Равнодушно-жёлтым огнём

Привычка находить у себя короткие записки с красными чернилами, яркими такими еще, быстро входит в жизнь, и с каждой новой находкой Джон всё меньше удивляется. На абсолютно небрежно вырванных или отрезанных помятых листах всегда какая-то мелочь о нём с наивным и детским комплиментом. Он абсолютно не представляет, кому мог настолько понравиться и сколько этому человеку вообще лет, потому что в его возрасте про «милую улыбку» парням не говорят. Это что-то больше в духе мальчишек, которые делают комплименты таким же мелким девчушкам. В этом не было ничего плохого, но явно не тогда, когда это было в отношении Леннона. Ему не нравилось чувствовать себя так, будто за ним кто-то следит. Он даже не был уверен в том, что это была девушка — ведь можно же просто подойти, рассказать, значит чего-то боится. В целом, его этот факт не сильно волновал, лишь порой смущал, потому что парни были опаснее, намного. Поначалу Джон яро пытался выяснить, кто является тайным поклонником, хватался за каждую зацепку, был готов искать его чуть ли не по случайно оставленному волосу (который, к слову, как позже выяснилось, вовсе принадлежал Полу и оказался там случайно). Но эти поиски в итоге ни к чему не привели, так что вскоре он их забросил, да и пришло понимание того, что это ничего не значит. Он не хотел знакомиться с кем-то ближе, заводить отношения тем более, потому что это было сложно и долго. Ему не нужны были склоки и ссоры, выяснения отношений. Леннон никогда не умел заботиться о ком-то, потому вряд ли он смог бы ужиться хоть с кем-либо — он не стал бы идти на уступки и мириться. Он знал эту черту в себе, так что мог пожелать только нервов тому человеку, который влюбился в него. Джону сейчас нужен был разве что человек, который в любом случае останется с ним и сможет понять. С такими, наверное, только и дружбу водят. Как Пол, например. Как Пол, который прямо сейчас сидит напротив него и подбирает усердно какую-то мелодию. Лицо смешно сосредоточенное, потому что абсолютно детское. Леннон невольно думает о том, что дети не могут быть серьезными, хоть Пол уже давно и не ребенок вовсе, просто где-то между. Ума немного, желания казаться взрослее наоборот выше крыши. Если честно, они оба такие. Маккартни раз за разом повторяет одну и ту же пару нот, лишь изредка пробуя что-то добавить. Джона изрядно подбешивает этот мотив, но сказать что-либо он себе не позволяет. Свою гитару он отложил еще минут пятнадцать назад, ведь не хотел мешать лишними звуками. Для них это нормальная практика — сидеть в полном молчании. Друг для друга их в этот момент будто вовсе не существует, и сидят они здесь только чтобы не дать друг другу в ворохе мыслей, которых вмиг может стать слишком много. Леннону доставляет маленькое удовольствие (для себя он это называет «успокоение») рассматривать Пола. Ему кажется, что он уже может рисовать того по памяти и не ошибиться нигде. Справедливости ради у Маккартни слишком необычная внешность, чтобы ее можно было запомнить. У него все «не как у всех». Джон безусловно помнит о его больших глазищах какой-то странной формы, о забавных губах и маленьком носе. Маккартни был излишне миловидным, но он отнюдь не был мягким парнем. Может, слегка манерным, за что Джону нравилось стебать его. Он смотрит на него в этот раз пристальнее, чем раньше. Леннона не покидает ощущении того, что в его внешности есть что-то не то на этот раз. Он в голове мысленно сверяется с таким же воображаемым списком примет Пола. И понимание не приходит, пока внимание он не заостряет на чужих щеках. Маккартни имел несшедшую детскую полноту, со стороны казался тюфяком и то было даже по-детски мило. Потому и лицо у него оставалось слегка округлым из-за полных щек. Именно на них Джон замечает след красных чернил, знакомых из-за своей яркости. Джону внезапно становится жутко от собственной догадки. Он медленно, осторожно и при этом совершенно неуклюже доходит до своего стола, раз через раз оглядываясь на Пола, который тоже вскоре поднимает непонимающий взгляд. Ему становится не по себе от взгляда Леннона — тот выглядел, как сумасшедший. — Это ведь ты… — все-таки говорит он, роясь в ящике стола, но ни на секунду не сводя глаз с Маккартни. Будто тот в самом деле мог ему что-то сделать. Пол же теперь выглядит ещё более напуганным и смущенным одновременно, он не понимает, что происходит. А может, и понимает, просто не спешит оправдываться. Ему страшно. — Это ведь ты мне записки подсовывал. Маккартни подскакивает со своего места, готовый в любой момент убежать отсюда. Инстинктивно он уже делает шаг назад, но движется он априори не в ту сторону, так что может легко наткнуться со следующим шагом на кровать. Страшно представить, что будет тогда. — Мне жаль, — Пол оправдывается, пытается сгладить углы. Он не знает на самом деле, что можно ожидать от Леннона. По его лицу нельзя понять, зол ли он, просто шокирован или готов в ту же минуту швырнуть стулом в Маккартни. Джон только качает головой, опираясь о стоящий сзади стол копчиком. В руках он держит всё те же найденные несколько последних записок от «тайного поклонника». В них те же чернила. Яркие такие ещё. Леннон не знает, что ему делать теперь. Пол всё ещё боится. — «Красивый галстук», да, Пол? — претенциозный тон страшен для другого, ему непривычно слышать его в свой адрес. Маккартни никогда не был центром насмешек Джона, а сейчас он даже не понимает, что ему делать. Не проще ли будет вовсе уйти? Но что будет после? Им рано или поздно придётся поговорить, либо не встречаться никогда. Звучали ужасно оба варианта. — Или «Я хочу поцеловать твои губы». Серьёзно? Пол шумно сглатывает. Всё это кажется таким бредом. Он в самом деле писал это? Пробегает мысль о том, что стоит придумать небылицу о розыгрыше, правда никто в неё даже на секунду не сможет поверить. — Это же бред, — всё не унимается Леннон. Полу внезапно слишком сильно хочется закричать о том, чтобы тот заткнулся. Ему так стыдно, неприятно и кажется, что вот-вот не сможет сдержать и слез, что было бы еще большим унижением. Маккартни будто никогда не участвовал в драках. Ему становится в разы страшнее от мысли, что Джон решит «выбить дурь» из него. И Пол даже готов признать, что его чувства и правда полная туфта, только чтобы не слышать ничего более в свой адрес. — Ты просто запутался, — в голосе Леннона сквозит небольшая дрожь, еле уловимая. На его слова Маккартни кивает чуть ли не с каждым словом. Да, он запутался. Да, он не прав. Да, он просто глупый ребенок, который ничего не понимает. — Ты не можешь любить меня. Полу вдруг кажется, что дело совсем не в том, что они оба парни. И дело даже не в нём самом. Но смелости переубеждать Леннона нет, как и сил на это. Маккартни вообще не уверен, что сможет вымолвить и слово. Он сжимает собственные пальцы, смотря в пол, пока Джон что-то ещё пытается сказать. Пол чуть ли не слышит, как у того кипят мозги в попытке что-то сказать. — Ладно, я забуду об этом, — он потирает переносицу пальцами в привычном жесте. Маккартни думает, что звучит это как одолжение. Пол и не надеялся ни на что. Он не позволял себе и мысли в духе «А что если я ему не безразличен?», потому он и не удивляется такому ответу Леннона. Это лучшее, что тот мог сделать или сказать. Маккартни только жаль, что он теперь не сможет писать эти глупые записки, потому что ему нравилось наблюдать за короткой улыбкой Джона, только прочитавшего парочку приятных слов.