Bittersweet

Мори вовсе не казалось, что остаться в Сочельник в одиночестве – грустная перспектива. Его работа отнимала слишком много сил, чтобы не ценить редкие моменты уединения, и оттого ещё больше раздражали сочувственные взгляды работников, вручавших Мори его пакет с «одиноким рождественским цыплёнком». Раздражало и то, что забегаловки с фаст-фудом в это время года превращались в филиал Ада на земле из-за количества людей. Мори не любил ни фаст-фуд, ни толпы, ни праздники. Но так уж получилось, что именно в Рождество он мог выспаться, отдохнуть и не отбиваться от связанных с этим днём неприятных воспоминаний, поэтому бумажный пакет с едой он прижимал к груди с трогательной нежностью. Его идеальное будущее с горячей ванной, вредной курицей и просмотром дурацкого кино позволяло отнестись ко всем неприятностям со стоическим терпением: Огай решил вообразить, будто преодолевает игровые препятствия на пути к своим маленьким радостям. Кассир, перепутавший заказ, кучка подростков, заслонивших выход, промозглый ветер, из-за которого Мори чуть не лишился шарфа. В ожидании лифта хотелось пританцовывать от нетерпения, но после изматывающего дня получалось только устало пялиться на табло. Впрочем, даже это оказалось невозможным, когда за спиной послышались знакомые шаги. – Добрый вечер, Мори-сан, – поздоровалась самая трудная преграда на пути к идеальному будущему. – Добрый, Фукузава-сан. Невыносимый сосед по лестничной клетке: Фукузава Юкичи. Когда-то у них были все шансы стать отличными друзьями и даже больше, но несколько отменных бытовых ссор растоптали эту вероятность в самом её зародыше, приведя их отношения к этапу, когда считалось большим достижением не превратить обычное приветствие в спор. Мори улыбнулся так натянуто, что на секунду даже стало совестно: всё-таки сегодня праздник. Однажды Фукузава сказал ему, будто из-за него не любит Рождество, и стоило об этом вспомнить, как язвительные слова сорвались с губ раньше, чем Мори успел обдумать их последствия: – Кстати, счастливого Рождества. Фукузава ответил колючим хмурым взглядом и отвернулся. Его маленькая ложь была попыткой досадить во время одной из давних перепалок – они оба отлично об этом знали, но Мори считал личным долгом продемонстрировать свою злопамятность, понимая, как Фукузаву это раздражает. Тот очевидно, решил, что если игнорировать раздражитель, то он исчезнет сам по себе. Мори Огай ненавидел, когда его игнорировали и собрался было сказать что-то колкое, но тут открылся лифт и они оба одновременно недовольно фыркнули: какой-то шутник повесил под потолком пучок омелы. Вероятно, тот самый, что назвал их когда-то семейной парой в разводе, потому мнение об этом человеке и его выходках было, пожалуй, единственным, в чём они достигли единодушного согласия. – Какая глупость, – бросил Мори и вошёл в кабинку первым. – В самом деле, – недовольно поддержал Фукузава, шагнув следом. – Омела – ядовитое растение, а в доме живут владельцы животных. Возмутительно. Лифт мелодично звякнул и двинулся вверх. – А листья падают на пол и сорят. Руки поотрывать бы. – За это, к слову, полагается штраф. – Чудно, предлагаю штрафовать оторванными конечностями и начать с пальцев. – Не хотел бы я быть вашим пациентом, Мори-сан. Шутка могла бы выглядеть беззлобной, прозвучи она от кого угодно, но не от Фукузавы – Мори заметно ощетинился, поджал губы и огрызнулся: – Не беспокойтесь, я не стану вас лечить, даже если вы будете истекать кровью на пороге моего дома. – Крайне самонадеянно с вашей стороны полагать, будто я обращусь к вам за помощью, даже если от этого будет зависеть моя жизнь. Будто стремясь прекратить их ругань, лифт затормозил за пять этажей до нужного, но так и не открылся, наотрез отказавшись реагировать на кнопки. – О нет, – раздосадовано простонал Мори и глухо стукнулся о стену затылком. То, что они застряли надолго, выяснилось почти сразу: до службы удалось дозвониться с трудом, сосед жутко раздражал, что произошло с лифтом – было непонятно, а освободить их пообещали не раньше, чем через час. Первые минут двадцать они потратили на выяснение, кто же всё-таки виноват в случившемся больше: недовольная физиономия и идиотские шутки Фукузавы, или склонность создавать проблемы на пустом месте Мори. А потом весь пар вышел и ещё какое-то время они просто молчали. Мори расстегнул пальто, снял перчатки и, наплевав на все правила приличия, уселся прямо на пол. Фукузава просто прислонился спиной к стене и сделал вид, что занят важными размышлениями, только изредка поглядывал на соседа, пока тот смотрел в сторону и притворялся, что это не его желудок жалобно урчит в тишине. Фукузава нарушил молчание первым: – Шутка и правда получилась неудачной. Прости. Я не хотел тебя задеть. Мори уставился на него с таким неподдельным удивлением, что сомнений почти не осталось: сейчас съязвит. Но он только устало взмахнул рукой: – Да ладно. Мне не стоило так резко реагировать. И если бы ты истекал кровью, я бы спас тебя даже несмотря на твою невыносимость. Кстати, прости за измазанную перцем ручку двери. – Так это был ты, подлец! Мои руки жгло почти неделю! – Конечно я! Как ты вообще посмел сомневаться? – притворное возмущение не удалось – Мори рассмеялся и смерил Фукузаву хитрым взглядом. – Надеюсь, ты не успел коснуться этими руками слизистой? Глаз, например. Или… – Нет, – ворчливо перебил тот. – Ни глаз, ни «или». Что ещё за возмутительные намёки? А через пару секунд смеялись уже они оба: долго, искренне, качая головами и тепло щуря глаза. Мори похлопал рядом с собой, Фукузава со вздохом уселся, а потом протянул ладонь: – Перемирие? – Перемирие. Руки Мори были такими же холодными, как в тот день, когда Фукузава касался их в последний раз, и это до сих пор вызывало желание не выпускать их, пока не согреются. А может и дольше. Прежде этому мешал сам Мори, а теперь, когда он наконец не сопротивлялся, всё разрушил неожиданно заработавший лифт. Будто очнувшись от наваждения, Огай встрепенулся, встал на ноги и принялся отряхивать пальто, а Фукузава почувствовал укол разочарования. Казалось, что сейчас дверь откроется, волшебство исчезнет, они выйдут и всё вернётся на круги своя, будто этого часа никогда и не было. Под языком вдруг стало до одури горько, потому что Мори стоял, повернувшись спиной, его лица видно не было и из лифта они действительно вышли молча. Но раньше, чем Фукузава вставил ключ в замочную скважину, Мори перехватил его руку и нерешительно заговорил: – Знаешь, у меня есть вредная жареная курица, много дурацких фильмов и бутылка виски. Давай нарушим правило одинокого Рождества?