Холодный рассвет опускается на землю, свидетельствуя о новом дне. Старые ворота закрываются позади с привычным коротким скрипом ржавых петель. Узкая тропинка, заросшая сорняками и терновником, ведет вперед, чуть поднимаясь вверх по покатому склону. Сухая листва наполняет воздух своим терпким запахом, приятно хрустит под ногами, покрывает собой землю с пожелтевшей травой и поросшие мхом надгробия, мелькающие между корявыми стволами деревьев. Неподалеку быстрым потоком шуршит водопад, бархатистым шумом обволакивая сознание. Деревянный мост с зеленоватым от плесени стеклянным колпаком, густо обвитый ярко-красным плющом, остается позади. Неровная, но облагороженная тропинка ведет прямиком к мрачно возвышающемуся на холме особняку. Она дома.
Сад по-прежнему поражает своим великолепием, однако дни отсутствия хозяйки наложили на него свой отпечаток: сухие, пораженные болезнью листья и сорняки медленно, но верно вступают в свои права, и Донна не спешит входить в особняк. Позаимствовав в покосившемся, пропахшем землей и сыростью сарае тяпку и садовые ножницы, Беневиенто незамедлительно принимается за работу, предварительно сняв перчатки, но не побоявшись испачкать идеально белое платье. Кропотливый уход за растениями для нее всегда останется в приоритете, поскольку этот сад был создан ее родителями, а значит, их души все еще живут в этих прекрасных растениях. Донна чувствует, как листья мягко касаются ее пальцев, и улыбается уголками губ, любуясь, как крупные капли росы застыли на зелено-серебристом чистеце. Она может проводить здесь многие часы своей несчастной беспокойной жизни, не чувствуя колющей усталости в затекших мышцах. Лишь этот сад, свежий воздух которого полон травяных и цветочных ароматов, дарит гармонию душе, утешая и забирая все горести, терзающие ее.
Закончив, девушка присаживается на небольшую деревянную скамью, покрытую темно-красным лаком, прислонившись к спинке, украшенной резными узорами и выпуклым изображением солнца и месяца, вплотную прижатых друг к другу. Она никогда не интересовалась у родителей о толковании их родового герба — попросту не успела. И теперь все, что остается — придумать это значение самой, как единственной и полноправной хозяйке особняка. Для живых — солнце, а мертвым — луна. Донна чувствует, что после изменений в ее теле сочетается жизнь и смерть. Миранда соединила в ней луну и солнце, даровав силу и власть, подобные тем, которыми владеет сама. Насущный вопрос приходит в голову почти сразу же: согласится ли ее Богиня стать второй госпожой дома Беневиенто?
Энджи радуется громко и неугомонно, размахивая руками и путаясь под ногами, едва дверь закрывается позади с глухим хлопком. Донна лишь молча берет ее на руки и прижимает к себе. На ее лице совершенно застывшее, не читаемое выражение — нет и тени улыбки, радости от долгожданной встречи — нарисованные лица кукол источают и то гораздо больше эмоций. Она слишком устала, измотана и неспособна испытывать хоть что-то. Вся суета, создаваемая марионеткой, совсем ненужная и бессмысленная; только раздражает. И Донна делает то, что в ее жизни получается лучше всего — никак не реагирует. В подобные моменты она ощущает острую нехватку одиночества.
После утреннего чая с бергамотом она чувствует себя гораздо лучше и решает наконец сесть за швейную машинку: еще день назад пришли два заказа в виде писем, и нужно уложиться в срок. Девушка стягивает со своего оборудования кусок тонкой мешковины, и легкое облако пыли взмывает в воздух, прекрасно видимое при дневном свете, льющемся из небольшого окна. Беневиенто садится за свое рабочее место, улыбаясь уголками губ от приятного чувства дежавю. Несмотря на бессонную ночь, спать совершенно не хочется — видимо, те три дня, проведенные без сознания, восстановили все возможные резервы энергии. Тревожные мысли на секунду овладевают девушкой, она хмурится, пригнувшись к незамысловатому механизму и тщетно пытаясь вдеть нить в игольное ушко. Вскоре Донне все же удается совладать со своими эмоциями, и следующие три часа ее внимание всецело поглощено работой. Энджи, на удивление, не мешает, не пытается в очередной раз, подобно маленькому капризному ребенку, привлечь внимание — она лишь тихо и безмолвно наблюдает, устроившись неподалеку на потертом низком пуфе. Конечно, резкие перемены в поведении хозяйки особняка не остались незамеченными, но медленно копящуюся злость и обиду все еще удается сдерживать. Однако Энджи не оставит это так просто.
— Хайзенберг заходил на днях. Тебя спрашивал, — спустя некоторое время не выдерживает затянувшуюся тишину марионетка. Сначала она не собиралась говорить о Карле, однако, по ее мнению, это единственное, что действительно способно отвлечь Донну от работы. Энджи надеется на долгий, содержательный разговор и ради этого готова пойти на многое — несколько дней в абсолютном одиночестве дают о себе знать, а «научить» разговаривать других кукол хозяйка дома так и не удосужилась, ограничившись одной лишь Энджи.
— Он просил что-нибудь передать? — неожиданно для самой себя интересуется девушка, обернувшись через плечо и поспешно откладывая тяжелую ткань, застелившую рабочий стол покровом ночи.
— О, его утомительное пустословие можно уместить в одну фразу: он считает, что ты выбрала не ту сторону, — с энтузиазмом начинает кукла, однако ее прерывают.
Беневиенто поднимается, с глухим хлопком опустив мозолистые от работы в саду ладони на поверхность стола. Теперь Донна еще больше убеждается в том, что поговорить с ним — будет самым правильным решением. И дело тут далеко не в банальном, эгоистичном любопытстве. Внезапная безмолвная война — путь наименьшего сопротивления, который не всегда верен. Хотя столкновение уже явно началось, грамотные переговоры могут предотвратить более серьезные последствия.
— Уходишь? Куда? — недоуменно и сердито тараторит Энджи.
— Я скоро вернусь. Останься здесь, пожалуйста, — равнодушно отзывается Донна, убирая наверх волосы при помощи шпилек. Иссиня-черное закрытое платье привычно обрамляет ее хрупкую фигуру.
— Опять бросаешь меня? — негодует марионетка, встав в дверном проеме.
— Прости… но так будет лучше, — впервые хочется твердо сказать, подобно безоговорочному приказу: «так надо!», однако девушка решает опустить грубость и просто уходит, не желая оглядываться. Выяснение отношений с марионеткой, созданной ей же, кажутся теперь настолько незначительными, бессмысленными, что она не понимает, как раньше могла уделять подобному столько сил и времени. Вместе с мерзким чувством униженности и стыда в душу закрадывается осознание того, что, фактически, она жила этим. Матерь Миранда никогда не позволяет себе считаться с чувствами своих слуг и тех, кого сотворила. Так почему она должна? Беневиенто полагает, что в этих совершенно ненормальных, фанатичных взаимоотношениях она, пожалуй, единственное исключение для Миранды. Самое ценное и любимое исключение. О, как же Донне хочется верить в свою правоту! А еще больше она желает быть дорогой и нужной для этой женщины с такой же безрадостной судьбой, как и ее собственная.
Путь до фабрики Хайзенберга пролегает через непривычно тихую и пустую деревню. Он неблизок, однако, в отличие от территории Моро, здесь твердая почва под ногами и нет слизи. Пальцы тонко покалывает холодом, и девушка плотно сжимает их, напряженно прислушиваясь. Она на его территории, а значит, произойти может все, что угодно — в зависимости от настроения и желаний Лорда. Донна не надеется, что родовой кинжал, надежно спрятанный в складках юбки, решит все ее проблемы. Но в любом случае, эффект неожиданности сыграет ей на руку, поэтому следует быть осторожной в словах и держать под контролем эмоции.
Когда она переходит каменный полуразрушенный мост, волнение начинает граничить со страхом, холод мгновенно обволакивает внутренности, и Донна инстинктивно прижимает к груди сложенные в замок пальцы, ускоряя шаг. Впереди величественно возвышается скала, многочисленные выступы которой слегка припорошены снегом. По обе стороны от нее — пропасть и шелестящие внизу потоки горной реки. Вокруг неестественно тихо, даже холодный осенний воздух не треплет одежду и не обдает чувствительную кожу лица и рук. Беневиенто минует высокий забор из толстой колючей проволоки, оказавшись во внутреннем дворе дома Хайзенберга. Тусклое солнце освещает жухлую траву, покрытую тонким слоем снега, и сваленные в кучу покореженные куски металла, изъеденные ржавчиной. Обстановка максимально чуждая, непривычная; гнетущая тишина неумолимо давит на обострившийся слух. Мысль о том, что хозяина нет дома, немного успокаивает, порождая слабую надежду.
Девушка осматривает старые каркасы машин, доски, железные трубы, огромные порванные шины, бесцельно разбросанные по всей территории. И в сравнение не идет с ее прекрасным ухоженным садом, находиться в котором — одно удовольствие. Похоже, представление об эстетике двух совершенно разных людей могут настолько сильно отличаться. Беневиенто нервно отступает назад, когда выдвижные двери строения, похожего на небрежно сколоченный фермерский ангар, с оглушительным грохотом открываются, пропуская внутрь дневной свет, озаривший неаккуратные бруски сена, остатки от техники, полусгнившие доски и прочий хлам, также находящийся тут в абсолютном беспорядке. С противоположной стены виднеется железная массивная дверь, не вселяющая надежду в то, что ее можно открыть.
Она решает помедлить еще немного в надежде на то, что Карл покажется в проходе или даст о себе знать как-нибудь иначе. Однако ничего не происходит, и Донна неуверенным шагом заходит внутрь. Железная лестница ведет все ниже, и у нее складывается ощущение, что Владыка специально запер ненужные двери, тем самым показывая, куда следует идти. Воздух спертый и тяжелый, наполнен едким запахом масла и металла. Местами чувствуется разлагающаяся органика и нечто сладковатое. На стенах, отделанных листами тонкого железа, виднеются темные подтеки. И знать не хочется, что это. Полутемный узкий коридор, освещенный тусклыми лампами под круглыми стеклянными колпаками, прикрепленными над закрытыми дверьми, целенаправленно ведет вперед. Моро описывал фабрику Хайзенберга как масштабную многоярусную систему, по размерам сравнимую разве что с пятью замками Леди Димитреску, соединенными воедино. Неказистый сарай, в который она вошла — лишь «капля в море», дающая крайне ошибочное представление о владениях Карла.
Вдалеке слышатся странные звуки, больше похожие на шлепки босых ног по полу. Девушка прислушивается к ним, замедлившись. У приближающегося крайне странная походка — его словно заносит из стороны в сторону, и он цепляет своим телом стены, чуть ли не падая, но продолжая двигаться ей навстречу. О любви Лорда Хайзенберга к черезмерному употреблению алкоголя Донна знает не понаслышке, поэтому подобное ее практически не настораживает, однако она все же оглядывается, анализируя возможные пути отступления.
Вскоре на силуэт начинает падать тусклый свет от ламп, и он приобретает более четкие очертания. Теперь она может разглядеть худощавое бледное тело, двигающееся по зигзагообразной траектории. Грубые уродливые швы покрывают его полностью — в том числе и голову, лишенную черт лица и волос. Это не Хайзенберг. Вместо одной из рук — громоздкое продолговатое приспособление, отдаленно напоминающее бур, достающее практически до пола, и изредка с глухим стуком опускающееся на него, шумно прочерчивая непродолжительную линию. Теперь совсем не просто поверить в то, что это создание некогда было человеком.
Беневиенто замирает на месте, не совсем понимая, что нужно делать в данной ситуации. К своему удивлению, она совсем не испытывает страха, скорее — легкую заинтересованность и желание рассмотреть поближе. Ликаны — единственное творение Карла, которое ей доводилось видеть. Существо, кажется, будто идет по своим делам, не обращая на нее абсолютно никакого внимания. Донна все же считает разумным отступить назад в поисках незапертой комнаты. Так или иначе, нужно освободить путь.
— А я знал, что ты придешь, — из темноты коридора раздается знакомый низкий голос. От неожиданности девушка вздрагивает, и чувство тревоги вновь овладевает ее разумом. Похоже, хозяин фабрики производит большее впечатление на леди Беневиенто, чем его «игрушки». — Или, быть может, тебя прислала Миранда? Тогда это пиздец как плохо, meine liebe*.
*милочка (нем.)
Хайзенберг подобно гордому изобретателю на научной выставке показался позади презентуемого «экспоната», вместе с ним приближаясь к гостье. В какой-то момент он ускоряет шаг, выступив вперед. Даже на небольшом расстоянии девушка отчетливо чувствует запах спирта и табачного дыма. Лорд выглядит особенно уставшим и неопрятным, без шляпы и верхней одежды. Волосы, окрашенные серебристо-белой сединой, чуть растрепаны, а на хлопковой рубахе с расстегнутыми на груди пуговицами и темных штанах с подтяжками виднеются пятна различного происхождения. Рукава небрежно закатаны до локтя, а руки убраны в карманы брюк, отчего его фигура выглядит чуть сгорбленной. Мужчина поводит плечами, разминая явно затекшие мышцы, и Донна чувствует, как его маленькие глаза пристально наблюдают за ней, скрытые черными стеклами круглых очков.
— Я не желаю Вам зла. Нужно поговорить, — как можно спокойнее заверяет его Беневиенто, опустив руки, которыми еще мгновение назад напряженно обнимала себя за плечи. Он лишь хмыкает, проследив за ее действиями.
— Тогда поговорим в более спокойной обстановке, — вполне дружелюбно отзывается мужчина, открывая одну из дверей, после чего вытягивает руку вперед. Странное создание резко отбрасывает в темную комнату, и дверь захлопывается. — Овечка отбилась от стада, — буднично поясняет он, разводя руками, затем более серьезным тоном добавляет: следуй за мной. В этом блоке о чертовой тишине можно только мечтать, — будто в подтверждение его слов где-то снизу, словно глубоко под землей, слышится глухой удар, а затем приглушенный протяжный звук, напоминающий работающую пилораму.
Хайзенберг бодро шествует впереди, Донна же предусмотрительно держится на небольшом расстоянии. Молчание длится недолго.
— Что, один из моих «охранников» недостаточно страшный, чтобы испугать тебя? — его хриплый смешок эхом отражается от стен коридора. — Даже не знаю: удивляться мне твоей смелости или разочаровываться от того, что мои сверхмашины не способны устрашить даже девку.
— Полагаю, у Вас много таких? — Беневиенто лишь картинно закатывает глаза и решает проигнорировать его ядовитые шутки. Не в первый раз, все-таки. На удивление, она уже не чувствует былую робость и благоговейный трепет перед ним.
— Ага. Правда, не все удачные. Но если нравится, могу подарить одного, — он продолжает веселиться, хотя усталость слишком хорошо прослеживается в его тусклом голосе. Продолжительное отсутствие сна на лицо.
— Это было бы интересно, Лорд Хайзенберг. Но боюсь, я далека от technologischer fortschritt*, — девушка не может припомнить, что хоть когда-нибудь была способна настолько свободно разговаривать с мужчиной, не испытывая при этом неловкости.
*технологического прогресса (нем.)
Ее воображение живо представляет целую армию таких же изувеченных, но наделенных нечеловеческой силой тел, и она прекрасно понимает, для чего Карл применит их.
— Как жаль, — мужчина в ответ лишь пренебрежительно фыркает и замолкает.
Вскоре они поднимаются по винтовой лестнице и оказываются в просторной, но захламленной комнате. Около грязных стен стоят большие деревянные ящики, рядом с которыми лежат обломки досок и металлические детали. Другая часть комнаты, находящаяся чуть в отдалении — менее заполоненная, хотя кое-где в углах виднеются маленькие кучки хлама. На противоположной от входа стене ярко светит лампа, а под ней явно находится нечто важное, занавешенное неровным куском коричневой ткани.
— Если ты пришла не слушать меня, а защищать эту тварь, du weißt, wo die tür ist*.
*ты знаешь, где дверь (нем.)
Донну несколько удивляет его спокойный тон, но именно ради этого она и пришла. Чтобы выслушать его точку зрения и лучше понять мотивы.
Мужчина продвигается вглубь комнаты, и девушка следует за ним, обходя и переступая мусор, хаотично разбросанный на пыльном полу. Ее мастерская, где она шьет одежду и мастерит новых кукол, никогда не отличалась идеальной чистотой и порядком, но от обстановки этого помещения она, мягко говоря, не в восторге.
— Я готова Вас слушать, — она чуть слышно сглатывает, борясь с отвращением, вызванным видом засаленного тряпья в одном из углов, источающего неприятный устоявшийся запах.
— Wunderschön!* — восклицает Хайзенберг, хлопнув в ладоши, после чего одним движением отдергивает ткань и поворачивается лицом к Беневиенто.
*великолепно! (нем.)
Перед Донной открываются портреты Лордов, подобные тем, что находятся в деревенской церкви, разве что не хватает самого Карла. Здесь на них явно не молятся. Изображение Матери Миранды, расположенное в самом центре, перечеркнуто по диагонали, а в самую его середину воткнут самодельный нож. Девушка опускает взгляд: ей неприятно смотреть на это.
— Зачем эта война? И что Вам сделала Матерь Миранда, что Вы
настолько ее ненавидите? — приходится проглотить рвущееся наружу негодование: у нее нет цели разжечь бесполезный конфликт.
— Странно, что ты до сих пор не можешь поверить в одну простую истину: мы — ее вещи, с которыми она вольна обращаться так, как пожелает. Вижу, Миранда хорошенько промыла тебе мозги, раз ты этого не понимаешь, — Карл одной рукой опирается о поверхность узкого стола, стоящего под портретами Владык, вторую же держит в кармане. Беневиенто смиренно слушает его, не перебивая, почти слившись со стеной. — Знаешь, если бы твоя любимая Матушка Миранда забрала у меня все, кроме возможности быть обычным человеком, то я все равно был бы счастлив, и вероятно, даже не держал бы зла на эту суку, — он выдерживает паузу, берет со стола одну из бутылок, жадно к ней прикладываясь. Донна терпеливо ждет, не торопит. — Чтобы перестать быть рабами, нужно избавиться от поработителя, так ведь? — продолжает рассуждать Хайзенберг, и она неожиданно ловит себя на мысли, что возражать совсем не хочется.
— Помнится мне, ты говорила, что Миранда дала нам новую жизнь, и все в таком духе, — Карл горько усмехается и кривит обветренные губы в подобии улыбки, — но способна ли тварь, лишенная сердца, подарить кому-то жизнь? Заметь, когда она рожала свою ныне покойную Еву, то еще была человеком, а не куском плесени. А теперь посмотри на нас, — он выдерживает паузу, раскинув руки, а затем выразительно добавляет: мы — такие же. Ты прекрасно видишь, в кого она нас превратила. Однако, это еще не все, — Хайзенерг мгновение пристально смотрит на девушку, вновь отпивая. Ей не предлагает: прекрасно знает, что откажется. В глазах Альсины Димитреску он привык быть никчемным оборванцем. А Донна по своему происхождению не сильно отстает от «мисс гигантской суки». И то, что она называет его Лордом, кажется условностью, насквозь пропитанной лицемерием, не более.
— В науке нужны доказательства. Знаю, — вздыхает мужчина, стараясь не обращать внимание на ее недоверчиво-недоуменный взгляд. — Да и везде они нужны, черт возьми, — он поворачивается к столу и рывком выдвигает один из ящиков, доставая оттуда сложенный лист бумаги с нарисованными на нем извивающимися линиями и размытыми обозначениями. Карта. — Если хочешь подтвердить мои слова, то ступай в ее лабораторию. Прямо сейчас, — он что-то отмечает, после чего вновь складывает лист, протягивая ей вместе с маленьким незамысловатым ключом. — Уверяю тебя: там ты найдешь ответы на все свои вопросы. И даже больше, — на последних словах он усмехается, наблюдая за скованными и неуверенными действиями Беневиенто.
— Я не прошу присоединиться ко мне и воевать против Матери: знаю, что у тебя кишка тонка. Но хотя бы открыть тебе глаза на правду я обязан. Главное, запомни, что «дарованная» нам сила и больная любовь Миранды к ее мертвому ребенку —
связаны напрямую.
Хайзенберг не источает угрозу как тогда, во время визита в ее особняк. Разговаривает спокойно, без тени раздражения и злобы. Но ей тревожно настолько, что становится не по себе; собственное тело, донельзя смешанные чувства кажутся совершенно чужими. Карл выглядит более настоящим, чего она не может сказать о Миранде, как бы не старалась обелить ее действия: Дьяволу никогда не подойдут ангельские крылья. Его эмоции, чувства — совершенно искренние, не искусственные. И вопреки всему, она доверяет ему
больше, хотя вряд ли когда-нибудь признает это.
— По возможности не предпринимайте поспешных действий, — просит она перед уходом, явно намекая на то, что, вероятно, еще вернется. Конечно же, Карл не может ничего обещать: не любит попусту обнадеживать.
— Слишком жестоко с моей стороны вот так тебя разочаровывать, — вновь оставшись в одиночестве, Хайзенберг закуривает, и плотные клубы белесого дыма плавно тянутся вверх, к покрытому копотью потолку. — Но что поделать? Другого выхода нет.
