно оглядывает белое платье с воротником и оборками, расшитое золотистыми нитями, после чего вновь обращает взгляд на затихшую и погрузившуюся в свои мысли Беневиенто.       — Донна, — чуть громче зовет Димитреску, и гостья наконец реагирует чуть заметным движением головы, все также покрытой непроницаемой темной вуалью. — Присаживайся, не стесняйся, — хозяйка замка мягко улыбается, и девушка незамедлительно принимает приглашение, мысленно отдавая благодарность, поскольку от масштабов и безвкусной пестроты залы у нее, кажется, вот-вот начнет кружиться голова. Она никак не может привыкнуть к этому месту, впустить его в свое сердце и чувствовать себя как в своем родном особняке, сколько бы ни была здесь.       — Мне приятно, что моя работа оценена по достоинству, — запоздало отвечает девушка, присаживаясь и поправляя складки на платье.       — В этом доме тебе всегда рады. Не забывай об этом, — леди Альсина как всегда благодушна к ней. Беневиенто хочется верить, что это простое гостеприимство, а не то тривиальное проявление фальши, которая намертво въелась в высшее общество, передаваясь по наследству, словно генетическое заболевание.       Вскоре слуги принесли поднос с чашкой ароматного чая, позолоченной сахарницей, изящным хрустальным бокалом и бутылкой вина. Одна из горничных по приказу хозяйки передает Донне плату за проделанную работу. Беневиенто чувствует себя неловко, но небольшой кожаный мешочек все же принимает. Она осторожно двигает к себе чашку и несколько секунд греет о нее озябшие руки.       — Матерь Миранда о тебе спрашивала, — неожиданно подает голос Альсина, нарушая воцарившуюся тишину. — В последнее время она много говорит о тебе. Не знаешь, с чем это связано?       — Нет, госпожа Димитреску, — отстраненно отвечает Донна. Подобное заявление в мгновение ока всколыхнуло ее внутренний мир, как если бы штиль резко сменился бурей. Ей становится не по себе от своей собственной реакции. — А как давно? — тихо добавляет она.       — Вчера утром. Она была у меня в гостях, — после недолгой паузы отвечает леди, внимательно разглядывая мрачную фигуру своей собеседницы. — Она не просила меня передать тебе что-либо.       — Хорошо, — на одном выдохе произносит Беневиенто, привычным жестом приподняв свою «завесу» и аккуратно отпивая чай. Она чувствует небольшую внутреннюю борьбу, развязавшуюся из-за сомнения, стоит ли расспрашивать дальше. — Не расскажете, что конкретно она говорила? — неожиданно для себя продолжает, на мгновение замерев. Любопытство, чистое и детское. Как давно она испытывала нечто подобное?       — Ничего особенного, — пожимает плечами Альсина, невозмутимо потягивая вино и прикрывая глаза от удовольствия. — Просто интересовалась, как у тебя идут дела. Возможно, она посетит твой дом в ближайшее время, — на последних словах Димитреску растягивает в улыбке алые губы, хитро сверкнув ярко-желтыми глазами из-под широкополой шляпы на заметно сгорбившуюся и застывшую на месте Донну.

***

      Домой она прибывает лишь под вечер. Хозяйка замка завела содержательный разговор о тонкостях виноделия, и Беневиенто слушала внимательно, надеясь хотя бы ненадолго отвлечься от мыслей о Матери Миранде. Впрочем, это помогло. К ее счастью, в этот раз даже дочери Альсины не беспокоили их и не слушали беседу, сидя неподалеку с обманчиво безучастным видом. Поэтому к концу дня Донна чувствовала себя более-менее вольготно, охотно поддерживая тему, заданную собеседницей.       Переступив ворота и оказавшись на своей земле, она ощущает, как расслабляется каждая клеточка ее тела, и приятная усталость вступает в свои права. Тусклый фонарь, скрипуче качающийся над воротами, освещает лишь небольшой клочок пространства. Неподалеку виднеется заросшая кустарником тропинка, уходящая во мрак. В темноте она ориентируется прекрасно, лишь навязчивые и вездесущие ветки без листьев изредка цепляются за подол платья. Старое кладбище встречает ее привычной тишиной, иногда нарушаемой свистом ветра в верхушках деревьев. Выйдя на небольшую поляну, она завороженно смотрит на идеально круглый диск луны на звездном небе. Сегодня она особенно яркая. Ночное светило пытаются перекрыть острые макушки древних елей, но, не смотря на это, оно все равно прекрасно.       Донна плавно снимает свою вуаль, подставив лицо под легкий порыв ветра и на секунду мечтательно прикрывая тяжелые веки. Все заботы прошедшего дня испаряются тонкими иллюзиями, в голове лишь мысли о великолепии и умиротворенности момента, а на душе — забытая легкость. Давно ей не приходилось чувствовать себя настолько беззаботной и расслабленной. И дело не только в том, что девушка вернулась на свою территорию. Это место для нее — тихая гавань — по-своему волшебное и чарующее.       Энджи, которую она была вынуждена оставить дома, чтобы лишний раз не испытывать терпение леди Димитреску, должно быть, уже заждалась. Альсина невзлюбила куклу еще с первой встречи и однажды спросила, почему Беневиенто ее не контролирует. Донна же не решилась задать встречный вопрос, почему графиня не следит за каждым шагом своих ненаглядных дочерей, а позволяет им делать ужасные вещи, в сравнении с которыми мелкие шалости Энджи и рядом не стояли.       Дальнейший путь занял совсем немного времени, и вот она уже переступает порог родительского дома, предвкушая долгожданную встречу со своей единственной подругой. Обычно кукла всегда бежала ей навстречу, едва отворялась входная дверь. Но в этот раз не слышно родного потрескивания шарниров и радостных возгласов. В доме абсолютная тишина. И едва уловимый запах табачного дыма дешевых сигарет. Донна останавливается, чувствуя, как зарождается смутное беспокойство, и сглатывает ком в горле, прежде чем вполголоса позвать ее. Тишина. Донна повторяет попытку, но в этот раз собственный голос кажется еще более осипшим и неестественным.       В комнате справа через прикрытую дверь слышится шорох и скрип стула. Затем тяжелый топот ботинок по полу. Беневиенто осторожно отступает в сторону и берет в руки одну из кукол, конечности которой начинены острыми выдвижными лезвиями. Донна чувствует, как тупая боль тяжелыми камнями оседает в висках. Воздух кажется густым как кисель, что невозможно сделать и одного вдоха. Мгновение длится целую вечность. Поворачивается ручка, и дверь резко отворяется, с глухим хлопком ударившись о стену.       — Ну и дела. Я думал, порядочные дамы не шляются непонятно где посреди ночи, — Карл злобно скалится, напористо выступая вперед, — я тебя заждался, куколка, — нарочито спокойно продолжает он, после чего грубо выплевывает, — так какого черта ты так долго? — его звучный прокуренный голос отдается от стен и потолка, и хозяйка поместья обреченно смиряется с тем, что головная боль уже неизбежна. Она лишь устало прикрывает глаза и раздраженно выдыхает. Выпроводить его она сможет не скоро.