Мягким ложем мне служить Будет паутина лжи, Но найду я сквозь узор, Бить куда должна в упор. Клялась одним моментом я Не давать слезам простор Раньше тебя.
В то время как карета останавливается около лесополосы, продавливая мягкую землю колесами, дождь не прекращается. Донна осторожно спускается с грязных ступенек и поправляет на себе темную накидку с капюшоном, радушно предложенную Лордом Хайзенбергом в качестве укрытия от дождя. С одной стороны от дороги с глубокими колеями — бледно-желтое поле, простирающееся вдаль, с другой — небольшой лес, судя по карте, таящий в себе неприметную пещеру, которая как раз ей и нужна. Донна на мгновение поднимает взгляд темных глаз к затянутому плотной пеленой облаков небу, и несколько крупных капель ощутимо падают на ее лицо. Девушка поспешно идет в сторону тенистого леса — там надежное укрытие от дождя. Среди высоких деревьев с широкими стволами и раскидистыми кронами она чувствует нарастающую тревогу, но в этот раз ничего не может с ней сделать. Карл считает Миранду угрозой, тогда почему она ни разу не пыталась навредить Беневиенто? Возможностей было более, чем достаточно. Но она также наверняка уверена в том, что женщина ей недоговаривает очень многое. Внутренний голос почти берет контроль над ее телом, вынуждая повернуть и пойти домой — туда, где нет опасности; но так ли это на самом деле? Девушка останавливается, опираясь ладонью о толстый ствол липы. Грубая кора неприятно впивается в нежную кожу, и она поджимает губы, опустив взгляд. Насыщенный запах сырой земли и мертвых листьев под ногами навевает невыносимые воспоминания о ее доме, территории, к нему прилегающей, могиле Клаудии, на которой она провела больше суток под дождем, едва прошли похороны. Пронизывающий холод безмолвной могильной плиты до сих пор чувствуется на бледной щеке, и она не сразу понимает, как по ней скатывается горячая слеза. С Клаудией связаны многие счастливые воспоминания далекого детства. Тетушка поддерживала Донну после смерти родителей и младшей сестры, но вскоре и ее постигла та же участь. Из отчета патологоанатома причиной смерти стал туберкулез, однако теперь Беневиенто совершенно не верит в это. Слишком быстро некогда светлое, процветающее имение упокоило всех своих жителей кроме юной наследницы. Память ни раз рисовала образ женщины в черном одеянии, в один из дней нанесшей визит ее отцу. Тогда Донне казалось, что все это приснилось накануне — дети в силу своей обостренной впечатлительности и через чур живого воображения иногда не способны отличить сон от реальности. Теперь же отдельные кусочки наконец начинают представлять из себя целостную картину. Сомнения помогают двигаться вперед, подталкивают на совершенно безумные и не свойственные ей поступки, подстрекают узнать правду. Спуск в пещеру представляет собой скользкие бугристые выступы, напоминающие лестницу лишь отдаленно. Из темной неприветливой глубины веет сыростью и холодом, пробирающим до костей. Донна ступает осторожно, придерживаясь за каменную стену и прислушиваясь к каждому редкому звуку срывающегося с потолка конденсата. Двигаться приходится практически на ощупь. Прикрепленный к стене факел — единственное спасение от темноты, до которого нужно еще добраться. Удача все еще благосклонна, и Беневиенто без особых проблем доходит до единственной железной двери, в некоторых местах покрытой плесенью и ржавчиной. На удивление она отворяется с легкостью, жалобно скрипнув старыми петлями, и девушка оказывается в небольшой так называемой «прихожей». Стены и пол здесь также из темно-серого камня, но они более гладкие, отшлифованные. В углу стоит пустое жестяное ведро, а чуть поодаль виднеется небольшой письменный стол с ящиками, на котором нагромождены бумаги и папки из пожелтевшего картона. Рядом стоят полусгнившие пузатые бочки, похожие на те, что хранит в своем подвале Леди Димитреску. Донна замирает на месте, практически затаив слишком шумное в такой тишине дыхание. Ни звука. Она пугливо таится, осторожно продвигается вперед, стараясь вести себя как можно тише. Вопреки всем ожиданиям, за углом оказывается тускло освещенное помещение с такими же голыми каменными стенами и полом. Не так она представляла себе ее лабораторию. Везде огромные мрачные плакаты со странными существами, лишь отдаленно напоминающими людей. Они повсюду — лежат поверх документации на столах, расставленных около стен, висят под потолком подобно люстрам. На угловом столе в центре — множество колб, запаянных ампул, пузырьков с сомнительным содержимым. Все они разных форм и размеров. Ее внимание почти сразу же привлекает прозрачный сосуд цилиндрической формы, накрытый поблескивающей серой крышкой. Девушка подходит ближе, склонившись и разглядывая шевелящегося внутри бесформенного паразита, напоминающего человеческого зародыша, только серого, морщинистого и с небольшими, заостренными к концу отростками, похожими на щупальца. Приклеенная бумажка с надписью «Каду» бесполезна: Донна и так знает. Ее пальцы плотно прижаты к идеально гладкому стеклу, сквозь прохладу и толщу раствора она чувствует ту же не прерываемую связь, совершенно не отличимую от той, что образована между ней, Энджи, ее названными братьями и сестрой. Она испытывает ко всем нечто схожее с родственной привязанностью, пусть несколько болезненной и вынужденной. Каждый из них ей дорог, и потерять кого-то — значит лишиться частички себя, утратить нечто важное, даже любимое. Связь с Матерью Мирандой имеет совершенно иной характер. Она сладостна до мелкого трепетания внутри, но теперь кажущаяся слишком неестественной, сомнительной в своей гуманности и взаимности. Настолько, что источает опасность и представляется существенной угрозой. Донна все еще пытается верить в то, что эти терзающие изнутри мысли и предчувствия — глупы и безосновательны. Но получается из ряда вон плохо, так, что хочется повалиться сквозь землю или погрязнуть в забвении — лишь бы избавить свое измученное сознание от толщи противоречивых чувств. Разворачиваясь, девушка случайно натыкается на передвижной столик с грязными лотками, комками окровавленной марли и хирургическими инструментами. Непродолжительный грохот маленьких колесиков, разрезавший висящую тишину, заставляет трепыхающееся в груди сердце пропустить один удар. Донна замечает неприметную дверь, находящуюся в дальней части лаборатории. Она оказывается запертой, но ключ, предоставленный Хайзенбергом, идеально подходит. Помещение слишком белое, нещадно слепящее своим ярким светом. По сравнению с погруженной в полумрак пещерой оно подобно вспышке, в одно мгновение озарившей все вокруг. Именно так выглядит Рай, если судить по представлениям верующих. Очертания лабораторных столов и оборудования прорисовываются постепенно, и вскоре она может разглядеть множество уже привычных сосудов с неизвестным содержимым. Но кругом нет абсолютно ничего полезного, способного пролить свет на причину ее личной трагедии. Лишь бесконечные стеклянные банки, ни о чем не говорящие документы с длинной вереницей совершенно не понятных словосочетаний и терминов, которые она видит впервые. Но странное чувство дежавю овладевает сознанием, хотя она не может припомнить, что когда-либо бывала здесь; операцию на лице Миранда проводила совершенно в другом месте, представляющем собой стандартный деревенский госпиталь. Ее внимание привлекает широкий секционный стол с мутными разводами, расположенный в самом центре этой комнаты. Донна хмурится, глядя на свое нечеткое, чуть расплывшееся отражение в нем. Странное, тяжелое чувство вновь сдавливает внутренности, и девушка делает шаг назад, уже собираясь уходить. Небольшая стеклянная колба, запаянная с обеих сторон, по своей форме напоминает пилюлю и отличается среди других, находясь за прозрачной дверцей одного из медицинских шкафов. Она подписана четким разборчивым почерком, и Донна, не раздумывая, берет ее в руки, внимательно рассматривая. Внутри мутный раствор с плавающими в нем кусочками мегамицелия, но особую ценность представляет достаточно крупная бледно-желтая частичка, осевшая на другом конце — весь биологический материал, оставшийся от Евы спустя столько лет исследований и экспериментов. Чтобы воскресить ее, разума, заключенного в вездесущей плесени, недостаточно, необходима также и часть останков, из которой можно извлечь ДНК. Донна на подсознательном уровне чувствует, насколько этот образец важен для Миранды, и что он может сыграть далеко не последнюю роль при их следующей встрече. Стол с книгами и документацией при входе она намеренно решила оставить под конец, поскольку на первый взгляд не обнаружила на нем что-либо важное. По ее мнению, все ценное должно быть хорошо спрятано. Однако в этот раз она ошиблась. Четыре массивные, искусно сделанные книги с гербами домов на толстой обложке таят в себе все, что она так усердно ищет и одновременно боится узнать. На лицевой стороне — роза со скрещенными мечами и орнамент в уголках, на обратной же — вогнутые изящные узоры, напоминающие причудливые цветы. «… при нарушении баланса регенерации возможна бесконтрольная мутация. Неподходящая оболочка для Евы.» Выпуклые переплетенные водоросли болотно-зеленого цвета и медная длинноволосая русалка в центре. На обороте — инсталляция из круглых приплюснутых ракушек. Извивающиеся ниточки водорослей пронизывают всю поверхность обложки, словно кровеносные сосуды. «… очередной пациент с аномальным делением клеток. Слишком много дефектов. Неподходящая оболочка для Евы.» Научный стиль бездушно повествует об исследованиях, проводимых над теми, кто верен Миранде безоговорочно, не допуская и крупицы сомнений в своих мыслях. Здесь они для нее дефектные, неудавшиеся результаты, которые она допустила в этот мир нехотя, глядя на них сквозь пальцы и надеясь, что в будущем они принесут хоть какую-нибудь пользу, ведь отрицательный результат — тоже результат. Обложка следующей книги искусно отделана тонкими листами железа, до которого только-только добралась ржавчина. На лицевой части и обороте — навечно застывший вполне правдоподобный механизм со своими деталями и шестеренками. В центре — жестяная морда коня, окольцованная подковой. Внутри книга нещадно измятая, части страниц вырваны и отсутствуют. Конечно, раз Хайзенберг уже был здесь, то он не отказал себе в удовольствии удовлетворить любопытство, хотя и так знал все наперед. «… есть органы, генерирующие электрический ток… Может управлять магнитными полями, воздействуя на металл. Чудесный экземпляр, но не для Евы.» Острый луноликий месяц и лучистое солнце, представленные как одно целое. Донна дрожащими бледными пальцами касается обложки, не решаясь открыть. Темные глаза пристально устремлены на книгу, а в груди чувствуется неприятное давление, будто бы препятствующее полноценному дыханию. Не выдержав более этой пытки, она рывком раскрывает идеально гладкие, но пожелтевшие от времени страницы, бегая измученным взглядом по аккуратно выведенным строкам. Первая часть посвящена ее младшей сестре. За ее гибелью последовала непрекращающаяся череда смертей оставшихся членов семьи. «Пациент: Бернадетт Беневиенто. Диагноз: обширная злокачественная опухоль головного мозга. Заражена мегамицелием… Организм постепенно утрачивает свои функции. Вживлять Каду бессмысленно.» «Пациенты: Констанца и Флорин Беневиенто. Смерть наступила спустя шестьдесят восемь дней после заражения мегамицелием… Примечание: некоторые экземпляры биологического материала, извлеченные из тел, могут пригодиться для дальнейших исследований.» «Пациент: Клаудия Беневиенто. Не заражена мегамицелием… Биологическая смерть наступила до начала эксперимента.» «Пациент: Донна Беневиенто. Имеет более сильную связь с Каду, чем предыдущие подопытные. Подходит для Евы, но необходимы дополнительные исследования в связи с подозрением на серьезное психическое расстройство…» Читать дальше — все равно что добровольно обречь себя на медленную мучительную смерть, разрастающуюся как плесень, что выедает все живое, постепенно добираясь до самой души. Когда Донна чувствует предел, дрожащее пламя свечи касается страниц дневника Миранды, охватывая в мгновение ока и обращая в пепел. Вот бы на их месте было ее лицо.***
При переходе каменного моста предчувствие однозначно подсказывает ей — случилось страшное. Запах смерти подобно удушающему смогу висит в воздухе, впереди виднеются окровавленные и изувеченные тела, распростертые на земле. Сухая трава и грязно-белые островки снега окрашены темно-алым. Подойдя ближе на негнущихся ногах, Донна присматривается: ликаны, обезглавленные или выпотрошенные; внутренности красно-серыми лентами свисают из распоротых животов, неподалеку — в кровавых лужах оторванные части тела с торчащими наружу костями, зияющими белым. Она бледнеет и отшатывается, чувствуя, как к горлу подступает ком, и инстинктивно обхватывает его ладонью, чуть надавливая — надеется, что это притупит рвотный рефлекс, но становится только хуже. Шатаясь, девушка отходит подальше, стараясь не смотреть, и судорожно хватает ртом воздух, словно выброшенная на берег рыба. Она стоит так некоторое время, опираясь ладонями о затекшие колени, дышит часто и прерывисто. Стоит огромных усилий взять себя в руки и двигаться вперед. Прикрывая рукавом нос и рот, она упорно смотрит перед собой, продвигаясь к ангару, двери которого вырваны и лежат рядом в виде покореженных металлических пластов. Мыски туфель иногда натыкаются на что-то мягкое, но увесистое, шаги отдают противным чавканьем и хлюпаньем, и она с трудом сдерживается от того, чтобы содержимое ее желудка не вывернуло наружу. Выдохнув, Донна прикрывает тяжелые веки и ускоряет шаг. Со стороны слышится хриплый булькающий стон, и девушка замирает, медленно оборачиваясь. Среди изувеченных тел ликанов и солдатов Хайзенберга виднеется нечто темно-зеленое, прикрытое грязными лохмотьями, развевающимися на ветру. Пошатнувшись, она поворачивает в сторону, заполняя пустоту в сознании одним лишь словом, звучащим рефреном из раза в раз: «нет, пожалуйста, нет, нет!». Последнее слетает с ее бледных уст, звучит тихо и обреченно, доходя до собственного слуха как сквозь плотную тягучую пелену. Моро лежит на спине, запрокинув голову назад. На вздутом животе виднеется глубокая рваная рана, обильно сочащаяся чернотой, скапливающейся и медленно расплывающейся вокруг него, перемешиваясь с темно-зелеными комками слизи. Донна резко опускается на колени, пачкая кровью и землей подол черного платья, невидящим взглядом заглядывает в его глаза, мутные, закатившиеся. На мгновение его взгляд становится живым, осмысленным, а мутировавшая от паразита грудь, превращенная в одну сплошную склизкую опухоль, резко вздымается; из нее вырывается приглушенный хрип, отчего вокруг неестественно широкого приоткрывшегося рта появляется розоватая пена. Донна отшатывается, чуть ли не падая навзничь. Собственный крик кажется настолько тихим, невнятным, будто бы чужим. Она на секунду замирает, но затем тянет к нему трясущиеся ладони, придвигаясь ближе. Девушка осторожно берет в руки обмякшую крупную голову Сальваторе. Его глаза почти на выкате — широко распахнутые и остекленевшие, уставились на нее, будто пристально изучая. Беневиенто видит в них лишь свое отражение, чувствуя, как незримые оковы облачили ее грудь изнутри, сжимая ребра, сердце и легкие. Она вскидывает голову к серому небу, и слезы безудержным потоком катятся по щекам, не принося абсолютно никакого облегчения. Донна опускает маленькую ладонь на его глаза, одним движением прикрыв мертвые веки. Ему уже ничем не помочь. Забвение плавно опускается на сознание, заключая в свои желанные объятия, и мгновение она жалеет о том, что не оказалась на месте несчастного Моро. На удивление, осознание того, что ее может постигнуть та же участь, не пугает, наоборот, завораживает, притягивает подобно качающемуся из стороны в сторону маятнику. Наконец она обретет долгожданный покой, ведь пока она жива, все, что ждет впереди — страдания и вечное служение темному жестокому Божеству. Мысль о Хайзенберге приходит настолько внезапно, что она почти вскакивает с места, словно окаченная ледяной водой откуда-то сверху. Возможно, он еще жив и сможет ей помочь. Они смогут помочь друг другу. От Миранды необходимо избавиться, иначе она избавится от них. Собственные желания непривычны, неестественны и пугающе тверды в своей уверенности. Беневиенто поднимается с трудом, ощущая, как виски медленно наливаются свинцом, а перед глазами все расплывается так, что практически ничего не видно. Донна окончательно приходит в себя лишь тогда, когда оказывается внутри темного, холодного ангара. Тусклая лампа прерывисто мерцает где-то в стороне, над уходящей вниз, во мрак винтовой лестницей. Она спускается, придерживаясь за стену; душу объяло странное равнодушие, за которым нет ничего, кроме пустоты. То, что произойдет — не имеет значения. Она просто хочет, чтобы этот затянувшийся кошмар ее жизни так или иначе наконец подошел к долгожданному завершению. Продвигаться вперед по знакомому узкому коридору проблематично — мертвые тела лежат почти друг на друге, под ними — уже достаточно глубокая кровавая лужа. Ей дурно от запаха разорванной плоти, от множества красных брызг и длинных подтеках на стенах. К этому невозможно привыкнуть. Часть армии Хайзенберга была похоронена еще в стенах фабрики, так и не успев покинуть ее пределы. Это свидетельствует о внезапном и стремительном нападении. Глядя на ужасные резаные и рваные раны, она вспоминает еще об одной, не менее существенной, чем Миранда, угрозе: Альсина и ее дочери должны быть где-то поблизости. Донна думает о том, велик ли шанс того, что Леди Димитреску поверит ей, а не Миранде. И сделанный ею вывод крайне неутешителен. Альсина если и не причинит ей вреда, то против глубоко уважаемой Матери Миранды точно не пойдет. Внимание Беневиенто привлекает грохот, раздавшийся впереди, будто бы совсем рядом. До ее слуха и раньше доносились отголоски боя, но теперь они слышатся особенно отчетливо. Придерживая подол платья, она ускоряет шаг, насколько позволяют сваленные в кучу тела, через которые приходится буквально пробираться. В голове лишь частые удары собственного сердца, отчаянно бьющегося о грудную клетку, словно запертая птица о застекленное окно. Дверь впереди приоткрыта, пропуская яркий свет в затемненный коридор, измененный безжалостной бойней. Девушка распахивает ее, застыв на пороге. Ужас мгновенно охватывает тело вместе с душой, будто сковывает намертво, пресекая любую возможность высвободиться. Сознание упрямо не желает принять тот факт, что перед ней действительно Матерь Миранда, трепетно любимая ею женщина и кровожадная Богиня, принесшая себе в жертву множество невинных душ. Это она, что невозможно отрицать. Овечья шкура наконец сброшена, являя миру истинное обличье. Десять жесткоперых огромных крыльев распростерты в стороны, занимая собой большую часть пространства сравнительно тесного захламленного помещения. Число ее рук теперь увеличилось втрое; они длинные, бледные, костлявые, похожие на мерзкие паучьи лапы. Одной из конечностей Миранда проткнула Хайзенберга насквозь, подняв над собой его безвольно болтающееся, истекающее кровью тело. Те его участки, которые не прикрыты потрепанной грязной одеждой, сплошь покрыты ранами и ссадинами так, что нет живого места. Он не двигается, не издает ни единого звука. Миранда некоторое время внимательно вглядывается в его изувеченное лицо сквозь резную золотую маску. Ее глаза блестят опасностью. Впервые за долгое время хищник решил побаловать себя настолько масштабной охотой. Один взмах, и Карл отлетает к противоположной стене, столкнувшись с ней и оставшись неподвижно лежать на полу. Миранда медленно поворачивается в сторону Донны, полоснув по ней взглядом золотистых глаз. И это послужило толчком к действиям. Беневиенто, очнувшись от оцепенения, резко выхватывает кинжал, выставив его перед собой чуть подрагивающей рукой, плотно сжатой в побелевший кулак. Женщина склоняет голову чуть вбок, изучая ее как ни в чем не бывало. Донна беззвучно шевелит бледными губами, но слов не слышно. Она испуганно вжимается в стену, когда Миранда одним движением выбивает у нее единственное оружие. — Это тебе ни к чему, моя милая, — вопреки всему, ее голос нежный, тягучий как патока, но девушке хочется закрыть уши и никогда его больше не слышать. Она не понимает, что сильнее — чувство ненависти к Миранде или ее собственное бессилие. Хотя последнее привычное до безобразия, почти родное. Она всю жизнь была ведомой, беспомощной, жалкой. И умрет такой же. — Хорошо, что я отправила Димитреску и ее дочерей обратно в замок. Они оказали мне неоценимую помощь. Но сейчас стали бы только мешать, — она до разъедающего изнутри омерзения по-прежнему невозмутима в своей интонации. Кажется, наличие посторонних — это единственное, что ее действительно волнует. — Неужели твоя дочь стоит всего этого? — в бессилии шипит Беневиенто, объятая неожиданной злобой (скорее, к себе, чем к стоящему напротив монстру). Они сейчас одни, так почему бы не высказать все, что накопилось? Пусть Миранда сочтет это ее последним желанием. — Конечно, — следует спокойный ответ. — Но хорошо, что ты все-таки не подошла Еве. Это был бы очень сложный выбор для меня. — Всему должен быть предел. И все, что ты делала, отнимает у тебя право на жизнь, — Донна не хочет захлебнуться в слезах: нужно хоть сейчас держаться достойно, не показывать свою слабость. Ее бросает в дрожь от невозмутимого тона и равнодушного взгляда на застывшем под золотой маской лице. Вероятно, оно уже растеряло все человеческие черты. — Ты причиняешь мне боль, — несколько обиженно отзывается она. — Боль? — Донна нервно усмехается, выпрямившись и выступив чуть вперед. — Ты за всю свою вечную жизнь столько не выстрадаешь, сколько довелось испытать тем несчастным, которые были твоими подопытными крысами. Даже боль от потери Евы ни за что не сравнится… Миранда в мгновение ока оказывается рядом, длинные пальцы, обтянутые светло-серой кожей, комкают ткань платья на груди девушки, плотно и резко прижимают ее к стене, вырвав из горла короткий приглушенный крик, и поднимают чуть вверх, так, что ноги отрываются от пола. — Замолчи. Ты расстраиваешь меня, — женщина буравит ее злым взглядом, угрожающе взмахнув смоляными крыльями. — Твоих родителей и сестру я не убивала. Лишь на время позаимствовала тела после их смерти, — она на мгновение замолкает, слегка изумленная при виде чистой ярости, раскаленной лавой плещущейся в глазах Беневиенто. Но затем все же продолжает более спокойным голосом: Клаудия была любопытной. Даже слишком. К сожалению, ей довелось увидеть то, чего не следовало. Она умерла прежде, чем я попыталась вживить ей Каду. Донна до боли сжимает руку Миранды, все еще держащую ее, впивается ногтями, желая разодрать обманчиво тонкую кожу. Но женщина, кажется, не обращает на это абсолютно никакого внимания. Желание мести притупляет чувства, и девушка вспоминает об игле, пропитанной ядовитым соком галлюциногенного растения, все еще надежно спрятанной в потайном кармане платья. Она изначально предназначалась для Хайзенберга, как и кинжал — на случай, если Лорд не был бы настроен на мирные переговоры и попытался навредить ей. До слуха доносятся звучные, размеренные удары, и взгляд как нельзя кстати зацепляется за странный работающий механизм, представляющий собой два массивных смыкающихся и размыкающихся пресса, соединенных общим подвижным креплением, встроенным в стену. Пространства между ними вполне достаточно, чтобы вместить колбу. В затуманенных гневом мыслях рождается вполне осмысленный план дальнейших действий. Стоит попытаться. Все же, когда исход единственный и вполне вероятный, это гораздо лучше, чем покорное бездействие. Она уже достаточно долго подчинялась ее воле. Пора прекращать. — Сколько же в тебе отчаяния, — шепчет Донна, глядя на нее устало, с долей жалости, мелькнувшей во взгляде потухших глаз — все, что удается выдавить. — Так или иначе, их уже не вернуть. Никого. Ну же, не томи. Пора покончить с этим. Миранда отпускает ее, отступая на шаг. Смотрит растерянно, даже несколько испуганно. — В тебе отчаяния не меньше, моя дорогая, — тихо отвечает женщина, принимая свою обычную форму. — Я знаю, что причинила тебе много боли. Но я не… Беневиенто действует стремительно, ведь единственную возможность непростительно так просто упускать. Миранда вскрикивает, коротко и пронзительно, когда нечто острое вонзается в ее неприкрытую мантией шею. Донна намеренно целила в левую сторону — ближе к сердцу, гоняющему кровь по организму. Алые капли стекают вниз по ключицам, щекоча бледную кожу и впитываясь в толстую ткань одеяния. Растения возымеют должный эффект на Миранду лишь тогда, когда их часть непосредственно попадет в ее тело. Чай, выпитый тогда по доброй воле, подействовал, значит, и сок, проникший в кровь, также должен оказать ожидаемое воздействие. Девушка отступает от ошарашенной женщины, пятится к механизму, оглядываясь на Хайзенберга: он пришел в сознание и пытается приподняться. Она шумно и досадно выдыхает: возможно, ему не повезло, что не умер так быстро. Если ее затея провалится, то Миранда обязательно продлит его страдания, как только покончит с ней. Женщина, схватившись за рану, полная горечи и злобы, направляется к Беневиенто. Но замирает на месте, не в силах вымолвить и слова, когда Донна подносит к гремучему механизму колбу с останками Евы. — Нет! — громко кричит Миранда, вытянув вперед руку. Ее полный боли и отчаяния голос эхом отражается от стен. Но у Беневиенто не вызывает это абсолютно никаких эмоций. — Ты этого не сделаешь, — она чувствует, как что-то меняется внутри, но не придает этому значения. Сейчас важнее всего совершенно другое. Женщина уверена, что разум Донны все еще находится под ее влиянием. Но чем дольше она сморит в ее полные решимости глаза, тем больше ее надежда походит на угасающее пламя. — Не делай этого. Пожалуйста, — последнее слово произнесено почти беззвучно. Она плавно подается вперед — ей невыносимо смотреть на то, как хотят уничтожить последнюю частичку ее Евы. В отличие от всех совершенных ею грехов, бездействие в данной ситуации — то, что она никогда не сможет себе простить. Донна понимает, что промедление непозволительно, и одним движением подставляет хрупкую колбу с плесенью и останками под пресс, быстро отдергивая руку. Хруст, негромкий, но невыносимо оглушительный для Миранды. Раздавленное стекло разлетается в разные стороны, содержимое мелкими брызгами окропляет пол, попадает на поблескивающие осколки. Всего лишь мгновение. Как тогда, когда наступила биологическая смерть ее дочери после нескольких остановок сердца. Внутри Миранды будто что-то обрывается, она оседает на пол, чувствуя, как невыносимая боль сжимает внутренности, и как сознание утекает медленно, словно крупицы, на веки заключенные в песочных часах. И без того слабый голос Хайзенберга ей почти не слышен. Она уже не видит того, как Донна помогает ему подняться и пытается вывести из комнаты, закинув его руку на свои плечи.