В волчьей пасти — кусочек луны

Итана будит боль. Снова. Тяжёлая ноющая усталость по всему телу сжимает мышцы в тиски, даря далеко не самые приятные ощущения, особенно при пробуждении. И само тело всё... странное. Ватное, мягкое, плохо поддающееся командам мозга. Голова тяжёлая, как после похмелья, но хоть она не болит. Только воздуха словно мало. Думать совсем не хочется, мозг устал от безмерного количества стресса, страха и железных лабиринтов. На каком моменте Итан вообще отключился? Он помнит только коридоры, коридоры и ещё коридоры, обитые железом стены, скрипучую сетку под ногами и паутину труб под потолком. Шипение из динамиков, раздражающее и бессмысленное. И мерные удары огромного будто бы живого механизма. Поворот налево, маленькая железная комнатка с сетью труб. А дальше — пусто. Итан с трудом открывает глаза, упираясь взглядом в бетонный потолок. — О, проснулся? — раздаётся откуда-то сбоку. Карл Хайзенберг, собственной персоной. В неизменной шляпе, но без очков, делает что-то в тени за столом. Вся комната в полутьме, только часть её — та часть, где на кровати лежит Итан — освещена белым светом большой лампы, как из операционной. Вот он, мучитель. А Итану так тяжело, что даже сил злиться и требовать отмщения нет. Простая апатия. Ему настолько плевать, что даже неинтересно, почему вдруг Хайзенберг соизволил сам лично перед ним появиться. — Ты как? — простой вопрос. Такой простой и такой неуместный, что Итан рвано смеётся, и это неожиданно даже для него самого. Хайзенберг смотрит из полутьмы то ли с интересом, то ли с настороженностью. — Что помнишь? — Ничего. — слишком быстро отрезает Итан. Он не то чтобы настроен вести с ним диалог. Сбоку раздражённо фыркают, и это всё-таки подстёгивает. — Коридоры, закрытые двери и то, какой же ты мудак. Итану кажется, что тот за такие злые слова порвёт его на части — опасному мужчине в шляпе ведь ранее не нравилось, когда он говорил что-то дерзкое. Но нет — Хайзенберг тихо смеётся, ему, похоже, понравился этот ответ. Итан лежит в тишине, которую изредка нарушает только тяжёлое дыхание и пыхтение сбоку. Не хочет ни вставать, ни вообще хоть что-нибудь делать — просто лежит, дышит, ещё живёт, этого вполне достаточно. Чувствует, что затекли плечи, поэтому осторожно начинает разминать руки: двигает пальцами — всё ещё только восемью — сжимает и разжимает кулаки, двигает кистями. Поднимает левую руку к лицу, осматривает новый бинт — действительно новый, тот, что был до сна, был весь измазан сажей и ржавчиной стен. Этот же свежий и чистый, но намотан абсолютно так же, как прошлый: плотно и аккуратно. Похоже, в прошлый раз забинтовал его тоже Хайзенберг — смахивает на аттракцион невиданной щедрости, не иначе. Немного панически заглядывает под край — кольцо всё там же. Рвано выдыхает. Неожиданно сбоку раздаётся резкий громкий звук, словно что-то массивное упало на железную столешницу, и Итана дёргает. Хочет повернуться лицом к Хайзенбергу, лечь на бок, но ощущения от ног заставляют его замереть в липком ужасе. — Так, посмотрим. — вскакивает Хайзенберг из-за стола, левитируя за собой какую-то железку странной формы, несколько болтов и гаечный ключ. Для этого трюка ему даже взгляда не нужно на все эти инструменты, словно те сами покорно летят за хозяином. Хайзенберг выходит на свет от лампы, пристально смотря Итану в глаза, словно чего-то ожидая. Итан же сам цепляется за его лицо, подмечая детали. Чёрные волосы с заметной белой проседью торчат из-под шляпы во все стороны — а издалека кажется, что просто серые — отросшая щетина, тоже с сединой, шрамы, много: на носу и скуле, на щеках, на губе, большие, за них сразу цепляется взгляд, и маленькие, едва заметные. И глаза. Светло-сероватые, практически белые, словно абсолютно выцветшие, но ясные и... понимающие? Необычные. Совсем не такие, как у Лукаса — и почему Итан вообще сравнивает Хайзенберга с ним? — тот в глазах имел яркое ничем не скрытое сумасшествие. Висящий в воздухе гаечный ключ начинает крутиться вокруг своей оси, а гайки рядом подрагивают, словно вибрируют. Выглядит странно и даже немного смешно. Хайзенберг кажется задумчивым. Он хмыкает, словно сам себе, и подходит к лежащему Итану, останавливаясь в ногах. В его ладони, широкие, с заметными плотными мозолями от физического труда, опускается та самая странная железка, и Итан вяло думает, что она похожа на металлическую стопу и продолжение лодыжки. Итан резко садится на кровати, чем вызывает у Хайзенберга смешок, но ему плевать — смотрит на свои ноги. Левая цела, а правая... Часть тела тут же пронзает боль, в глазах темнеет. Его нога заканчивается на колене, раскуроченном, сшитом неровными размашистыми стежками очень во многих местах, вся покрасневшая и опухшая кожа в толстых нитях. А из-под кожи там, где должна быть кость, выглядывает какая-то металлическая конструкция, к которой сразу же ассоциация — миниатюрная Эйфелева башня наоборот. Тёмного металла немного, но он прочно припаян к остаткам ноги, уже не отвертишься. Итан смотрит на свою искалеченную ногу взглядом абсолютно потерянным и непонимающим, словно не может признать, что эта кусочная часть тела — его. Смотрит долго, с минуту, а после переводит такой же потерянный взгляд на Хайзенберга — выражение лица в шрамах невозможно прочитать. — Как?.. Ч-что произошло? — выдавливает из себя Итан шёпотом. Он не первый раз лишается этой ноги — в принципе любой из своих конечностей — но ведь всегда каким-то чудом умудрялся «приклеить» отрезанную часть тела, с ужасом отгоняя от себя любые мысли и догадки о том, что вообще происходит. Но постоянное волшебное восстановление не помешало подсознательному страху пустить корни в голове — Итан боится лишиться ног или рук окончательно. И вот: сначала ему их отпиливают Бейкеры и страшная не-Мия, а теперь это. — Ногу зажевал механизм, всё в кашу, — сообщает Хайзенберг таким тоном, словно говорит о погоде. — Я твоё колено как конструктор собрал. Он касается шершавыми пальцами стежков, осторожно давит на красные воспалённые ткани, заставляя Итана морщиться. Больно, но не настолько, чтобы даже зашипеть. Он вспомнил своё падение куда-то вниз и то, с какой неистовой силой горела его нога, которую перемалывали сильные железные зубья. Пожалуй, никогда ещё ему не было так больно. А простое касание к ране — довольно аккуратное и мягкое, надо заметить — это так, цветочки. В голове мелькает болезненное: интересно, получилось бы у него прирастить обратно то месиво из плоти и костей? Он ведь не знает границ возможностей своего организма: Джек, вон, умудрялся заново половину тела вырастить — от воспоминаний бросает в бесконтрольную дрожь. — Не уверен, не пойдёт ли нагноение... — задумчиво выдаёт Хайзенберг, всё ещё касаясь его ноги. — Не пойдёт. — отрезает Итан. Хайзенберг в ответ смотрит с удивлением и интересом, словно пытается понять, почему Итан так уверен в силах своего тела. Тот молчит, пытаясь рассортировать ту кашу из мыслей, что медленно варится в его голове. Тяжело думать. Хочется пить. — В общем, — тянет Хайзенберг. — если заживёт, потом сниму швы. Теперь он касается тёмного металла, который толстым резным штырём торчит из красного распухшего колена. Неожиданным резким движением тянет за штырь на себя, и ногу простреливает острой болью. Итан, наблюдающий за манипуляциями, несдержанно шипит, комкая в пальцах простыню на кушетке. — Не ври, не больно. — скалится в улыбке Хайзенберг, и Итан только в раздражении закатывает на это глаза. Хайзенберг откуда-то достаёт кусок ткани, измазанный чёрной кровью, и что-то вытирает в механизме ноги. Выглядит очень сосредоточенным, словно какой-то учёный, работающий над важным научным проектом — чуть ли язык от усердия не высовывает. Прикладывает к штырю резную железку-стопу, гайки сами подлетают на нужные места, и он закручивает их ключом, после вновь отпуская инструмент в полёт над своим плечом. Итан следит за этим с неким неожиданным для него интересом, пытаясь понять самого себя: почему его это не злит? Хайзенберг буквально заставил его потерять ногу, прочувствовать ужасающую боль, а теперь он же без хоть какого-либо разрешения со стороны пострадавшего устанавливает прямо на кость какую-то железную дрянь. А Итан покорно лежит на операционном столе, ожидая, когда этот подвальный хирург без лицензии закончит над ним издеваться — и даже не возмутится. — Эй, — тихо зовёт его Итан. — Ты что делаешь? Хайзенберг смотрит на него своими белёсыми ясными глазами с таким выражением лица, словно только что услышал самый глупый вопрос в мире. — Протез ставлю. Ответ простой, как три копейки. — Какого хера ты это делаешь? — вот сейчас Итан действительно начинает закипать. — А какого хера ты полез в машинное отделение? — рявкает Хайзенберг, и Итан опешивает. Вопрос мигом сбивает всю злость, он звучит так, словно Хайзенберг не хотел, чтобы с Итаном это произошло. Словно не на такой исход рассчитывал. Они молчат, только Хайзенберг скрипит механизмом протеза, периодически что-то бормоча себе под нос, слов Итан не разбирает. — Здорово разобрался со Штурмом, кстати, — улыбается Хайзенберг, и Итану на секунду кажется, что тот говорит с искренностью, пусть и откровенно вывернутой наизнанку. — Я думал, ты там откинешься. Итан зло фыркает. — Сначала ты кидаешь меня в свой лабиринт с монстрами Франкенштейна, травишь каким-то наркотическим газом, лишаешь ноги, а теперь миленько улыбаешься и думаешь, что за протез я тебе руку в благодарности пожму!? — взрывается Итан, эта показушная доброта была последней каплей. — Больной ты ублюдок! Взгляд Хайзенберга вмиг тяжелеет, плавающий рядом в воздухе гаечный ключ со скрежетом скручивает в мелкую спираль, железный протез начинает вибрировать, отдавая острой болью в кость. Итану плевать, на всё это — особенно, он и так постоянно играет в прятки со смертью, она уже перестала его пугать. — Где Роуз? — шипит Итан. Хайзенберг на миг зависает. — Кто? — Моя дочь! Где она!? Мужчина отходит от Итана обратно в полутень. — Понятия не имею, о чём ты. — а в голосе — холодный металл. — Не ври мне, твою мать! — рявкает Итан и садится на кушетке, сгибая колени — ногу мгновенно простреливает сильнейшей болью, шипит в раздражении. Тяжело дышит от ощущений и бьющего в голову адреналина — всё равно боится, пусть и не хочет признавать это. Сжатый в нечто геометрическое гаечный ключ со звоном швыряет в кирпичную стену, из-за чего от неё откалывается несколько рыжих кусков. Хайзенберг одним большим прыжком подлетает к Итану и тяжёлой рукой за горло опрокидывает его обратно на кушетку, прижимая. А за спиной — кусочки металла, вертятся в воздухе, сверкают отражённым светом лампы. Того и гляди вопьются в нежную плоть, даже движения руки для этого не надо. — И-тан, — утробный злой рык, имя медленно растягивает по слогам. — Не беси меня, блядь. Белёсые глаза близко-близко, лицо обдаёт горячим горьким дыханием, пропитанным табачными смолами. А у Итана — крышу совсем сносит: коктейль страха, адреналина и противостояния чему-то дикому, звериному. Кое-как сдерживается, чтобы не плюнуть в эту заросшую седой щетиной морду со шрамами. — Где. Моя. Дочь? — отрывисто выдыхает, не говорит — горло сжимают железные тиски чужой ладони. — В душе́. Не. Ебу. — так же отрывисто, словно передразнивая, выдаёт Хайзенберг рычащим полушёпотом. Отпускает горло, и тот едва удерживается от кашля. — Её забрала Миранда, подробностей не знаю. Есть огромная вероятность, что ты её больше не увидишь. Он делает шаг назад, и Итан снова садится на кушетке, машинально тянется к саднящему горлу, трёт кадык — кожу словно обожгло шершавым прикосновением. Смотрит пристально на Хайзенберга, пытаясь понять, что от него ещё ждать — и можно ли из него вытянуть хоть какую-то информацию. — Кто такая Миранда? — Матерь, — кривится мужчина, и Итана это забавляет. — Местное божество. Типа. — А подробнее? — Сумасшедшая сука, — выплёвывает Хайзенберг, — возомнившая себя учёной. Эта откровенная характеристика заставляет Итана удивлённо поднять брови. — Разве ты ей не подчиняешься? Хайзенберг смотрит озлобленно в ответ, но затем будто одёргивает себя. Разводит руками в стороны, даже улыбается, натянуто и неискренне. — Так вышло. Долгая история. Итан хмыкает. Понятно всё с этим Хайзенбергом: многого говорить он не станет. Раздробленное колено неприятно ноет, словно давний перелом перед плохой погодой: нервы покалывает иголочками, мышцы слабо подёргиваются, бесконтрольно сокращаются, ломит мелкие косточки и хрящи — началась регенерация, и довольно интенсивная. Сгибать ногу очень больно, нужно подождать, когда кости встанут на место и соберутся хоть в более-менее цельный вид. Всё-таки Хайзенбергу стоит отдать должное — судя по ощущениям, колено действительно было в мясо. И, насколько Итан помнит, именно Карл — Хайзенберга же так зовут, верно? — его и вытащил оттуда. Странный этот тип: сначала подвергает Итана максимально вероятной смерти, а потом сам же из лап смерти и вытаскивает, ещё и пытается исправить то, что с ним произошло — как может, пытается. В конце концов, Итан готов это признать, протез лучше отсутствия ноги. — Там были ещё... люди, — пытается спросить Итан, тщательно подбирая слова — сейчас информация для него важнее желания задеть Хайзенберга побольнее. — Кто они? — Люди? — хохочет Карл, леветируя из кармана бронзовый портсигар, неровно бликующий каким-то рисунком в свете лампы, и массивную железную зажигалку. Достаёт толстую сигару, подрезает её маленькими стальными ножничками с закруглёнными концами, поджигает, затягивается и медленно с наслаждением выдыхает. — Называй эту кучку тупых долбоёбов своими именами, Итан. Ещё затяжка, медленная и глубокая, выдох, и запах табачных смол долетает до Итана. Тот морщится от крепости — он едва ли мог когда-то дышать простыми сигаретами, что говорить о сигарах. Хайзенберг, замечая недовольство, расплывается в довольной улыбке. — Мисс двухметровая сука — Альсина Димитреску. Вампирша. Ей лишь бы людей жрать, — выплёвывает Хайзенберг с такой ненавистью, что по спине Итана пробегают мурашки. У Карла с этой вампиршей явно какие-то личные недопонимания. — Девка в чёрном — Донна Беневиенто, безобидная, всё в куклы играется и траву выращивает, — делает ещё затяжку, выпуская облачко серого дыма, который сворачивается в причудливые узоры в ярком свете лампы. — Мерзкий горбун в слизи — Сальваторе Моро. Тупой и ещё более безобидный, — новая затяжка, но короткая, словно монолог важнее сигары. — И женщина с чёрными крыльями — матерь Миранда. Самая опасная. Тебе лучше не попадаться ей на глаза. Да и в принципе никому из них. Хайзенберг стряхивает пепел куда-то на пол, даже не смотря куда. От наполнившего комнату дыма у Итана начинает едва заметно шуметь в голове. Сильнее хочется пить, до скрежета в горле. — А ещё лучше будет, если ты вообще не станешь покидать фабрику. — задумчиво дополняет Карл. — Почему это я должен тебя слушать? — выдавливает из себя Итан, сипя от дыма. — Потому что я единственный, кто может тебя защитить. — Зачем тебе это? — искренне недоумевает Итан. — Потому что... — цокает языком Хайзенберг, поднимая глаза к потолку словно в попытке подобрать верные слова для ответа. — Потому что ты интересный. Настолько интересный, насколько мне обещали. Итан хмурится в непонимании, смотрит пристально, пытаясь разгадать, что он имеет в виду. — В каком смысле? — Ты та ещё крепкая сволочь, Итан, — улыбается открыто Хайзенберг, в белёсых глазах пляшут смешинки. — Далеко не каждый сможет пережить всё то дерьмо, что выпало на твою долю там, в Америке. Итан опешивает, от неожиданности давясь воздухом: — Откуда ты..? — Неважно, — перебивает Карл, отмахиваясь рукой, и от её движения серый дым в свете закручивается в замысловатые спирали. — У меня свои источники. Итан сжимает губы в тонкую полоску от негодования, было видно, что Хайзенберг действительно не намерен делиться ничем сверх сказанного. Яркая рыжая точка тлеющей сигары в очередной раз загорается в полутени, и тот, выдыхая дым, тушит её о подошву сапога, словно красуясь. Стоит на границе тьмы и света, сверкая ясными белыми глазами, но ближе не подходит, и по-звериному скалится: — Крайне интересно, что же будет дальше. *** Шаги Хайзенберга, отдаваясь гулким эхом, растворяются в лабиринтах железных коридоров, Итану остаётся только лежать. Расшитое колено пульсирует и горит огнём, чешется, едва ли хватает сил не разорвать свежую розоватую кожу ногтями в приступе — регенерирует. Уже спустя каких-то два-три часа — Итан думает, что два-три, на самом деле вокруг нет ни окон, ни хотя бы циферблата часов — получается без стреляющей боли согнуть ногу. Ещё через некоторое время он пробует встать с кушетки. Потрёпанный и кое-где битый в осколки кафель обжигает холодом голую ступню, и Итан ёжится. Он только сейчас понимает, что всё это время лежал на кушетке в одних трусах да флисовой толстовке. Железная нога с трудом его удерживает, отдавая в колено тупой болью — ощущения откровенно не такие, как со своими двумя. Осторожно, держась за кушетку, делает шаг, второй. Третий, уже хватаясь за воздух. Нормально. Жить ещё можно. Мысль о том, что, возможно, он всё-таки мог бы восстановить свою ногу, горьким комом проходится по корню языка. Как только Итан более-менее разбирается, как ходить, в голове сразу же аварийной лампой загорается подсознательное: «бежать». Мало ли, насколько этот Хайзенберг кажется дружелюбным. Чуть Итан расслабится, этот подпольный хирург наверняка не упустит возможности сконструировать из него нового солдата. Ну уж нет — надо спасаться. Итан медленными неуклюжими шажками вдоль стены идёт дальше, в соседнее помещение. Да, это определённо похоже на подпольную лабораторию: столы завалены мятыми исписанными бумагами, бо́льшая часть текста в которых на немецком. Карандашные зарисовки строения солдат, которых Итану не посчастливилось встретить ранее, пусть и выполнены талантливо — но отталкивают. Что более важно, среди всех странных записей, на более-менее расчищенной части стола, нашлась подробная карта всей фабрики — с неаккуратными пометками, выполненными жёлтой краской. «Ты здесь», «лаборатории», «лифт», «выход» — сразу же разбирает Итан. Вся восточная часть здания, особенно нижние этажи, толсто обведена жёлтым кругом, а надпись рядом кричит: «не лезь сюда!». В выцветшей печати Итан разбирает «машинное отделение», и его бросает в дрожь. Отнекиваться нет смысла, это Хайзенберг подготовил для Итана карту фабрики. Зачем? Какой в этом смысл для самого Карла, если он прямым текстом сказал, чтобы Итан смирно сидел и ждал его, не пытаясь никуда лезть? Тот хмурится. Слишком уж этот Хайзенберг хитрый, расчётливый. Он явно что-то замышляет. На стуле около стола, где лежит карта, Итан находит вещи: свою измятую куртку с дырявым рукавом, новые джинсы в каких-то масляных пятнах — его старые явно превратились в тряпку после неравной схватки с железным механизмом — и ботинки. А в куртку замотан... пистолет. Шершавая рукоятка приятной тяжестью ложится в ладонь, мигом успокаивая сердце и душу. Итан быстрым движением достаёт магазин — полный. Вставляет его обратно и умело дёргает затвором — все механизмы мягкие, смазанные, даже усилия не нужно. Теперь остаётся лишь найти больше патронов. Итак, Хайзенберг дал ему подробную карту своей территории и вооружил. Второй раунд гонок со смертью? Итан надеется, очень надеется, что нет. Хватит с него. Но отказываться от пистолета он определённо не намерен, как и сидеть сложа руки. Ржавые железные коридоры фабрики петляют, но уже не кажутся такими запутанными и бесконечными, изматывающими своей длиной. Глухим эхом перекатываются по трубам мерные удары механизма, спрятанного глубоко на нижних этажах. Сначала Итан идёт медленно, крепко держа в руках пистолет, вслушиваясь в боль в колене от каждого шага металлической ногой. Вокруг тихо, сердце фабрики стучит где-то далеко, на периферии, и словно весь этот железный монстр его напрочь игнорирует, потеряв к инородному гостю всякий интерес. Постепенно Итан расслабляется и, ориентируясь по карте, добегает до самого выхода — не встретив ни кого-либо из солдат, ни самого Хайзенберга. Улица после тяжёлого воздуха фабрики, пропитанного жаром работающих без продыху механизмов, обжигает горло морозной свежестью. Солнце скрывается где-то за облаками и постепенно клонится к горизонту, скоро начнёт вечереть. А на фоне — громадные величественные горы. Их вершины покрыты белым сверкающим снегом, и от такого вида у Итана даже перехватило бы дыхание — если бы он не пытался сейчас панически соображать, что теперь ему делать. Февральский мороз действительно освежает, прочищает голову, отвлекает. Итан вдыхает его полной грудью, словно в попытке очиститься изнутри от жара железной фабрики. Ничего, он справится. Итан сбежал от семейки Бейкеров, не имея даже ни малейшего опыта обращения с оружием. А сейчас — переживший Луизиану, прошедший специальную военную подготовку под руководством Криса Рэдфилда — он может всё и даже больше. Итан порвёт на клочки любого, кто посмеет коснуться или, тем более, причинить боль его дочери Роуз. И тех, кто встанет у него на пути. Стремительно темнеющая мрачная деревня всё такая же тихая, лишь изредка поскрипывающая ссохшимися гниющими досками. В домах царит разруха, которая, честно говоря, напрягает Итана даже сильнее, чем проржавевшая и гудящая старыми механизмами фабрика Хайзенберга. Здесь ведь люди жили, возможно, до сих пор живут — интересно, справились ли с нападением монстров те, кого он встретил в доме на окраине? Возможно — но Итан не хочет проверять. Всё-таки они были не особенно гостеприимными. Беглый взгляд по крышам полуразрушенных домов цепляется за странный вагончик, словно он абсолютно не отсюда — и в особенности его выдают свежие борозды от колёс на грязном снегу. Издалека доносится фырканье лошади. Всё-таки кто-то из людей здесь есть? Итан осторожно подходит ближе, держа наготове пистолет. Створки со скрипом раскрываются. — А, мистер Уинтерс, — мягкий приятный голос. — Вас-то я и ждал. Из протяжно поскрипывающего и покачивающегося из стороны в сторону вагончика вываливается очень грузный мужчина с приятной сразу же располагающей к себе улыбкой. Итан едва сдерживается, чтобы не выстрелить, руки дрожат. — К-кто вы? — выдыхает Итан, стараясь максимально скрыть дрожь в голосе. — Откуда вы меня знаете? — Высший свет о таких, как вы, всегда знает, — тепло смеётся мужчина, хлопнув в широкие мягкие ладони. — Скажите, здешний замок не кажется вам подозрительным? — Ага, и вы тоже. — озлобленно фыркает Итан, но пистолет опускает, направляя дуло в землю. Может, это из-за внешнего вида, но грузный мужчина из странного вагончика не кажется опасным. Тот смеётся, и весь небольшой вагончик начинает ходить ходуном. — Ну что вы, я обычный торговец, — улыбка на рыхлом бледном лице в единственное мгновение кажется хитрой. — Торговец? Здесь? Мужчина хмыкает. — Я не представился. Зовите меня Герцог. — Ага, Итан. — на автомате отвечает тот, опасливо оглядываясь по сторонам. Долго находиться на открытой площади посреди деревни — не лучшая идея. Торговец как-то тяжело вздыхает, выражение его лица с мягкого дружелюбного мигом меняется на печальное и грустное. — Мне жаль, мистер Уинтерс. Итан недоумевает, хмурится: — Что жаль? — Вас, — Герцог снова тяжело вздыхает, словно ему трудно говорить — или пытается растянуть паузы, чтобы подобрать нужные слова. — Лорд Хайзенберг, он... Я слышал, вы попали к нему. — Что вы имеете в виду? Опять вздох — Итана начинает это раздражать. — Человечность лорда Хайзенберга крайне обманчива, — наконец, выдаёт торговец. — Берегитесь его. Итан ничего не отвечает, хмурится. Он сам ещё не знает, что думать о Хайзенберге, который, несмотря ни на что, открыто ему помогает — направляет и вооружает. Тем не менее, предостережение ярким следом отпечатывается в сознании. Таинственный Герцог больше не говорит ничего весомого — отвечает на все вопросы пространно и непонятно, а за боеприпасы и вовсе требует местную валюту, причём дерёт втридорога, пусть и божится, что хочет помочь. Итан, уверившись в идее, что замок, возвышающийся массивным силуэтом за деревней, необходимо обследовать, ссыпает торговцу из карманов всё ранее найденное, меняя на патроны, и уходит. Под ногами протяжно скрипят ссохшиеся доски старого моста, под которым густой всепоглощающей массой журчит чернеющая в вечерних сумерках река. Тяжёлая резная дверь поддаётся с трудом, открывается плавно и неторопливо, словно сам замок раздумывает, стоит ли впускать незнакомого путника. В лицо тут же бьёт тёплый спёртый воздух, словно помещение очень давно не проветривали. Замок встречает Итана глухой тишиной и сверкающим старинным убранством. Где-то здесь может быть — обязательно будет — его Роуз, которую нужно спасти. Руки бесконтрольно трясёт, сердце в зарождающейся панике бьётся о рёбра. Итан помнит о тех, про кого говорил ему Хайзенберг. Вампирша, рыба, женщина с куклой. И Миранда. Кто из них обитает здесь? И что они сделают с ним, если поймают? Вероятно, простая смерть — это лучшее, на что он мог бы рассчитывать в таком случае. Нет, они не поймают его. Итан справится, обязательно справится. Ради Мии, его погибшей жены. Ради Роуз. Тёплые коридоры замка сразу согревают замёрзшие на улице пальцы, Итан расстёгивает куртку и декоративную молнию на толстовке — жарко. Он идёт медленно, осторожничая, осматривается по сторонам, стараясь запомнить ветвление коридоров. Машинально выискивает глазами деревянные коробки, обмотанные жёлтой изолентой, прямо как на фабрике — этого здесь определённо не хватает. Но, похоже, замок не территория Хайзенберга, чтобы тот мог раскидать по углам припасы для длительной игры со своей жертвой. Очередной коридор приводит Итана в просторный главный холл с резной лестницей на второй этаж. Он касается пальцами надписи на массивной двери и... Замирает в липком ужасе. За спиной раздаётся жужжание насекомых, и перед глазами сразу же всплывает самый пугающий его кошмар — Маргарита Бейкер и её «детки». Именно после этого эпизода главным страхом Итана стала инсектофобия. Не глядя, срывается с места и бросается куда-то в боковой коридор — механизм ноги протяжно скрипит от натуги, отдавая острой болью в бедро. За спиной протяжно жужжит, и кажется, будто в этом жужжании эхом теряется женский смех. Летит по сверкающим старинной красотой коридорам, петляющим и путаным не хуже железной фабрики. Не замечает, как спускается куда-то вниз, как поднимается куда-то вверх — просто бежит сломя голову. А за спиной — жужжит, смеётся и воет. — Ну куда же ты, красавчик? — эхом раздаётся сзади нежный женский голос, полный чистого веселья. Открытой шеи несколько раз касается что-то жёсткое и маленькое, трепыхающее крылышками, остро впивающееся маленькими челюстями, и от этих ощущений тошнота захлёстывает с головой, настолько мерзко, что несколько раз чуть не поскальзывается на полированном кафеле и не спотыкается о собственные же ноги. Но продолжает бежать вперёд, хоть куда-нибудь, а горло обжигает сухим спёртым воздухом помещений, хочется поскорее на улицу. И Итану везёт. Ноги приносят его из сверкающего замка в полуразрушенное осыпающееся древним камнем крыло, в серых кирпичных стенах через трещины свистит морозный воздух. И одновременно не везёт — тупик. Врезается в хлипкую стену, оборачивается в ужасе. Чёрные жужжащие облака подлетают всё ближе, приобретая форму. Мгновение спустя ему хищно улыбаются две девушки, бледнокожие, с чёрными потёками макияжа вокруг глаз. Инстинкты панически воют — нельзя, ни в коем случае нельзя доверять тем, кто появился из облака грёбаных жужжащих насекомых! — Мм, какой красавчик. — хохочет одна из девушек, стуча каблуками по древнему камню. Тянет к Итану руки. Он машинально стреляет несколько раз, попадая точно в живот, грудь и плечи — и слышит, как пули бьются о каменную стену позади, застревая в массивной кладке. — Твоя игрушка меня не возьмёт, милый. — хищно тянет девушка и кошкой бросается вперёд. Итан отскакивает куда-то вбок, за стеллаж, заваленный пыльными книгами, и падает на пол, больно ударяясь плечом. Боковым зрением замечает, что вторая девушка застыла в дверном проёме, отрезая единственный путь к отступлению. Кровь панически стучит в ушах, шальной взгляд шарит по ближайшим полкам, за которыми видно шуршащий чёрный подол. Итан даже не задаётся вопросом, как из жужжащего роя насекомых появились две девушки, на каблуках и в платьях-мантиях — ему плевать. Лишь бы от них отделаться, лишь бы не грёбаные жалящие крылатые твари! Взгляд цепляется за небольшой деревянный ящик, измазанный... жёлтой краской — выцветшей и уже кое-где облупившейся, поэтому не сразу бросилось в глаза в такой тени. Рука машинально тянется к нему, нащупывая что-то продолговатое и прохладное — динамит. У Итана в груди успокаивающим теплом разливается надежда, это его шанс, это действительно может помочь против этих странных женоподобных существ, сотканных из мелких противных насекомых. — Ну, чего спрятался, красавчик, — тянет нежный голос, словно играясь. — Выходи, у тебя такое милое личико, мы не станем тебя убивать сразу. От хищного игривого смеха у Итана нервно сосёт под ложечкой. Нужно срочно придумать, как зажечь фитиль: у него ведь нет ни спичек, ни зажигалки. А что, если... Итан торопливо выползает из-за стеллажа и пытается быстро встать, шипя от боли — потрёпанное колено остро простреливает, отчего он едва стоит на ногах. Тёмный женский силуэт вырастает перед ним, улыбается в остром оскале, белые вампирские клыки мигом привлекают всё внимание. А в руке холодным заточенным металлом сверкает острый серп. — Вот ты где... — медленно тянет девушка, словно наслаждается своей силой и одновременно полной беспомощностью жертвы. Она с неожиданной прытью бросается на Итана, рассыпаясь на чёрный жужжащий рой. Липкий ужас касается кожи маленькими многочисленными лапками, кожу рук и шеи обжигают мелкие болезненные укусы, кажется, будто эта мерзость заваливается куда-то под воротник и щекочет крылышками рёбра, вызывая приступ тошноты. Он панически отмахивается, бьётся спиной о стеллаж, с грохотом снося на пол несколько стопок книг. Рой отступает, вновь собираясь в силуэт перед глазами. Итан, рвано вздыхая, вскидывает пистолет, получая на это смешок, приставляет к дулу фитиль динамита и стреляет, даже не особенно целясь. Главное — зажечь. Фитиль вспыхивает от дульного огня, остро шипит, ссыпающиеся с кончика яркие искры отражаются недоумением в чёрных женских глазах. Итан кидает динамит прямо в девушку, та возмущённо кричит, вскидывая руки. Звук взрыва поглощает оклик сбоку, где в дверном проёме застыла вторая. Стены в этом старом полуразрушенном крыле оказываются слишком обветшалыми, чтобы выдержать взрывную волну — динамит пробивается через трещины в камне, запуская в пыльную комнату поток морозного воздуха. Спереди и сбоку воют, откуда-то слышится хруст разбитого стекла, Итан мёртвой хваткой держится за хлипкий стеллаж, панически перезаряжая пистолет и дёргая затвором. — Чёртов человечишка! — разъярённо выплёвывает девушка у разрушенной стены, поглощённая ночным морозом. Её некогда размытый тенью силуэт стал чётким, чёрное платье покрылось белой кристальной изморозью. Итан на пробу стреляет, свинцовая пуля послушно достигает цели — ввинчивается в промёрзлую рыхлую плоть, вырывая болезненный крик. Выстрел, ещё и ещё — пока крючок не щёлкает вхолостую, а затвор не отъезжает назад. Девушка застывает в неестественной позе, от дыр из-под пуль по груди и лицу расходятся тёмные глубокие трещины — и силуэт ломается на мелкие осколки, как хрупкая ваза, рассыпаясь в кристаллическую пыль. Итан панически оборачивается на дверную арку, готовясь к следующей драке — но там пусто. Он оседает на пол, стараясь унять стучащее в горле сердце, вытягивает ногу с протезом, неустанно ноющую от избытка физических нагрузок. Искусанные шея и руки чешутся, кожа начинает покрываться аллергическими волдырями — но это ничто в сравнении с тем, что он пережил на болотах три года назад. Старается не думать о не отпускающих его ощущениях, словно по спине продолжают перебирать маленькие цепкие лапки, но в конце концов рвано дёргается, болезненно проезжаясь плечами по стеллажу за спиной. Нужно уходить. Вернуться в деревню, где ещё много неисследованных домов, в шкафах которых могут прятаться отнюдь не лишние сейчас патроны. Возможно, даже на фабрику — Итан уже не раз находил там ящики с припасами, «подарочками» от Хайзенберга — в конце концов, там, пусть он и не хочет признавать, но всё-таки куда безопаснее. Везде безопаснее, где нет этих пугающих девушек с вампирскими клыками, сотканных из крылатых насекомых. Итан рвано вздыхает, на мгновение закрывая глаза. Из его рта вырывается облачко белого горячего пара. Встаёт, подходит к дыре в стене. В тёмном небе, густо усыпанном звёздами, ярко светит половинка растущей луны. Второй этаж, не выше. Итан определённо не хочет вновь идти по замку: во-первых, он откровенно потерялся, когда в панике бежал, во-вторых, в бесчисленных комнатах скрывается как минимум ещё одна подобная тварь. Вторую такую встречу с роем жужжащих и беспощадно жалящих насекомых Итан не переживёт, в отличие от падения со второго этажа в сугроб. Более того, луна ясно освещает тёмную протоптанную тропинку, ведущую от стен замка куда-то на холм, к деревянному зданию, темнеющему вдалеке на фоне голых когтистых деревьев. Итан спрыгивает с трудом, при приземлении в мягкий снег давясь вдохом от прострелившей незажившее колено острой боли — похоже, этот собранный с трудом конструктор рискует действительно развалиться на кусочки. В темноте каменной стены не видит, как примятый падением белый снег окрашивается в тёмный красный. С трудом догребает до тропинки, оставляя за собой бордовый след и только там умудряясь встать на ноги, пошатываясь. Искусанные кисти, шея и ключицы горят аллергическим огнём и чешутся так, что Итан раздирает кожу в кровь, болезненно срывая короткими ногтями свежие тёмные корочки — не может это в себе контролировать. Тишину ночного зимнего леса нарушает далёкий волчий вой, раскатом проходящий по вершинам голых покачивающихся деревьев. Кое-как взбирается на холм, вваливаясь в открытый дом, хлопает хлипкой деревянной дверью — даже засова нет. Упирается в дверь локтем, устало кладёт лоб на собственное предплечье в попытке придумать, как закрыть вход. Чем-нибудь подпереть, точно. Хватает первую попавшуюся на глаза деревянную табуретку, в темноте не замечая, что снизу сидушка той оббита металлом. Кое-как подпирает дверь, в итоге и вовсе махнув на хлипкую конструкцию рукой. В доме холодно, на столах с первого беглого взгляда не подмечает ничего, что могло бы хоть как-то быть полезно. Ни патронов, ни аптечек. На одной из полок находит стеклянную бутылку с мутной водой, пахнущей ржавчиной — пить не решается, но споласкивает окровавленные руки прямо так, на деревянный пол, мочит какое-то более-менее чистое полотенце и протирает шею — расчёсанные ранки уже покрылись жёсткой коркой, неприятно стягивая кожу. Старая заправленная шерстяным покрывалом кровать протяжно скрипит под весом Итана. Он устал, панические пробежки выжали из организма все возможные силы. Нет, спать здесь нельзя. Просто прилечь. Да, прилечь. Отдохнуть, перевести дух, просто полежать... За мутным окном в свете луны мелькают несколько силуэтов. Раздаётся глухое рычание, скрипит под тяжёлыми шагами снег. Итан напрягается, вслушивается, сжимая пальцами шершавую рукоятку — у него осталось лишь десять выстрелов. Наступает тишина, и Итану даже страшно сделать вдох. Только вслушивается, намертво замерев — старая кровать под ним беспомощно скрипит от любого движения. Табурет с грохотом отлетает в стену. Хлипкая входная дверь скрипит, медленно открываясь. — Ита-ан, — раздаётся из-за приоткрытой двери преувеличенно веселый знакомый хриплый голос, растягивающий гласные. — Ну где же ты, meine besondere? Пистолет в руках дёргает вбок — то ли телепатической силой Хайзенберга, то ли это руки Итана дрожат. Впрочем, целенаправленно наставлять дуло обратно на незваного ночного гостя сам Итан не спешит. Рваный вдох заставляет его тихо надрывно закашляться. — Итан? — веселье из голоса Хайзенберга вмиг пропадает, когда тот вылавливает взглядом спрятавшегося в темноте — хотя что он может вообще видеть сейчас в своих тёмных очках? Хайзенберг крутит в руках огромный металлический молот, словно тот весит не более килограмма, и отставляет его к стене, глубоко царапая шестернями деревянный пол. Хватает откуда-то с полки масляную лампу, поджигает массивной зажигалкой. Комнату из ночной темноты выхватывает тусклый жёлтый свет, тени от которого тянутся по стенам и безмолвно танцуют, наблюдая. — Итан, ну ёб твою мать, — рычит Хайзенберг, срывая с лица очки и кладя их в карман плаща. Белые глаза с узкими зрачками-точками, яркие, выделяющиеся, в таком освещении кажутся сверкающими лунными камнями. — На полдня тебя оставить нельзя, как уже весь поёбанный. Итана пробивает на смешок. Кажется, словно Хайзенберг о нём беспокоится. Беспокоится ли? Звучит как полная глупость. Итан не готов ему верить, по крайней мере сейчас. Но он определённо рад его видеть: несмотря ни на что, Карл из всех возможных неожиданных визитёров в тёмную трухлявую лачугу посреди ночи — лучший кандидат на эту роль. — Нехрен было давать мне карту фабрики с отметкой выхода. Хайзенберг замирает на секунду, а после скалится в довольной улыбке. — Всё-таки натворил что-то, да? — и в неровном жёлтом свете масляного огонька улыбка кажется чересчур клыкастой для простого человека. Хайзенберг подходит ближе, слишком близко — Итан было пытается вскинуть пистолет, но тот мигом вылетает у него из рук, обжигая шершавым покрытием ладони. — А это что?.. — на лбу и между бровей Хайзенберга пролегают тёмные глубокие морщины недовольства. Ему плевать на какое-то там личное пространство — подходит впритык к сидящему на хлипкой кровати безоружному Итану, тянется ладонью к правому колену, тому самому, искусно и бережно собранному по кусочкам. Итан только сейчас замечает, что штанина вся пропитана тёмной влажной кровью. Шершавые жёсткие пальцы с силой сжимают через мокрую ткань, и тот не сдерживает тихого ойканья и шипения под нос — больно. Недовольство Хайзенберга даже в неясной темноте отчётливо видно по сетке глубоких морщин вокруг глаз. — Снимай штаны, — с этой хлёсткой фразой он стягивает с рук кожаные перчатки, убирая их в карман. — Ч-что? — опешивает Итан, его бросает в холодный пот. Хайзенберг не повторяет — рычит недовольно, кладёт широкие обжигающе горячие ладони на бёдра, вжимаясь шершавыми пальцами, тянется было к пуговице. Итан, захлёбываясь воздухом, машинально толкает его здоровой ногой куда-то под рёбра, панически пытается отползти назад, подальше, пусть дальше и некуда. Шипит и сжимает зубы от боли в пульсирующем потревоженном колене. Широкая ладонь ловит его за расчёсанное горло, с силой вжимая в колючее шерстяное покрывало щекой, Итан пыхтит, беспомощно отбиваясь, задыхается от боли и сильных пальцев на шее. — Итан, блядь, — шипит Хайзенберг сквозь зубы прямо в лицо, обдавая горьким горячим дыханием, пропитанным табачными смолами. — Смирно сиди, заебал. Что-то с силой дёргает за железный протез, и острая боль прошивает бедро, разрядом тока проходясь по нервам до самого копчика. Итан глотает вскрик, на глазах машинально выступают слёзы. Ослабшие на мгновение боли руки перехватывают, заводят над головой и скрепляют чем-то железным, холодящим расчёсанную красную кожу. Итан дёргает — безрезультатно, словно в наручниках. — Отпусти. Меня. Ублюдок. — рвано выдыхает Итан, загнанно дыша, сердце слишком быстро бьётся о рёбра. Хайзенберг напрочь игнорирует, слышится быстрый звук расстёгивания молнии джинсов — без рук. Горячие ладони цепляют джинсовую ткань за швы и начинают стягивать её вниз. «Блядь», — глотает Итан, заходясь в панике. Какого хера происходит? — Да ты заебал, — шипит Хайзенберг, сверкая белыми глазами в полутьме. С силой прижимает извивающегося Итана к кровати всем своим весом, давя рукой на грудь — чуть сильнее, и у него треснут рёбра. — Дай мне твой протез осмотреть, Dummkopf. И Итан замирает, только дышит часто-часто и со злым недоверием в глазах смотрит за действиями Хайзенберга. Тому откровенно плевать — даже глаз не поднимает. Без сопротивления стягивает до самых щиколоток жёсткие джинсы, пропитанные мокрым снегом, кровью и немного потом, и те остаются болтаться в ногах. Стеклянно-железная лампа сама подлетает ближе, Карл на неё даже не смотрит, опухшее кровоточащее колено поглотило всё его внимание. В танцующем у плеча свете белёсые глаза кажутся сумасшедшими, помешанными и сосредоточенными — таким взглядом он сейчас осматривает своё последнее биомеханическое творение. — Выпрями, — командует, громкий голос разрывает тёмную тишину, танцующую тенями на стенах, и Итан ненароком вздрагивает. Пальцы умело тычут в механизмы у самых тканей, немного дёргают, удивительно безболезненно. — Блядь, дай сюда. Итан морщится от мата, давно он таких словечек уже не слышал, но быстро отвлекается на захлёстывающее возмущение: шершавая ладонь, обжигая слишком интимными прикосновениями, уверенно касается внутренней стороны бедра, надавливает, заставляя поднять ногу с протезом выше. Хайзенберг опускается перед кроватью и закидывает железную лодыжку себе на плечо — в попытке заглянуть под колено и одновременно не вывернуть Итану ногу, не более. Но поза выходит откровенная. Итан едва дышит, не зная, как ему реагировать: бояться странного и, тем не менее, крайне опасного врага перед собой, смеяться от нелепости ситуации или смущаться: чтоб его нога — не совсем его, но опустим — да на чужом мужском плече — это, конечно, что-то новенькое. А белёсые глаза напротив — сосредоточенные, серьёзные, сверкающие желтизной масляного огонька. Что-то уверенно щупает, крутит, проверяет, дёргает, иногда посылая разряды лёгкой боли в кость. Итан жмурится, но молчит. Что-то, похожее на удивление, мелькает в серьёзном взгляде. Карл хмурится и повторяет снова: щупает, крутит, дёргает. Шершавые пальцы мягко касаются кожи, словно ненароком, и по спине у Итана пробегают мурашки — щекотно. Виду не подаёт. — Ты, конечно, своими пробежками знатно разъебал все мои старания, — начинает Хайзенберг, опуская наконец ногу обратно на шерстяное покрывало, тянется пальцами к пульсирующему колену, нежно поглаживает воспалённые перешитые лоскуты, как мастер, удовлетворённый своей работой. — Но всё очень даже неплохо. Я ожидал результат похуже. — Ага, приму за комплимент, — фыркает Итан, обозлённый на Карла за все эти странные выходки. Тот одаривает его нечитаемым взглядом, не злым, вовсе нет, наоборот, словно каким-то потерянным. — Отпусти меня. — Итан дёргает сцепленными над головой руками, звеня металлом о металл. Фраза звучит с ясной претензией, несмотря на то, что сам Итан находится в далеко не завидном положении — поумерить бы пыл, да инженер этот откровенно бесит своими выходками. Снова спазмически дёргает руками. Хайзенберг вновь окидывает Итана — скованного на кровати, с джинсами, болтающимися на щиколотках — взглядом уже откровенно оценивающим, и скалится как-то чересчур довольно. Плавающая над плечом лампа медленно опускается на стол за широкой спиной в плаще, и белые глаза загораются в тени двумя маленькими плоскими лунами, отражая тусклый свет. В хриплом голосе сквозит откровенная насмешка: — А почему я должен?.. — Хайзенберг. — озлобленно шипит сквозь зубы Итан, перебивая. Всеми силами за злостью скрывает то, насколько ему сейчас страшно. Тот откровенно хохочет в ответ. — Ты боевой парень, Итан, — скалится улыбкой Карл и показушно взмахивает рукой — металлическая хватка на запястьях ослабевает, отпуская. — Ты мне нравишься. — Ага, взаимно, больной ты ублюдок. — зло фыркает Итан, отвечая откровенным сарказмом, и поспешно натягивает джинсы обратно. Да, так определённо лучше. Хайзенберг отходит к столу, притягивает силой злосчастную табуретку и садится, руками доставая из кармана массивный портсигар и зажигалку. Смотрит на Итана тяжело, задумчиво — в белых глазах играет яркий масляный огонёк. Итан отводит взгляд — ему нужно перевести дух после всего... этого. Выйти бы на воздух, проветриться. Тянется до лежащего недалеко на полу пистолета, словно металл может хоть как-то защитить от существа, им управляющего. Итан подпрыгивает от неожиданно громкого скрежещущего звука — падает на пол, мигом вскидывая заряженный пистолет. Испуганное сердце заходится в глотке. Карл, скрюченный на табуретке, уткнулся лицом в столешницу, словно у него резко заболел живот. Надрезанная сигара катится по полу, широкие плечи поднимаются от дыхания будто с трудом. Вокруг начинает тихо дребезжать всё металлическое — даже пистолет в руках Итана ведёт. Странный противный звук повторяется — в неровном свете масляной лампы Итан замечает напряжённую руку Хайзенберга, которой тот нервно и бесконтрольно ведёт по столешнице, словно царапает ногтями дерево. В тяжёлом дыхании теряется тяжёлый гортанный рык. — Эй, — тихо окликает его Итан, держа пистолет наготове. — Эй, ты в порядке? С неприятным скрипом закручивается вентиль на масляной лампе — тонкий едва живой огонёк окончательно гаснет, погружая дом в темноту. — Хайзенберг? — у Итана начинает неприятно сосать под ложечкой, темнота — вестница беды. Неясный смазанный тенью силуэт разгибается, два плоских жёлтых огонька смотрят на Итана из темноты. Раздаётся гортанный сиплый смех. — Ты всё-таки что-то натворил, да, meine besondere¹? — тяжёлый хрип и хлёсткие слова на немецком создают бешеное сочетание, холодный ужас растекается по венам. — Du hast es geschafft, Итан. — Что это вообще значит!? — взрывается он в панике. Силуэт, освещённый тусклым светом луны из мутного окна, скалится в хищной улыбке. — Пойдём, meine schöne. Миранда созывает семейный совет.