цикута.

Режущий слух скрип тяжёлой металлической подъездной двери и шарканье задрипанной обуви о пол разлетаются по пустому грязному подъезду трёхэтажки. Там, на стенах, еле дышит кусками отваливающаяся зелёная краска — самая дешёвая в магазине, пахнет сыростью и табаком, а тёмные пятна от некогда отмытой блевоты прямо на бетонном полу иной раз напоминают о том, как здесь обстоят дела. Не в подъезде, конечно же. Никому до какого-то обмызганного бетонного коридора дела нет в лихой беспечной жизни. Хо так же беспечно, уже на автомате, бредёт вверх по лестнице, крепко удерживаясь за шаткие перила, перепачканными в чём-то, что и съестным назвать нельзя, раз на язык оседает кислятина после той покупки в местной дешёвой забегаловке. А за запылёнными окнами давно уже наступило утро. Костлявые сероватые пальцы кое-как открывают скрипящую дверь одной из квартир на втором этаже, и взору сразу же предстаёт не самая приятная картина, заставившая бы любого брезгливого, которого, в принципе, вряд ли можно найти в этом доме и городе, поморщиться: по грязному полу разбросана отсыревшая и скомканная одежда вместе с немногочисленными пустыми бутылками, в нос отдаёт затхлый запах от разбросанной по углам обуви, что облеплена пылью и грязью. На чистку и стирку у пребывающих здесь нет ни времени, ни желания. Стены в квартире обклеены старыми выцветшими обоями, что местами закрыты разной мебелью, выглядящей так, будто её натаскали со свалок — деревянными пошатывающимися шкафами, обшарпанными потемневшими тумбочками с пепельницами на них, от которых и толку-то нет, ведь окурки всё равно летят мимо, широкими низкими столами, что так удачно расположились между ржаво пружинящими, поскрипывающими, запятнанными диванами. Но сейчас мужчине, чьи глаза цвета пыли так безразлично смотрят в одну точку, а ноги сами ведут куда-то в комнату, хочется лишь расслабиться и уснуть. Ему нет дела до чистоты в квартире, до чистоты своей одежды, что уж там, ему нет никакого дела до себя, но он всё ещё надеется на чистоту души. Зря. Просторно-захламлённая комнатушка встречает поразительной картиной, и Хо даже приободряется, удивлённо вскидывая бровью, потому что такое явно не часто увидишь: на одном из ветхих диванов, что стоит у столика, расположившего на себе пачку сигарет с зажигалкой и пару телефонов вместе с прозрачными мыльными пакетиками, прямо сейчас молодой темноволосый и слегка худощавый парень втрахивает девочку в пыльную обивку. Та лицом утыкается куда-то в подлокотник, хватается пальцами с облезшим лаком за что попало и совсем тихо стонет, хнычет скуляще и жалобно, пока её равнодушно приходуют сзади, даже не удосужившись раздеть до конца. Юноша над ней еле прикусывает губы, размыкая их лишь для кратких выдохов, и смотрит абсолютно пустым и равнодушным взглядом, что совсем не трогает точёные черты лица, слишком красивые для всех в этом доме — и уж как бы ни в городе. Хо медленно проходит в комнату, упиваясь фактом домашнего порева и тем, что на него абсолютно никто не обращает внимания, даже когда пол предательски скрипит под подошвой старых кроссовок. — Ты сегодня хорошо одет, — усмехается мужчина, кидая взгляд то на наброшенные на край стола вещи, то на напрягшийся торс парня, и садится в подранное кресло напротив, прикуривая выбитую из помятой пачки сигарету. Отменное зрелище, первый ряд, хорошая акустика из-за пустоты в квартире. Не жизнь, а театр. Юноша поворачивает голову на язвительный комплимент и зло смотрит своими зеленющими глазами сквозь упавшие на лоб тёмные пряди, играет желваками и неосознанно крепче сжимает бёдра стонущей под ним малолетки, что, кажется, закатывает глаза, не то от удовольствия, не то от аритмии. Ему бы сейчас что-то сказать, ответить, но сбитое дыхание насквозь прокуренных лёгких не даёт и звука произнести, и тот лишь шипит на чёрт знает зачем пришедшего мужика. А Хо это забавляет, распаляет. Он всё ещё практически равнодушно наблюдает за картиной перед своими глазами и стряхивает пепел прямо на стол. Плевать он хотел на этикет и пепельницы. Взгляд с парочки медленно переводится в окно, становится каким-то мечтательным, расслабленным. Наверное, если бы его когда-нибудь мыли, то солнце казалось бы ярче, тело не было бы таким тяжёлым от поступившего в кровь намешанного табака, а во рту не было бы настолько сухо и кисло. Вот она — беспечная жизнь. Сиди, кури, кусай бледные губы, выпивай, наслаждайся, пока прямо перед тобой очередное мясо расплачивается за купленный товар. Так, конечно же, делать нельзя, ведь нужнее всего в этом городе деньги, но так ли это важно некоторым? И милый чудесный мальчик, что сейчас довольно грубо отталкивает от себя девчушку после разрядки, вжикает ширинкой и садится напротив, хмуря аккуратные, пощипанные тёмные брови, а после вытягивает руку к сигарете у чужих губ, наверняка готов в будущем продолжить заниматься благотворительностью. Ладонь отбивают щелчком, дёрнувшись. — Норд просил зайти к нему, — хрипловатый ленивый голос резонирует с шагами девочки, что, сунув пакет куда-то в лифчик и быстро собравшись, поспешно направляется к выходу. — Сначала я покурю, — чётко и с прояснениями, пока бесноватые глаза своей зеленью выжигают всё изнутри, стоит только встретиться взглядами. Но Хо не боится, ему, если точнее, абсолютно всё равно на то, что с ним будет или может быть. Сигарета всё ещё не в чужих руках. — Тебе в универ. — Это когда-то было проблемой? — парень от недоумения вскидывает бровью. Образование разве когда-то было способно поставить жизненные рамки? — Довольно часто, — легко приподнятый уголок губ говорит об обратном. Из-за своей хрипоты он будто тихо мурчит, упрекает. — Хочешь, — зеленоглазый довольно резко поднимается с места и перевешивается через стол, сокращая расстояние между такими разными лицами, шипит, скалится, уточняет,— создам проблемы и тебе? — руки крепко на пару секунд цепляют чужой потертый, местами пожелтевший, воротник, но даже этой пары секунд достаточно, чтобы в глазах напротив сквозь застелившее их равнодушие успеть заметить промелькнувший страх. На пухловатых аккуратных и едва покусанных губах красуется довольная дурная улыбка, а длинные пальцы забирают выигрыш. — Ты так плохо разговариваешь со старшими, Том, — вздыхает мужчина, кидая взгляд на сигарету в чужой руке. Всё равно не с его пачки, так менее обидно. — Мне плевать, кто ты. Понял? — юноша отстраненно оглядывает сидящего на порванном кресле старика, пока сам же усаживается обратно на своё место, откидываясь голой, слегка подранной спиной на обивку дивана. — Растрачиваешь последние деньги, ещё больше влезаешь в долги, — сигарета плотно зажимается меж пальцев, а довольно приятный голос становится ниже, мрачнея. — Сколько ты мне уже должен, старый ублюдок? — Хо на эти слова лишь тихо хмыкает и поспешно отводит взгляд куда-то в сторону. — Из-за таких как ты меня постоянно трясут. Найди себе работу или того, кто отдаст за все твои обещания, — он медленно поднимается, попутно глубоко затягиваясь никотиновым, режущим горло, дымом и совсем немного щурится, — или сгнивай уже окончательно. Бычок летит прямо в чужую грудь. Том поспешно собирает свои вещи, накидывает на плечи плотную тёмную рубашку, плюёт что-то похожее на «мерзость» и уходит из комнаты, оставляя мужчину один на один со своими мыслями. Морщинистые пальцы подбирают с себя, будто с грязного асфальта, на который только что плюнули, окурок и подносят к губам. Хо докуривает до фильтра в полной тишине, что вскоре разобьётся, стоит людям прийти сюда под вечер. Ну, а пока у него есть время на отдых. Пока что.

*

Неделя подходит к концу стремительно быстро, особенно если вливать в себя раз за разом алкоголь, каждый раз освежая стакан, как только жидкость в нём практически доходит до самого дна. Ночь разливается на город тягучей нефтью, что переливается огнями открытых баров, клубов, забегаловок, пока те горят и завлекают людей сгорать в них. Бесконечный источник питания того, что вымирает. Том поправляет рукава рубашки, задевая пару серебряных браслетов на руке. Он всегда должен выглядеть опрятно. Он и выглядит так прямо сейчас, одетый во все чёрное и выглаженное, что отлично гармонирует с металлом на запястьях, тонких пальцах и в правом ухе. Тёмные волосы аккуратно убраны, помогая зелени еще ярче поблёскивать в ночной жизни. Отдающая неприятной рябью вывеска с сиренью пролетает где-то над головой, уютное кафе встречает тишиной и перевёрнутыми стульями на столах. Как наступит утро, сюда обязательно набежит народ, начнётся новая смена, будет вкусно пахнуть дорогостоящим кофе. Удары плоской подошвы о кафель практически не слышны. Тишина гремит громче. Том здесь как свой — всё знает, может даже рассказать историю тех картин, что висят на светлых стенах. Задумавшись об этом, мальчишка тихо усмехается, натягивая квадратную форму красивых губ в подобие улыбки. Бесноватые глаза здесь ещё больше горят травой, чем когда либо, но ещё ярче они становятся, когда он толкает дверь, и, пройдя пару шагов до другой, дёргает за ручку, оказываясь там, где вся жизнь бездумно прогорает и медленно тлеет. Клуб встречает его той самой атмосферой иллюзий о красивой и беззаботной действительности, пока биты бьют из колонок по сознанию танцующих тел, смешиваясь с реакцией веществ в крови, что, будто в награду, как в некий дар, отдают тот самый необходимый кайф, уносящий от насущных проблем. Десятки людей, что его сейчас не интересуют, остаются где-то за спиной. В просторной комнате, походящей на кабинет, где за широким блестящим столом на креслах и диванах, обитых тёмно-зелёной кожей, расположились несколько прилично и чисто одетых людей, он знает — его, к кому тут же притягивается бессчетное количество взглядов, здесь ждет только один. Тот, чьё тело покрыто многочисленными татуировками, насколько это возможно, скрытыми сейчас под одеждой. У него чёткий контур губ, однако, верхняя много тоньше нижней, крыло носа аккуратно проколото и украшено блестящим небольшим бриллиантом, на узковатом лице с острыми скулами практически не видно морщин, а притягательный миндалевидный разрез глаз лишь еще раз подтверждает его расовую принадлежность. Мужчина стряхивает пепел в фарфоровое блюдце, не спеша ведёт взглядом по столу и своим татуированным рукам, краем глаза замечая вошедшего. Том наблюдает за каждым его действием, так и оставаясь бесшумно стоять на пороге, пока яркая зелень не встречается со всепоглощающей темнотой. На тонких губах расцветает улыбка, пока у парня внутри всё в очередной раз истлевает неприятным огнём. Кто приглашает, тот и начинает разговор. Так заведено. — Чего стоишь как неродной? — голос у того на удивление мягкий, спокойный, но по-своему властный. Орущая музыка остается где-то позади, за дверью, пока юноша делает шаг, играя в равнодушие. — Как дела в университете? — Всё в порядке, — Том за пару шагов подходит к мужчине и передаёт ему свёрток наличных. — Тебе нужна помощь. — Не нужна, — тут же отрезает юноша. Но мужчина прерывает его, кивая на сидящего напротив молодого парня, что попивает алкоголь, заставляя Тома взглянуть и тут же поморщиться. — Это что за потеряшка? — Будет твоим протеже, — с усмешкой выдаёт старший. — За его проступки будешь мне пальцы обрубать? — юноша скрещивает руки на груди, проследив за черноволосым парнишкой, и иронично усмехается, когда сталкивается взглядом с тёмными выжженными глазами. Он сразу для себя подмечает, что тот симпатичен не в тему кабинета со своими аккуратными чертами лица и чернильным узором над бровью, что проставлен круглым контуром, будто печать. Мужчина на такой вопрос лишь ласково улыбается, тихим смешком заставлять обратить на себя внимание, подзывает пальцами наклониться чуть ближе, чтобы в самое прекрасное личико в этой комнате тихо промурчать то, от чего Том в момент тушуется: — Я в любом случае найду для тебя наказание, — и блёклый взгляд зелёных глаз вновь устремляется на паренька, цепляясь за татуировку на лице. — Знакомься, это Чанг. Мы уже успели немного поговорить, прояснить, что к чему. Мальчишка город хорошо знает, в колёсах разбирается, в отношениях не состоит и имеет уйму свободного времени. Ну, чем не душка, правда? — старший довольно усмехается и одобряюще похлопывает по плечу, мол, расслабься, считай, уже свой, нет места сомнениям. — Где он учится? — Том озадаченно вскидывает бровью, его не волнует, что вопросы задаются не его новой, как он считает, проблеме. И как этот экспонат вообще пробрался сюда? — Там же, где и ты, — ответ прилетает моментально. — Если бы я вообще учился, — юноша тихо вздыхает и присаживается на свободное место, мягко проваливаясь в незапятнанную блестящую обивку дивана. В голову бьют болезненные контрасты. — Это уже другой разговор, не придирайся. А что ему остаётся? Лишь вновь на секунду закрыть глаза, представить тихую чистую квартиру, чтобы после, лицом к лицу, встретиться с суровой реальностью. Губы непонятно почему сохнут, и Том бегло облизывает их. Парень, что сейчас сидит напротив — скользкий тип, это видно даже невооружённым глазом, но, когда ты имеешь дело с чем-то выходящим за рамки закона, который пусть в этом городе и не существует, но всё же в большинстве своём имеет вес, предельная осторожность всегда должна быть на первом месте. Чанг с виду прилично одет, личико на твёрдую «четвёрочку» — жизнь ещё не потрепала еле проступающие скулы на юношеском лице, кажется, вовсе не тронула широкие плечи и тёмный каштан густых прядей, что спадают на уверенный, казалось бы, взгляд, и совсем немного прикрывают тату — в угольных глазах какой-то подростковый азарт и некий восторг от всего вокруг, а подкачанные ноги в относительно свободных джинсах вальяжно расставлены, пока ладони нервно трутся друг о друга. Ему кажется, что шальные глаза всё же не зря беспокойно бегают, ища за что зацепиться. Но в этой жизни надо делать как сказано. Том не раз перешагивал через себя. Перешагнёт и в этот. Как ему угодно. — Я надеюсь, мы сработаемся. Том, — и тянет к парню ладонь. Чанг в ответ её пожимает своей довольно широкой и уголками губ совсем незаметно улыбается, тоже изучает, скотина. Бесит это всё. Кинь раздутый уголёк в траву — сожжёт все к чертям, выжжет, уничтожит, оставив за собой пустошь. Мужчина внимательно прослеживает за чудной картиной, заранее делая ставки, кто из этих двоих пойдёт мыть руку первым. Надо было заключать пари с кем-то из остальных присутствующих в этой слабо подсвеченной комнате. Деньги никогда не бывают лишними. Особенно здесь. Особенно для поддержания именно такой жизни. Тут нет места придирчивым, но он — исключение. Отклонение от канона, патология, что позволяет себе существовать на ступень повыше, положением специально топя других в трясине этого чёртового существования, подкрепляя интерес низлежащих сортов к дерьму при помощи дерьма. Ирония, да и только. Он почёсывает костяшки пальцев, на которых чёрной краской каллиграфическим почерком набито аккуратное «nord», иной раз вспоминает, как ещё по молодости отец злился насчёт татуировки, а пацаны подстёбывали, мол, в английском ты слишком плох, парень, «север» пишется совсем по другому. Но тут не в холодном крае дело, а в кличке, которая с возрастом лишь сильнее закрепилась за красивым и статным мужчиной, что с годами сумел долезть до этой самой «ступени повыше». Из всех присутствующих здесь никто не знает настоящих имён друг друга. Правда, белая ворона уже постучалась в окошко совсем недавно, и сейчас каким-то чёртом сидит и попивает довольно хороший алкоголь, перебрасываясь фразами с его зеленоглазым ангелом, который самый настоящий бес. И всё же, из двух зол выбирают меньшее, поэтому Норд прерывает их светскую, еле идущую беседу, и даёт указания на завтра, а после цепляется взглядом за розовую макушку и любезно брошенным «добро пожаловать» подводит все итоги, тут же подрываясь с места и уходя куда-то в зал. Чанг прослеживает за сменяющимися эмоциями на лице напротив, играющими желваками и много после — облегчённым выдохом. Парень только было хочет раскрыть рот, чтобы продолжить ранее прерванный разговор, но его опережают сухим «до завтра». Том — не нянька, терпеть компанию левого паренька не в его интересах, а потому он быстро поднимается с места и покидает пропитанную алкоголем и сладковатым дымом комнату, по пути поправляя свои тёмные и все еще аккуратно уложенные пряди. Белая ворона остаётся без единого шанса на продолжение разговора, пока зелёные глаза задумчиво прожигают на неоновом полу под ногами дыры, а сознание пытается всё разложить по трескающимся полочкам. Снизошел неизвестно откуда, да еще и по одному лишь взгляду смог все прочитать? Так не бывает. Это просто какой-то цирк, не иначе, но в голове все равно бьёт набатом по сознанию такое необходимое: «Не снимай маску». Том ведь всегда держится молодцом, там, в этих стенах, грязных от порошков и свёртков с купюрами, как нужный пазл в общей картине. Но чёрт бы побрал эти внимательные глаза, которые пытаются всё внутри осмотреть, потрогать, узнать. Ему становится плохо только лишь от представления того, что кто-то может подойти ближе положенного. Этого нельзя допустить, нельзя. В голове смешиваются тысячи мыслей, что шепчут страхами, у которых голос самый родной и далёкий разом.

*

Квартира встречает шипением чайника на кухне и включенным светом, за окнами давно ночь, что вновь вынуждена скрывать грязные противные лица. Чанг, слегка пошатываясь, разувается и аккуратно ставит обувь на полку. Нет, он практически не пьян. Просто утомился, устал, со всеми же бывает, верно? Голова пульсирует от оглушающей музыки клуба даже после пешей прогулки из самого центра. «Не продышался» — первое, что говорит в секунду нахмурившийся отец, когда они пересекаются на кухне. От парня совсем немного пахнет алкоголем и чужими духами. Мерзко, но одновременно всё равно. Чанг усаживается на поскрипывающий и уже трещащий от белой краски стул, тянет в рот пару заветренных пряников со стола, пока отец с недовольным видом ставит перед ним кружку крепкого чая. А после кухня наполняется тихими рассказами о произошедшем за, практически, неделю: о том, что было в клубе, кто был, но Чанг на полуслове почему то резко в один момент обрывается, не решаясь рассказать про действительное расположение заведения, привирая, что находился в соседнем доме, и про того парнишку, что так пристально на него смотрел. Рассказывает о предстоящем деле, о том, что ему придётся самому идти с весом по городу, о том, как его угнетают все эти люди. К чему приведёт его помощь? Он получает лишь одобряющее «я в тебе не сомневался», и, в очередной раз сдавшись, уходит к себе в комнату, где, даже не раздевшись, валится на кровать с целью выпасть из этого мира хотя бы на ближайшие несколько часов. Но почему-то вместо сна он думает о том, что было, проигрывает сам себе пластинку с сегодняшним вечером. Чанг далеко не глупый, а потому раскапывает свои наблюдения не спеша, составляя общую картину всех главных актёров этого мира в клубе. Всю картину нарушил Том. Всё то, что Чанг успел выцепить во взгляде Норда, пропало под толстым слоем некой фальши. Всё тот же приятный тон, всё тот же располагающий вид, чуть более ласково всё было обращено к зеленоглазому бесу. Но во взгляде — сухость, что хлеще любой пустыни, и это, пусть и не особо, но мелькает в хитро-непричастном разрезе глаз. А чёрствость бьётся о юношу, связанного теперь поневоле с ним самим, заставляет что-то страшное и потаённое колыхнуться на дне зрачков. Отец всегда в силу своей профессии учил обращать внимание на любые мелочи. Простой человек в праве не заметить того, как резко, будто по щелчку, поменялся цвет чужих глаз. Но Чанг не из простых. По крайней мере он пытается себя в этом уверить. Усталый выдох и глаза в потолок. Ему бы самому понять, насколько хорошо были скрыты его паранойяльные страхи. Не в первый раз пришлось находиться там, где крутится то, что убивает медленно и быстро, вкусно и с кайфом. Он и сам успел перепробовать достаточно. Молодость всё простит. Если только этого «всего» будет в меру. Но ведь пробовалось оно тихо, незаметно для лишних взглядов и ушей, пряталось в чужих квартирах и руках. А здесь он буквально напоказ должен играть роль того, с чьих рук люди будут готовы с жадностью до фанатизма брать вес, заменять деньгами. Мысли роем летают по комнате. Он боится. Знает, что как только выйдет завтра на улицу с рюкзаком или одиноко висящей на плече сумкой, глупому мозгу будет казаться, что все взгляды в миг станут обращены на него — такого серого неприметного парня. Потому что все они знают. Ничего такого. Пройти спокойно, передать на точке. Но глупая паранойя не даёт покоя, не даёт получить отдачи того, что реально будет происходить. Чангу уже сейчас кажется, что улица самая шумная, что бьёт она по ушам. Это до невозможности сильно выматывает. Юноша устало прикрывает веки, надеясь на отдых хотя бы в царстве Морфея. Но почему-то всю ночь ему снятся яркие, но такие безжизненные зелёные глаза.