Мир с тобой, божественная душа, Пробудись вновь на Небесах. Коронованную славой, да не устрашит тебя боле Ни горечь зимы, ни грядущая война.
Peace be with you, soul divine Wake again in paradise Crowned in glory, fear no more Winter's misery or the coming war
Донна думает слишком много, и Миранда терпеть не может это озадаченное выражение на ее лице. Оно настораживает. Женщине смешны собственные глупые опасения. Чем ей может навредить Беневиенто? Криво улыбаясь, Миранда тяжело опускает руку на ее бедро; из-за пышной юбки хлопок получается приглушенным. Донна вздрагивает, часто заморгав, и смотрит на нее с недоумением. Она чувствует легкие поглаживания, только вот теперь ей отчего-то хочется одернуть ее руку, выскочить из полутемной душной комнаты, забиться в самый дальний угол особняка, где ее никто и никогда не найдет. Однако Миранда всегда действует на опережение: придвигается ближе и оставляет короткие поцелуи на ее щеках и подбородке; затем овладевает губами — в этом поцелуе Донна остро ощущает безоговорочное господство этой женщины над собой. Сбежать и спрятаться не получится — бессмысленно. Беневиенто, вопреки дурным предчувствиям, придвигается ближе, отвечая на поцелуй, таким образом полностью отдаваясь ее воле. Возбуждение вязкой патокой постепенно нарастает, обволакивает, концентрируясь напряжением внизу живота. Донна, ранее не испытывавшая ничего подобного, тихо стонет ей в губы, желая, чтобы это никогда не заканчивалось. Становится невыносимо жарко, что хочется и вовсе сорвать с себя всю одежду. Любовь и преданность вынуждают капитулировать недоверие, порожденное словами одного из Лордов. Сейчас она нуждается в своей Богине, как и в самом прекрасном моменте ее жизни, который Миранда так радушно преподнесла в качестве подарка. А подарки Донна не получала очень давно. — Тебе не нужны ни признание, ни любовь этих людей, — сбивчиво шепчет женщина, касаясь пальцами ее лба и путая их в черных волосах. — Моя любовь не позволит тебе в ком-либо нуждаться. Миранда неожиданно садится, оправив полы мантии. Донна от досады лишь прикрывает веки: она больше не чувствует ни прикосновения губ, ни теплого дыхания на своей коже. Женщина некоторое время ждет ответа, но, удостоившись абсолютной тишины, поднимается и идет к выходу. Сейчас не самое подходящее время, чтобы настаивать. Последнее, чего Донне хочется — это того, чтобы она уходила. Но девушка лишь с тоской смотрит на удаляющийся силуэт. Душевные противоречия вновь обостряются, разрастаются подобно пожару на торфяных болотах, внутренний голос тверд и внятен как никогда. Инстинкт самосохранения приказывает молчать: Миранда должна убраться из особняка, и Донна ни в коем случае не должна ее останавливать. — Мне нужно заниматься делами, — все же решает объясниться Миранда, остановившись в дверном проеме. С улицы веет утренней прохладой, разбавляя спертый воздух, устоявшийся в гостиной. Светает. — Пойдешь в этом году на фестиваль? — Да. Конечно, — после недолгого молчания прерывисто отвечает Беневиенто. В горле пересохло, и она незаметно проводит языком по припухшим от поцелуев губам. — Хорошо, — кивает Миранда. Порывы ветра играют с ее светлыми волосами и одеянием. — Тогда увидимся там. — Матерь Миранда, — Донна чуть повышает голос, окрикнув. Другая ее часть, более детская, наивная, никак не хочет, чтобы женщина уходила. — Я буду рядом. Всегда, — и тут же старается выбросить из головы сказанное. Больше никаких сомнений. Они совершенно бесполезны, лишь силы вытягивают да мигрень вызывают. Женщине не нравится, как она ее называет. Теперь подобные формальности кажутся неуместным, потому что создают ненужные границы, и когда-нибудь Миранда обязательно скажет об этом, разучит возводить невидимые стены, к которым Донна так привыкла, глупо полагая, что они от всего защитят. А пока она лишь снисходительно улыбается, опустив взгляд и запирая за собой дверь. Беневиенто больше не чувствует хаотичных, подобных свободе, потоков горного воздуха. Как и ее присутствия. Старый дом вновь заполняется привычной тишиной, погружаясь в забвение. — Ну и куда ты опять запропастилась? — тихий вопрос, так и оставшийся без ответа, повис в пустоте. Раздражение накатывает постепенно, Донна с трудом поднимается, опираясь рукой о столик. Когда она задевает одну из пустых чашек, та с глухим ударом падает на ковер, чуть откатившись в сторону и оставшись незамеченной. Девушка не оставляет попыток поправить на себе порванное платье, чтобы прикрыть хотя бы плечи. Но ткань все равно сползает, обнажая бледную кожу, кое-где изрисованную бледно-голубоватыми венами и розовеющими пятнами-метками, оставленными Мирандой. Если бы набожная матушка Донны была жива, то, мягко говоря, не одобрила бы подобного. Беневиенто на секунду представляет ее осуждающий взгляд, прожигающий насквозь, но лишь кривится в недовольстве. — Это никуда не годится. Нужно будет его заменить, — безразлично подмечает хозяйка особняка, дергая уголком губ. Телом медленно овладевает усталость, а на виски давит, что хочется прикрыть тяжелеющие веки. Свет, врывающийся в комнату через не зашторенное окно, ощутимо бьет по глазам, хоть волосы на себе дери. По ее подсчетам, спать осталось часа три, не больше. Затем нужно ехать в деревню, пока лавка с травами еще не закрылась. Но вместо желанного сна вновь придется отправляться на поиски Энджи.***
Дорогие ткани привычно ложатся в руки, шелестят, подобно летнему ветерку, радуют душу свей пестротой и разнообразием. Донна и не помнит, когда в последний раз надевала что-либо, кроме черного. Она вспоминает свое детство, когда каждый день выходила в светлый цветущий сад в новом платье. Ее наряды всегда отличались многообразием цветов и оттенков. Все, кому доводилось быть гостями дома Беневиенто, восхищались нарядами маленькой жизнерадостной девочки, часто сравнивая ее с куколкой. Но самый любимый ее цвет — белый. Остановив взгляд на одном из платьев, убранном в прозрачный чехол, она грустно улыбается, на секунду предавшись воспоминаниям из счастливого и беззаботного детства, однако посторонний звук за ее спиной вновь возвращает в реальность — пустую, удручающую своей серостью комнату, насквозь пропитанную одиночеством. Энджи уронила вешалку для одежды, скорее всего, для того, чтобы в очередной раз привлечь к себе внимание. Марионетка не любит, когда Донна слишком долго на что-то отвлекается или вовсе игнорирует ее. Беневиенто лишь шумно выдыхает и устало качает головой, прикрыв веки. Чехол с платьем, некогда принадлежащим ее матери, все же извлекается из старого массивного платяного шкафа и оказывается на софе, стоящей неподалеку. Раньше Донна обожала наряжаться в платья разных цветов, теперь же она наряжает своих кукол, предпочитая оставаться в их тени чернеющим непримечательным пятном. Переодевшись за ширмой, расписанной розовыми, давно потерявшими свою яркость цветами, она неуверенно подходит к большому трюмо, чувствуя спиной пристальный взгляд своей марионетки. Зеркало покрыто тонким слоем пыли, а плотные занавески не пропускают в помещение дневной свет. Девушка отодвигает шторы и старательно протирает зеркало, прежде чем увидеть себя. Она разглядывает его внимательно, испытывая восхищение, смешанное с искренним удовольствием. Давно она не видела себя настолько красивой, и поначалу даже не верится, что это именно она. Взгляд выразительных черных глаз изучающе скользит по собственному отражению, а губы трогает по детски счастливая улыбка. Энджи продолжает безмолвно наблюдать, склонив вбок фарфоровую голову. Длинное белое платье с пуговицами впереди, а поверх него — накидка без рукавов, сшитая из более плотной ткани и украшенная золотистыми нитями, сложенными в замысловатый узор — доходит до конца легкой юбки, разлетающейся при ходьбе. Шероховатая ткань накидки приятно чувствуется под пальцами, а взгляд девушки останавливается на неглубоком, но элегантном декольте. Донна вынимает из растрепанной прически шпильки, и волосы черными, как покров ночи, волнами ложатся чуть ниже плеч. Она покрывает голову длинным легким платком бежевого цвета, перекинув один его конец через плечо, таким образом прикрыв шею и ключицы. Вновь измерив себя оценивающим взглядом, Беневиенто отмечает, что колье, подаренное Леди Димитреску, идеально дополнит ее образ.***
Конец сентября дарит еще один ясный и теплый день жителям деревни. Выйдя из кареты, Донна поправляет платок рукой в короткой кружевной перчатке и слегка щурится, подставив бледное лицо с мягкими чертами под лучи осеннего солнца. Девушка направляется вверх по сухой, испещренной неровными колеями дороге. Сегодня в деревне особенно оживленно: все готовятся к фестивалю. Пестрые бумажные украшения, развешанные на некоторых домах, не скрывают их сирости и убогости, однако атмосфера праздника все же витает в воздухе. Донна слышит оживленные голоса и смех, доносящиеся из дворов. Потемневшие от времени деревянные ворота и калитки гостеприимно распахнуты. Мимо с грохотом и топотом лошадиных копыт проезжают повозки, оставляющие за собой сладковатый запах сена и чего-то пряного. Сжимая в одной руке пустую корзинку, предназначенную для трав, она на мгновение останавливается, с нескрываемым умилением заглядевшись на детишек, весело и беззаботно бегающих вокруг колодца. Один из них размахивает длинной палкой, к которой привязаны маленькие разноцветные ленточки. Ярмарка, которая организовывается каждый год в преддверии фестиваля, началась сегодня ранним утром и, должно быть, скоро подойдет к концу; люди, находившиеся там, уже возвращаются к своим домам небольшими группами. Девушка ускоряет шаг, чтобы успеть до закрытия лавки. К ее удивлению, в торговых рядах еще шумно и много народа. В основном все столпились около свежих свиных туш, нанизанных на крюки под деревянным навесом — жители, не держащие свиней и кур, могли позволить себе мясо лишь по праздникам. Проходя мимо прилавков, Донна старается избегать малейшего контакта с людьми, вздрагивая каждый раз когда кто-нибудь случайно задевал ее плечом. Живые люди — не куклы, среди которых она так привыкла находиться. Многие косятся неприветливо и недоверчиво — местные не жалуют чужаков. Беневиенто, которую они не знают в лицо, запросто принимается ими за приезжую. Донна, сжав в свободной руке край платка, чувствует себя максимально не комфортно, стараясь ускорить шаг и не заглядывать в их смуглые морщинистые лица. Между зажиточными людьми и простыми работягами издавна существует безмолвная враждебность. Она готова провалиться сквозь землю, лишь бы чужие глаза, утратившие свой жизненный блеск, перестали так пристально изучать ее. Она видит конец столпотворения и чувствует небывалое облегчение, когда выходит на свободный участок дороги, вполоборота обернувшись на людей, оставшихся позади. Ее внимание привлекает маленький прилавок с церковной атрибутикой, от которого тянется едва уловимый шлейф аромата ладана. Девушка подходит ближе, берет в руку маленькую иконку в деревянной рамке, покрытой лаком, и, нахмурившись, всматривается в изображение. — Сразу видно — не местная, — скрипучий, хрипловатый голос торговки заставляет ее оторвать взгляд от лика. — В этих краях икона Матери Миранды имеется в каждом доме. Она оберегает нас десятилетиями, — перед Донной предстает поджарая женщина преклонного возраста, одетая в льняное серое платье. На ее плечах покоится толстая, потрепанная шаль. Серые глаза изучают ее также внимательно, однако в ее взгляде — ни намека на недоброжелательность. Она чуть выпрямляется, черты лица разглаживаются, и глубокие морщины, залегшие вокруг глубоко посаженных глаз, становятся менее заметными. — Я наслышана о Матери Миранде, — спокойно говорит Беневиенто. — От чего же она вас оберегает? — Все, что мы имеем — скот, хлеб, овощи, зерно, ткани — все это ее дары. А защищает нас Матерь Миранда от многого, — женщина усмехается и разводит костлявыми руками, — от природных катастроф, от неурожаев, от монстров, — произнеся последние слова, она задерживает свой проницательный взгляд на девушке. — От монстров? Хотите сказать, что нападения прекратились? — Донна кривится, не пытаясь скрыть скептицизм, ведь прекрасно знает, кем были созданы ликаны. — Не знаю, что ты там слышала, дорогуша, но добропорядочные люди не страдают, — качает головой торговка. Она будто потеряла весь свой интерес к собеседнице, и взгляд ее теперь нацелен куда-то за плечо девушки. Появилось легкое желание обернуться. — Добропорядочные? — Беневиенто в недоумении приподнимает бровь. — Именно. Нападения случаются, но лишь на воров и пьяниц. Таким образом Матерь Миранда наказывает их. Если в твоей душе нет места темным помыслам, и ты не совершала плохих деяний, то тебе не следует ожидать ее гнева. Тех, кто предан ей, она щедро награждает, — разъясняет женщина. Девушка приятно удивлена подобной открытости и решает воспользоваться моментом: ей всегда было интересно, что простой народ на самом деле думает о Матери. — Откуда, по вашему, берутся эти монстры? — Это души тех, кому после смерти положено отправиться в Ад, — после недолгого молчания задумчиво отвечает торговка. — Матерь Миранда забрала их себе, и теперь они вынуждены вечно служить ей. Беневиенто мысленно упрекает человеческую глупость и суеверия. Но то, что ликаны некогда были обычными людьми — предположение верное. Вот только никто не догадывается, какие чудовищные манипуляции этому поспособствовали. Каждому положены свои дары. Но станут ли они причиной долгой счастливой жизни иль страшной мучительной смерти — зависит от самого человека. Девушка вспоминает слова матери, сказанные незадолго до ее кончины, и с горечью понимает, что от простых смертных не зависит ровным счетом ничего. Их жизни всецело принадлежат Богине, перед которой они в молитве склоняют головы, и она заберет их, стоит лишь пожелать. — Почему изображение Матери Миранды такое… размытое, нечеткое? — Донна проводит указательным пальцем по гладкой поверхности иконы. На секунду ей кажется, что на коже остается черный отпечаток. — Немногим довелось видеть Матерь Миранду, — женщина вновь горбится, получше кутаясь в шаль, — а те, кому посчастливилось — так и не смогли запомнить ее лица. — Почему же? Она скрывает его? — Трудно сказать. Толковали, что, якобы, не запомнили, а там — пес их знает. После случившегося в поведении этих очевидцев наблюдались некоторые странности, да и кончили они плохо — убрались быстро, все при загадочных обстоятельствах, — она на мгновение замолкает, вперив выцветшие глаза в лицо Донны, будто пытаясь найти в нем ответы. Девушка невольно опускает взгляд, внутренне сжавшись под натиском тяжелого зрительного контакта. — Видимо, некоторые вещи нам видеть не дозволено, — невозмутимо заключает женщина. Беневиенто молчит, в последний раз взглянув на икону. После чего несколько небрежно кладет ее на место и удаляется, торопливо поблагодарив торговку за беседу. Погруженная в свои мысли, она не замечает, как добирается до нужной лавки. Отворив дверь, Донна поднимает голову, услышав сверху перезвон маленьких колокольчиков. Легкие наполняет восхитительный аромат множества трав. Девушка блаженно прикрывает веки, улыбаясь уголками губ. Давно она здесь не бывала. Засушенный липовый цвет, тимьян, зверобой и дикая мята — все, что ей требуется, но девушка не спешит уходить, с интересом разглядывая товар. Скорее всего, пополнение ассортимента было совсем недавно. Она могла часами находиться здесь — это чуть ли не единственная вещь, которая делала ее счастливой. К тому же, торговец травами весьма тактичен и не донимает бессмысленными разговорами, ограничившись одним лишь приветствием. Видимо, по ее уверенному взгляду и твердой походке он сразу понял, что покупательница смыслит в товаре гораздо лучше, чем он. Она неспешно прогуливается меж рядами, заставленными прозрачными баночками, полными травяных чайных смесей. С заинтересованностью юного исследователя она изучает их, стараясь найти новое сочетание, какое еще никогда не пробовала. Полностью погруженная в свой внутренний мир, Беневиенто не обращает внимание на все, что происходит вокруг. Снаружи слышится протяжное утробное рычание, от которого, кажется, сама земля содрогнулась. Донна чувствует, как замирает собственное сердце, до последнего момента надеясь, что ей послышалось. Но неизменно следуют душераздирающие крики, полные боли и отчаяния. Обреченно и коротко вскрикнув, травник падает на колени, сложив перед собой руки; его сбивчивый шепот складывается в бесполезную молитву. Донна видела подобное столько раз, что уже привыкла. Она медленно выходит из лавки, отчетливо понимая, что это последний час жизни людей, которых она сегодня видела и с которыми разговаривала; их лица она даже не удосужилась запомнить. Перед глазами стоит образ Матери Миранды, настолько ясный, что на секунду можно подумать, будто она реальна. Но Беневиенто прекрасно осознает, что это игры ее воспаленного сознания — не более. Ликаны, бегающие по земле, скачущие по прилавкам, навесам, вдалеке кажутся совсем маленькими, будто игрушечными. В понимании Донны Ад выглядит именно так. Мутанты нападают на людей и рвут их на части, пережевывая плоть и противно чавкая. Повсюду слышны предсмертные вопли и животное рычание, слившиеся в единую какофонию и доходящие до ее слуха словно сквозь плотную тягучую завесу. Она порывисто поднимает голову, наконец решившись оторвать взгляд от земли и посмотреть перед собой. Посреди дороги, залитой кровью и устланной еще теплыми телами, стоит старуха, сгорбленная и безобразная.