В волчьей пасти — кусочек луны

Потрёпанный жизнью гостевой домик зияет чёрными провалами кое-как заколоченных окон. Покатая крыша и деревянные стены поросли густо вьющейся желтоватой зеленью, разъеденные насекомыми и влагой луизианских болот доски выглядят откровенно неухоженно. Оранжевые лучи вечернего солнца раздражающими внимание зайчиками бликуют от разбитых острых стёкол. Балки крыльца из-за вечной влаги местности покрыты липкой неприятной плесенью, некогда яркая краска высохла и облупилась. Само строение кажется давно покинутым — и от того более зловещим. Итан не хочет туда идти. Он знает, чувствует подсознательно, что его там ждёт. Боится. Итан толкает входную дверь. Домик не пустует — полнится скрипучими пугающими звуками: треск досок под ногами, тихое шуршание насекомых в стенах, чужие шаги где-то вдали. Итан не осматривает бардак на кухонном столе, не заглядывает под крышки давно забытых кастрюль — он знает, что там. Знает, что холодильник давно поглотила липкая гниль, знает, что в обесточенной микроволновке найдёт полуразложившийся труп вороны. Его ботинки оставляют заметные отпечатки на грязном полу, на редких полках царит вековая пыль, её там больше, чем мелких предметов обихода вроде книг или рамок с фотографиями. Идёт к двери за аркой, визуально отделяющей кухню, знает, куда эта дверь ведёт. В тени коридора за углом мелькает женский силуэт. Потусторонняя сила тянет его туда, не иначе. Итан не хочет идти вперёд. Под ногами скрипят половицы. Лестница наверх, левее — дверь в коридор со спуском в длинный сырой подвал с каменными стенами, тюремными камерами и откровенно подпольной операционной комнатой, заляпанной застарелой кровью — помещение пропитано ужасом и болью, даже воздух там плотный и душный. Итан знает, всё знает. Перманентный страх выжег в памяти карту участка в Далви раскалённым клеймом покалеченной психики. Он никогда не сможет это забыть, никогда не избавится от прошлого, которое изменило его — и вряд ли в лучшую для простого парня сторону. Дверь под лестницей оказывается закрыта. Единственная комната, назначение которой Итан не помнит, но знает наверняка, что дверь тут была всегда. Куда она ведёт — вопрос, ответ на который он не хочет знать. Заглядывает в следующую комнату — пусто, только включённый массивный телевизор освещает всё серым экраном с рябыми помехами. Полки, стол, три кожаных кресла, материал которых потрескался и кое-где слез от времени. Камина нет. Где он? Здесь должен быть камин со спрятанной ручкой, открывающей потайную дверь вот здесь, в стене. Электрический щиток закрыт на ключ, не вскроешь. Неожиданно сзади, из коридора, раздаётся грохот, словно кто-то завалил целую стопку книг, Итана бесконтрольно дёргает. Облако поднявшейся в воздух пыли он чувствует, даже находясь в комнате. Ветер завывает, стонет тоскливо в щелях между разъеденных досок стен, колышет густую паутину под потолком. Тяжёлый влажный воздух липнет к коже. Итан выглядывает в коридор, смотрит со скепсисом в сторону деревянной двери в подвал. Она должна быть закрыта. Он должен пролезть под фундаментом, вымокнув в болотистой зелёной жиже, пропахшей землёй и гнилью, попасть этим путём в каменные сырые коридоры, чтобы она открылась. Именно так должно быть. Но подсознание играет с Итаном, и коридор за лестницей приводит его в комнату на чердаке, закрывая дверь — избавляясь от неё. Пусто, стена. Замкнутое пространство. Но здесь, вот прямо здесь должен быть проход обратно в дом, а там — комната с пистолетом на столе. Холодный пот стекает по лбу — от страха и тяжести горячего влажного воздуха. Деревянные доски обжигают ладонь шершавостью материала, и ощущение, словно в стёртых пальцах миллион мелких заноз. Кожу болезненно колет. Холодное и влажное касается плеча, и сердце падает в пятки. Дёргано оборачивается. — Ита-ан, — надрывно стонет не-Мия. Под болезненно серой кожей проглядывают толстые чёрные вены, лицо перекошено кривой клыкастой улыбкой. Белки глаз чёрные, словно залиты краской, блестят ненормальным, злым. Горькое влажное дыхание липнет к его подбородку, маленькая женская рука ледяными пальцами проходит от левого плеча по ключицам до шеи, царапая ногтями, и ниже, до солнечного сплетения — ощущение, словно касание прямо к взмокшей коже, сквозь ткань, несмотря на одежду. Не-Мия на мгновение тишины становится Мией, с её точёным красивым лицом, смеющимися добрыми глазами и улыбкой, нежной и влюблённой, прямо как... очень-очень давно, Итану кажется, что это было в прошлой жизни. Сильный жёсткий толчок в грудь опрокидывает его на пол, падение выбивает воздух из лёгких. Тут же начинает не хватать кислорода, Итан спазмически ловит ртом вдохи, как рыба, выброшенная на берег. Пульсирующий темнеющий взгляд выхватывает белый потолок, лестницы наверх. Тяжёлые шаги приближаются откуда-то сбоку. Над ним склоняется Джек, скалится в улыбке довольно, словно рад его видеть. — Добро пожаловать в семью, сын, — слова отпечатываются в сознании, вызывая самые жуткие воспоминания. Обеденный стол, заставленный различными блюдами из полусгнившего человеческого мяса, в тарелках копошатся опарыши, от запаха кружится голова и тошнит, железная ложка с кусочками мозга в какой-то жиже пытается пролезть в рот, бьёт по зубам. Издевательства над Мией: странные припадки агрессии, галлюцинации, самоповреждения, то, как её куда-то тащит Лукас, прячет связанную, заставляя Итана пройти свой ненормальный квест. Причитания Маргариты о том, что она дала ему кров и пищу, а Итан не ценит «подарков». Видит, как Джек восторженно скалится, его глаза и лицо отражают максимальную степень сумасшествия. В тусклом свете что-то сверкает в его руках — ржавая сапёрная лопата. Итан панически пытается отстраниться, отползти назад, встать на ноги и сбежать — не шевелится, только смотрит затравленной добычей. Правое колено простреливает острой болью. Итан бьётся затылком о пол, воет в голос, шипит сквозь зубы, на глазах выступают слёзы, бесконтрольно катятся по щекам, обжигая кожу горькой солью. Джек хохочет, поднимает отрубленную острой лопатой ногу, отшвыривает куда-то, чтобы Итан не смог сразу же вернуть её на место. Тот медленно отползает назад, поверхностно дыша, чувствуя, что вот-вот — и боль победит темнеющее сознание. Ботинок наступает на ладонь, слышится хруст, Итан прикусывает язык. Джек садится на корточки, нога всё ещё давит на многострадальные пальцы, заглядывает в лицо, словно что-то ища в выражении светло-зелёных глаз. И находит. Итан, сцепив зубы, свободной рукой с силой толкает его в грудь, опрокидывая, освобождая ладонь из-под массивного ботинка. Замечает отрубленную ногу, ползёт туда. На полу, под стулом, бутылочка антисептика. Приставляет, поливает, шипит от ощущений: больно, странно. Мышцы мгновенно регенерируют, связываются с потерянной частью, артерии и вены выстраиваются заново, нервы прорастают — и отрубленная нога мгновенно отдаёт шумом, словно он её отсидел, неприятно покалывает иголочками. Итан вскакивает, осматривается — Джека нет. Главный зал всё такой же мрачный и тихий. Заваленный кипами бумаг стол привлекает внимание. Итан в газетных вырезках не может разобрать ни слова, буквы расплываются, разбегаются, прямо на глазах только что прочитанное слово складывается в новое, имеющее совсем другой смысл. Хмыкает безрадостно, бросает это дело. Найти бы где-нибудь оружие, хоть пистолет. Оборачивается на комнатку, где должен лежать в руках статуи дробовик — дверь-ловушка закрыта. Сверху раздаются глухие шаги, что-то звенит, будто упал металл. Итан машинально пригибается и бежит к другой двери, украшенной сушёными скорпионами и искусственной паутиной из ниток. Толкает её — и попадает на крытый деревянный мостик в болотах. К коже тут же липнет прелый густой воздух, хочется провести по рукам и смахнуть неприятную влагу. Слабый горячий ветерок звонко стучит керамическими куклами, части тел которых примотаны к балкам толстыми нитками. Итан идёт вперёд, под ногами скрипят хлипкие доски. За спиной раздаётся недовольный возглас Маргариты, шеи касается что-то жужжащее и трепещущее крылышками, Итан срывается на бег, даже не оборачиваясь. Мушки кусают, жалят кожу, в грозном рое теряется женский смех. Отмахивается от насекомых руками, дёргается, прикрывает ладонями глаза — и неожиданно вваливается в белую комнату. — Долго ты, — говорит Лукас, сидящий за столом перед монитором компьютера. Итан ещё некоторое время машинально отмахивается, протряхивает рубашку, пытаясь избавиться от ощущения цепких лапок на потной коже. Дёргается нервно и брезгливо, когда выхватывает чёрных мушек пальцами, они падают на пол безжизненными угольками. Хочет ответить, но рот не поддаётся, только дышит рвано и загнанно. Лукас — тот самый жестокий ублюдок, которого Итан на дух не переносит вместе с его квестами на выживание и до одури сложными загадками — медленно, словно нехотя, встаёт из-за стола, и поворачивается к Итану. Тот замирает. Глаза — белые и прозрачные, как два лунных камня, смотрят прямо на него. У Лукаса не было такого взгляда, слишком ясного, слишком понимающего, слишком осознанного. Это не Лукас. Парень хмыкает, кривит губы в улыбке и взмахивает рукой. Горло мгновенно сдавливает железный обруч, лишая воздуха. Итан тянет его пальцами, царапает кожу под подбородком, пытаясь оттянуть сталь, нужно хоть немного кислорода. Делает неровный шаг назад и падает на неожиданно появившийся стул. В глазах темнеет — или это комната погрузилась в полутень? Белые глаза сверкают, словно светятся, подходят ближе. Лицо обдаёт горькими табачными смолами. Слух режет звук дрели где-то на периферии, и Лукас оборачивается туда, отходит, растворяясь в темноте. Вся комната погрузилась в чёрную смоль, густую, словно она вместо воздуха заполняет лёгкие, давит изнутри жаром. Под веками горячо, голова горит. Итан касается пальцами шеи, чувствует свободную кожу — никакого железа. На периферии сознания всё ещё витает запах тлеющего табака. Пытается всмотреться в темноту, но кажется, будто веки закрыты — не видно ни проблеска, как широко ни раскрывай глаз. Сердце глухо бьёт о рёбра, размеренно и тяжело, словно устало держать панический темп. Где-то далеко раздаётся детский смех, долетающий до слуха как сквозь толщу воды. И ближе. Ближе. Девочка выдыхает в самое ухо: — Итан. И снова смеётся, убегает куда-то. Итан сидит, замерев, не в силах пошевелиться, словно что-то тяжело давит на плечи. Едва дышит. Чувствует, как потеют ладони. — Итан! Ты мёртв! Взгляд выхватывает детское лицо из темноты. Эвелина улыбается открыто и радостно, так, как умеют только дети. Чуть запрокидывает голову набок, с интересом заглядывает в лицо. Вновь начинает смеяться, тянется вперёд маленькими ладошками. — Ты мёртв, Итан! Пальчики едва касаются правого плеча, и его обжигает сильная боль, от которой Итан захлёбывается вздохом. Кость выворачивает, мышечные волокна рвутся с громким треском, повреждённые нервы заходятся воем. На лбу выступает испарина, ладони холодно потеют. Перед глазами снова темно. — Итан Уинтерс умер... — горький шёпот куда-то в шею. Силуэт Эвелины дёргается рвано, детское тело ломает на части, сминает и вытягивает. Меняется, обращаясь в... волка. Прозрачные глаза светят плоскими жёлтоватыми искрами, острые зубы клацают в сантиметрах от шеи — в окровавленной пасти болтается оторванная рука. Зверь смотрит осознанно, пристально, будто ждёт, что теперь решит сделать Итан. А Итан захлёбывается болью, по щекам течёт солёная горечь, дышит затравленно, рвано. На периферии сознания мелькает мысль о позолоченном кольце, оставленном в волчьей пасти вместе с рукой. Организм больше не может. Итан чувствует, как на лоб опускается влажный холод, и вместе с ним в темноте бессознательного растворяется звериный силуэт — только белёсые глаза отпечатываются под веками. Скулы мягко трёт что-то шершавое и тёплое, размазывая по щекам болезненные слёзы. Боль слишком медленно, но притупляется, отступает, отпуская рваное в клочья плечо. Постепенно получается легче, спокойнее дышать. Итан понимает, что проснулся. Медленно поднимает тяжёлые веки, упираясь взглядом в бетонный потолок. Кажется, знакомая комната. Осторожно поворачивает голову, осматриваясь — шея отекла и с трудом двигается, синяки и мелкие ранки от укусов неприятно ноют, заживая слишком неторопливо. Большая лампа, как из операционной, стул рядом с кушеткой, железный стол в полутени. В дверном проёме темнеет часть лаборатории с бардаком из записей на столах и стенах. Кажется, никого нет. Медленный вдох. Выдох. Прикрывает глаза, проваливаясь в поверхностный неспокойный сон. Его будит грохот где-то на периферии. Звук дрели резко обрывается, и что-то грузно падает, разлетается на части. Хлопок железной двери. Тяжёлые шаги. Из тёмной лаборатории вываливается силуэт. — Говорил же сидеть внизу, нет, блядь, сюда лезут, тупые, — хрипло бурчит себе под нос. Хайзенберг неровно выходит из тени, лицо перекошено недовольством, белые глаза прищурены. Подходит к Итану, нависает над ним, загораживая собой яркий свет. Побрякушки на длинной цепочке тихо звенят, ударяясь друг о друга. — Ты проснулся, — с заросшего щетиной лица мгновенно слетает вся злость, скалится в довольной улыбке, заглядывает прямо в глаза. — Я уж боялся, что откинешься. — Во- — пытается Итан, получается сиплый шёпот, — ды... Хайзенберг мгновенно подбирается, оборачивается, широким быстрым шагом идёт в соседнюю лабораторию. Итан скорее на автомате подмечает, что тот без плаща, только в бежевой застиранной рубашке и неизменной потрёпанной широкополой шляпе. Паранормальная сила послушно подносит к шершавым рукам жестяную фляжку, в которой плещет вода. Итан пытается привстать, всё тело мгновенно пронзает мышечная боль. Шипит. — Тише, — звучит мягко, голос урчит глубоко. — Не торопись. Горячая ладонь касается спины у основания шеи, помогает приподняться. Прохладная вода живительной влагой прокатывается по горлу, возвращая желание жить. Итан не может остановиться, выпивает до дна. — Хорошо, — кивает Хайзенберг, фляжка отлетает, и он помогает лечь обратно. Итан тихо кашляет, пытается задавить спазмы, из-за них напрягается и болит живот. — Долго в сознании? — спрашивает Карл, подтягивает для себя металлический стул и садится у кушетки, звеня металлом по кафельному полу. Итан, не отвечая голосом, рассеянно дёргает перебинтованным правым плечом, единственным местом тела, которое более-менее не болит, несмотря на ликаньи укусы. Ему слишком тяжело. Смотрит с немым вопросом в глазах, надеясь, что Хайзенберг поймёт его. — Ты спал где-то сутки, — всё-таки понимает. — С кошмарами. В бреду метался, жар был, — шершавая ладонь ложится на тёплый лоб, проверяя. — Сейчас вроде лучше. Итан прикрывает глаза, соглашаясь. Правда, лучше. Намного лучше, чем когда он панически бегал по бессознательному. Домики в Далви до сих пор преследуют его, чуть в реальной жизни начнётся стресс. Мия этого не понимала, обижалась всё время, когда Итан не мог спать и ходил по дому ночами, как неприкаянный. Говорила, что он слишком зациклен на том, что было. Что прошлое нужно отпускать. Но как отпустить и забыть то, что преследует само? Шеи мягко касаются шершавые пальцы. Итан открывает глаза, смотрит, утыкаясь в сосредоточенный взгляд. Хайзенберг слегка поглаживает ключицы и ноющее левое плечо, задумчивый. Машет головой, словно пытается отогнать какие-то мысли, снова встаёт со стула и что-то делает пальцами. — Хорошо заживает, — скалит довольную улыбку. — Слишком хорошо. Посмотри, Итан. Он не хочет. Боится увидеть там то, что чувствует. Левая рука — металлический протез. Такой же резной и тёмный, как правая нога. Плечо расшито стальными толстыми нитями, ткани вывернуты красным наружу, опухшие, ноющие. Металл начинается выше локтя, на середине плеча, замысловато сплетается с кожей и мышцами, стержень словно продолжает разломанную на осколки кость. Механизмы резные, завораживающие своей сложностью, спускаются шестернями по локтю и ниже, до самых пальцев. — Попробуй, — заворожённо выдыхает Хайзенберг, в белых глазах горит исследовательский азарт, — подвигать. Итан не знает, не понимает, как можно двинуть бездушным металлом. Волк вырвал его руку с корнем, обломал кости, сделал его калекой. Протезы не могут полноценно заменить такие важные части тела. Чувствует лёгкую едва заметную вибрацию от протеза, болезненно отдающую в кость. По лбу от усилий катится капелька пота. — Ещё раз, давай! — кривится в свихнувшейся улыбке. Шершавые пальцы жмут на воспалённые ткани, доставляя сильный дискомфорт, Итан рвано дёргается, железная ладонь сама собой сжимается в кулак. Взор плывёт из-за влаги. — Du bist wirklich besonders, — горячо шепчет себе под нос, глаза сияют восторженно. — Perfekt. Обломанная кость вибрирует и слишком сильно болит, до темноты в глазах. Итан захлёбывается воздухом, шипит, стискивает зубы до скрежета. Хайзенберг видит это, проводит рукой вдоль стального механизма, в нём что-то щёлкает. Боль мгновенно отпускает. Рваный вздох облегчения вырывается сам собой. — Тише, тише, — мягко шепчет Карл, поглаживает механизмы, будто Итан может что-то почувствовать ими. — Молодец. — Почему... Почему оно движется? — хрипит через силу, дрожит испуганно, ничего не понимая. — Так надо, Итан. Твоё тело и не такое может, — скалится в улыбке Хайзенберг, до крайнего довольный тем, что его задумка имеет успешный результат. — А теперь спи. Итан, не выдержав, снова проваливается в темноту. Его рвано вырывает из сна ещё несколько раз, заставляя сердце панически заходиться тахикардией из-за резкого пробуждения. Карл постоянно рядом, что-то пишет за металлическим столом, иногда даёт воды, заставляет через боль двигать новыми механическими пальцами, щёлкает шестернями и крутит что-то маленьким гаечным ключом, калибруя и подгоняя механизм под нового хозяина. Итан не говорит ничего, ему всё равно, всё, что он хочет — максимально отдохнуть, пока позволяют, цепляется своими оставшимися пальцами за любую возможность погрузиться в сон. Разум ведёт, голова ощущается тяжёлым свинцовым шаром. Шею и плечи жжёт антисептиком, кожа медленно затягивается, подрагивая и щипаясь. Боль заменяется тяжестью, а после — спокойствием. Тело восстанавливается, возвращая себе силы. Итан уже не спит, когда Хайзенберг в очередной раз грузно заваливается из коридора в комнату лаборатории. Через дверной проём видно, как рваным озлобленным движением стягивает с носа очки, швыряет их на стол в исписанные бумаги, левитирует было к себе портсигар откуда-то сбоку, но, ловя на себе усталый взгляд, отшвыривает его к очкам, будто передумав курить. Улыбается тут же клыкасто и радостно, широким шагом идёт в комнатку к Итану. В руках что-то большое блестит жёлтым. — Итан! — неловко, словно второпях, спотыкается о железный стул, в порыве отшвыривает его к стене, рыча, тут же недовольно жмурится от режущего слух грохота. Силой возвращает упавший стул на своё место у стола. — Как же прекрасно складываются обстоятельства! Итан смотрит в ответ с подозрением, ему не нравится, когда Хайзенберг настолько воодушевлён — обычно ничего хорошего это не предвещает. — Ты же хочешь спасти свою Роуз? — Карл скалит зубы, хохочет радостно, крутит в руках какую-то жёлтую колбу прямоугольной формы — и у Итана замирает сердце. Это... его маленькая дочка? Он не знает, как реагировать. Просто закрывает глаза, дышит, стараясь держать себя в руках. Не сорваться, главное — не сорваться. Горло сжимают тиски сильного спазма, горечь окатывает корень языка. Вдох. Выдох. Вдох. Не получается. Слишком тяжело. В груди давит. Эти... твари разобрали его дочь на колбы. Разорвали, расчленили. В груди клокочет острая ярость вперемешку с массивным болезненным горем. Его Роуз, его девочку — и по колбам! Костяшки бесконтрольно чешутся, так и хочется стереть ими весёлую улыбочку с лица Хайзенберга. Он кажется слишком радостным. Горько. Слишком. — Неужели ты не понимаешь, Итан? — всплескивает руками тот, и хочется вырвать золотую ценную колбу из шершавых ладоней, чтобы не разбил в порыве — с него станется. — Не понимаю что? — хрипит, жмурится болезненно, пытаясь проглотить комок, застрявший в горле и мешающий дышать. — Это приманка, Итан! Красная тряпка для быка, — белые глаза сверкают сумасшествием, словно вот-вот — и сорвётся совсем. — А бык — ты! Итан смотрит недоумённо, хмурится, пытаясь хоть как-то вникнуть в извращённую логику. Хайзенберг кажется неадекватным, в край помешанным, его выводы не поддаются простому объяснению. А может, это просто у Итана голова не варит — было бы странно, если бы он смог трезво мыслить после всего, что пережил. Глаза слипаются бесконтрольно, и он шипит озлобленно: железную руку дёрнуло силой за обломанную кость. — Не отвлекайся, — строго выдаёт Карл, и Итан чуть ли не смеётся истерично с приказного тона. — Это наш шанс, вообще-то. Точнее, твой шанс. — Шанс на что? — спрашивает устало. Хайзенберг закатывает глаза в раздражении, ведёт плечами — и дёргается сильнее, жмурится, будто ему больно. Это мгновенно возвращает Итану интерес, и он смотрит внимательнее. — На спасение, Dummkopf, — рычит недовольно, немецкое слово режет слух своей резкостью. Раздражение перекидывается и на Итана, уставшего от всего этого, одна искра — и вспыхнет в агрессии. — Миранда раздала это каждому лорду. Каждому! И она прекрасно помнит, сколько в тебе силы. Хайзенберг отходит в полутень, поворачиваясь к Итану широкой спиной — бежевая застиранная рубашка по плечам и вдоль позвоночника пропитана тёмной кровью, липнет к коже, скрывая явно обширные повреждения, но ему словно всё равно. Ставит колбу на стол, смотрит на неё пристально, взгляд в тени сверкает плоским жёлтым. Манит рукой к себе портсигар из соседней комнаты, зажигает сигару, затягивается медленно и осознанно, будто в попытке успокоиться. — Понимаешь ли, Итан, — начинает неторопливо, вдумчиво, словно старается подобрать каждое слово. — Эта сука бредит идеей возрождения собственной дочери, которая умерла уже лет сто как, — затягивается, выпускает серый дым наверх, под потолок. — И твоя Роуз — прекрасный сосуд... — Моя дочь — человек, а не сосуд! — взрывается Итан злобой, комкая в руках простынь на кушетке, приподнимаясь. Левое плечо мгновенно простреливает, тянет назад, и ему ничего не остаётся, кроме как лечь обратно. В белых глазах читается раздражение. — Не перебивай, — рычит. Снова затягивается. — Твоя дочь не человек. Простого человека невозможно без последствий кристаллизовать и распихать по банкам, — выплёвывает озлобленно, и Итан с трудом удерживается от едкого в ответ. — И ты не человек. Человеческие тела обычно отторгают металл. Хайзенберг скалится самодовольно, кивая на протезы. Итан прекрасно понимает, что он прав. Не хочет об этом думать. — И что ты предлагаешь? — раздражённо спрашивает он. — Заглянуть в гости к вампирше, погонять чай с куклой и порыбачить с водяным? Карл хохочет искренне, выдыхая горькие табачные смолы. Откровенно наслаждается Итаном и его готовностью ко всему. — Именно, meine besondere, — затягивается серым дымом улыбчиво. — И убить. — Убить!? — Убить, — кивает в ответ задумчиво, чешет большим пальцем мягкую кожу под подбородком и шипит, одёргивает руку. Вновь скалит улыбку. — И я, само собой, помогу тебе. — Но... зачем? — хмурится недоумённо Итан. — Разве ты не должен быть... с ними? Улыбка мгновенно становится раздражённым оскалом, он снова дёргает плечами и болезненно жмурится. — Я не часть семьи этой суки, — выплёвывает озлобленно, на автомате тушит наполовину сгоревшую сигару о железную столешницу. — Меня... заставили. Насильно. Не моя вина. Разводит руками в стороны, скрывая раздражение за весёлым оскалом. Эмоции в белых глазах мгновенно сменяют одна другую. Дополняет: — Да и сам ты вряд ли справишься. Особенно с Димитреску. Итан смотрит настороженно, не понимая, стоит ли ему верить. В какой-то степени Карл прав, ему не справиться самому. Все попытки забегов по деревне кончились потерей конечностей — в той или иной степени. Пусть во всём этом и был косвенно виноват сам Хайзенберг. — Ну что, папаша, — Карл выходит из полутени на свет, его взгляд воодушевлённо горит азартом, протягивает шершавую ладонь, кое-где заляпанную уже подсохшей кровью. — Партнёры? — Если я откажусь, — срывается с языка бесконтрольно, даже не понимает зачем, — ты меня убьёшь? Хайзенберг снова раздражённо закатывает глаза, цокает языком, опускает руку. — У тебя проблемы с доверием, Уинтерс. — Я знаю, — отвечает на автомате. Недоумение в ответ можно пощупать пальцами. Карл смотрит белёсыми глазами пристально, Итан едва выдерживает взгляд. Затем оборачивается, уходит обратно в полутень к столу, где стоит жёлтая колба. Крутит её в руках, рассматривая с напускным интересом. С тихим стуком ставит её обратно. А Итан смотрит за всеми действиями, цепляется взглядом за окровавленные плечи, которые, видно, доставляют дискомфорт и боль. Ему интересно, что это, откуда. Почему. — В общем, решай, Итан. И не оступись с выбором, — хитрая улыбка. — Что с твоей спиной? — выпаливает неожиданно, подбираясь, словно испугался, что всё-таки спросил об этом вслух. Хайзенберг оборачивается резко, смотрит в ответ, нахмурившись, и будто начинает прятать свои раны, машинально отходя к стене. — А что с ней? — Кровь, — кивает Итан, с интересом наблюдая за реакцией. Карл на пробу ведёт плечами, шипит болезненно, чувствуя. Словно до этого и вовсе не замечал. Это странно — как можно не заметить такое обширное кровотечение? — Да так, — с напускным безразличием отвечает, качая головой. — С Альсиной поцапались. Ей, видите ли, не понравилось, что я позволил тебе выжить. Альсина — это ведь та огромная вампирша? У неё есть когти?.. Итана кидает в дрожь, он сглатывает. Действительно, опасная сука. — Надо... — Итан не знает, стоит ли это говорить, — надо обработать. — Зачем? — слишком резкий ответ. — Не у одного меня проблемы с доверием? — впервые слегка улыбается, довольный, что получилось подловить Карла. Хайзенберг в который раз закатывает глаза, но сейчас раздражение откровенно фальшивое, искренняя улыбка кривит губы. Признаёт правоту собственной же шутки, обращённой теперь против него. А затем решает — чем чёрт не шутит? Початую бутылочку антисептика находит в соседней лаборатории быстро, сам ведь совсем недавно обрабатывал Итану укусы на шее и разодранное клыками плечо. Вытаскивает из ящика стола железную коробку, полную старых застиранных бинтов — тратить на себя стерильную вату считает откровенным кощунством и бессмысленной тратой ресурсов. Возвращается к Итану, гордо вручает всё найденное и скалится в улыбке, показывая, что принимает брошенный вызов. Что ему не страшно подставить раненую спину под чужие руки. Итан уже сидит на кушетке, свесив ноги — с удивлением осматривает притихшее колено, изрезанное бороздами свежих розоватых шрамов, украшенное точками, оставленными толстой иглой. Нитей нет, железный резной стержень плотно сидит в коже, намертво вросший в облепившие его ткани. Нога вовсе не болит, словно полностью зажила. Хайзенберг силой подтягивает к себе железный стул, который ранее с таким остервенением швырнул в стену, садится перед кушеткой и тянет шершавые пальцы к колену. Щупает здоровые ткани, осматривает с открытой улыбкой, удовлетворённый результатом. — Заживает, как на собаке, да? — хмыкает весело, белёсые прозрачные глаза сверкают радостными искрами. — Ты в курсе, что в нормальном мире протезы делают снимаемыми, а не вплавливают прямо в мышцы? — уточняет Итан на всякий случай, всё равно это ему никак не поможет. В ответ Карл отмахивается, словно ему откровенно без разницы, кто как и что там в «нормальном мире» делает. Шершавая ладонь шарит по колену, щупает кожу, оглаживает шрамы со слабой чувствительностью, вызывая отголоски щекотки. Итан слабо пытается отстраниться. — Давай уже свою спину, — и без слов кивает на закрытую бутылочку и коробку, с крышкой которой не справился одной рукой — мол, «помоги, я с протезом ещё не освоился». Хайзенберг скалится самодовольно, отвинчивает крышечку на антисептике и пропитывает спиртосодержащей жидкостью первый попавшийся бинт из железной коробки, кладёт в протянутую ладонь. Смотрит глаза в глаза, тянется пальцами к пуговицам на рубашке. Кантер на шее с тихим позвякиванием бьётся о металлический жетон железной пружинкой на стержне, и от этого лёгкого звука начинает странно звенеть в ушах. Итану не нравится его улыбка, она кажется слишком... слишком. Позволяет себе рвано выдохнуть, только когда Карл садится спиной к нему. Без пристального взгляда сразу легче. Смотрит, как Хайзенберг медленно стягивает пропитанную кровью рубашку, стараясь не тревожить разодранные плечи. Итан осторожно тянется живыми пальцами, помогая — ткань кое-где присохла к ранам, пришлось аккуратно отдирать. Испорченную уже одежду Карл кидает куда-то на пол, не церемонясь. Итан бесконтрольно вздрагивает от вида. Глубокие сочащиеся сукровицей влажные порезы вызывают дрожь, но что больше — шрамы по всей спине: на плечах, пояснице, рёбрах. Свежие раны пересекают старые отметины, глубокие и неровные, на плече след от сильного ожога, шею практически опоясывает глубокий порез, следы когтей и зубов, под лопаткой — дыра из-под пули, и она далеко не одна. Словно всё тело Карла пропустили через мясорубку, а потом кинули в стерильный контейнер собираться из фарша заново. На коже нет неповреждённого места. Итан хмурится. — Ну, что застыл? — в раздражении бросает Хайзенберг, оборачиваясь и с недоверчивым прищуром смотря на Итана. Словно... переживает. Побаивается. — Здесь... — Итан сглатывает комок, — здесь шить придётся. И слышит по интонации, что тот закатывает глаза: — Полсотни лет без иглы обходился, и тут ты на мою голову, — бурчит недовольно. — Вон, на стойке нитки. Итан тянется к небольшому железному столику на колёсах, сгибается — и видит, как он сам немного подъезжает к нему, чтобы было легче достать иглу. Осторожно вкладывает её в железные пальцы, пытается сжать крепко, как может, поражаясь тому, что металл покорно слушается его команд. Негнущимися пальцами продевает в ушко жёсткую стальную нить, чувствуя, как трясутся руки — никогда не любил это делать, ещё со времён военной подготовки с Рэдфилдом. Умеет, да, даже один раз зашивал Крису палец на стрельбище, который тот разодрал определённо специально — Итан уверен в этом, с него станется — под чутким руководством военного врача. Но тогда — это тогда, а сейчас... — Я вообще-то не хирург, — пытается было пойти на попятную, — а системный инженер. — А я физик-инженер, но колено тебе собрал, — фыркает Карл вперемешку с раздражением и откровенным весельем. — Давай уже. Обработанная игла мягко входит в покрасневшие ткани, стягивая края раны. Итан тянет гладкую нить максимально осторожно, придерживая кожу, рвано выдыхая от каждого нового прокола, словно шьёт сам на себе. Хайзенберг даже не дёргается, терпит стойко, словно его испещрённая толстыми неказистыми шрамами спина уже давно не чувствует ни боли, ни прикосновений. Зашивает только самое широкое, самое основное. Вымачивает кровавые корки антисептиком, осторожно протирает вокруг царапин, меняет уже четвёртый пучок бинтов — слишком много крови. Обрабатывает быстро, качественно и аккуратно, так, как его учили работать в полевых условиях. — Всё вроде, — выдыхает, наконец-то расслабляясь. От напряжения ноет шея. — Danke, mein lieber, — скалит зубы Карл, дёргано ведёт плечами, словно проверяя стежки на прочность. Манит к себе рукой тяжёлый портсигар, зажигает обрезанную сигару, оборачиваясь и садясь на стуле вновь лицом к Итану, слишком близко. — Ну так что, ты подумал? А Итан не слышит — всё его внимание устремлено на что-то пульсирующее, ярко-красное на широкой груди, выглядывающее между рёбер, словно проломившее их со стороны сердца. Кожа вокруг плотная, испещрена шрамами, сцеплена толстыми железными скобами, не давая пульсации выйти наружу, сдерживая. Яркий красный будто бы светится изнутри с каждым сердечным ударом. Карл безрадостно хмыкает, выдыхая сигарный дым. — Интересно, что это? — получает в ответ немой кивок. — Это каду. Итан бессознательно тянется пальцами к чужой груди, в последний момент приходя в себя и отдёргивая руку. Живая пульсация завораживает, гипнотизирует. Кажется, что кто-то вывернул грудь Карла наизнанку, выдрав сердце и оставив его снаружи. — Каду? — переспрашивает отрешённо. — Да, — Хайзенберг откровенно наслаждается тем, насколько потерянным и заворожённым выглядит сейчас Итан. — Благодаря этой дряни я могу управлять магнитными полями, неплохо так регенерировать раны и... вот это вот всё, — словно одёргивает себя с последней фразой, отводя глаза. Делает медленную затяжку, задумчиво пожёвывая кончик сигары. — Подарок от Миранды всем лордам деревни. Стальные скобы болезненно поблёскивают отражённым светом, впившийся в кожу металл выглядит давно и окончательно вросшим, не вырвать. Каду пульсирует внутренним огнём, темп размеренный и чуть повышенный, будь это простое сердце, Итан бы подумал, что человек перед ним немного нервничает. Хайзенберг же выглядит... довольным. Отчасти. — Зачем железо? — спрашивает Итан, даже не скрывая своего интереса. — Издержки полевой операции, — фыркает Карл в ответ, обдавая горьким табаком лицо Итана, и он машинально морщится. — Оно иногда норовит вырваться. Раньше пыталось, сейчас нет. Сейчас держу. Итан смотрит недоумённо, не понимая, как эта красная опухоль может вырваться и почему вообще Хайзенберг говорит о ней, как о чём-то живом, как о каком-то... паразите с собственным сознанием. Неожиданно Карл хватает чужую руку за запястье, тянет на себя, касается кончиками чужих пальцев своей груди, впившихся в кожу железок, пульсирующего подобия сердца. Итан тяжело сглатывает и вдыхает через нос сигарный дым, чувствуя раскат спазма по горлу. — Да не боись, я сейчас не кусаюсь, — хохочет Хайзенберг, крепко удерживая горячей шершавой ладонью за запястье, не давая вырваться. — Сейчас? — скептичный взгляд. — Доебёшь, укушу, — весело скалится в ответ, хищно облизывает губы. Итан панически отводит взгляд, делая быстрый рваный вдох и едва не закашливаясь, глотнув табачных смол. — Расслабься, это всего лишь ткани. Я ведь даже не склизкий. Прислушивается к ощущениям под рукой. Обжигающе горячо, пульсация размеренно бьёт в ладонь. Странное чувство — будто он держит в пальцах самое настоящее сердце, которое неторопливо гоняет по артериям и венам кровь, поддерживая в организме жизнь. На границе сознания мелькает мысль: если повредить, носитель умрёт? — Ну как? — хитро спрашивает Хайзенберг таким тоном, словно ждёт похвалу. — Эм... странно? — поднимает бровь в недоумении Итан, опуская руку. А что ещё ему ответить? — Умеешь ты делать комплименты, — фыркает Карл с напускным раздражением, пряча улыбку. В выцветших глазах пляшут весёлые искры. Итан закатывает глаза, понимая, что сам чувствует приподнятое настроение. И это тоже странно. До чего ж он докатился, нынче с врагами шутки шутит. — Ты мне лучше скажи, — вырывается неожиданно раздражённое у Итана, чувство опасности перед Хайзенбергом заметно притупилось после всех этих перебранок без последствий. — Какого хера ты сначала обещаешь десяток ликанов, а потом выпускаешь на меня грёбаного волка!? Карл даже опешивает от такого эмоционального порыва, чешет задумчиво под подбородком на шее, снова шипит болезненно и одёргивает руку. — Ну, — ведёт плечами, — он просился. — В смысле? — хмурится недоумённо. — Итан, блядь, я тебя спас, — рычит Карл неожиданно озлобленно, вскакивает на ноги и швыряет настрадавшийся стул в стену, мышцы на голых руках напряжены, перекатываются под пергаментного цвета кожей, испещрённой бесконечным количеством шрамов. — Огромная сука с тебя бы кровь сцедила и в бутылки закатала, а так ты жив остался. Хоть бы поблагодарил! — Ага, благодарю за оторванную руку! — шипит агрессивно. — На ней так-то кольцо было! — Какое ещё кольцо? — удивляется Хайзенберг, сверкая белыми глазами из полутени. — Обручальное! Карл неожиданно останавливается и смеётся гортанно и низко, от тяжёлого хриплого хохота, кажется, содрогаются стены — или паранормальная сила, вышедшая из-под контроля, заставляет их дрожать. Итан весь съёживается на автомате, в конце концов вспоминая о том, где он и в каком положении находится. Механизм в руке мелко вибрирует, посылая волну неприятных ощущений в ключицу. Успокоившись, Хайзенберг снова берёт в руки жёлтую колбу со стола, крутит её задумчиво. — Скажи, — тихо пробует Итан, комкая в пальцах простынь. — Тот волк, он мёртв? Я ведь подстрелил его. — Подстрелил, — отрешённо кивает и на автомате касается пальцами кожи под подбородком, — но нет, не мёртв, — скалится в весёлой улыбке, словно Итан сказал какую-то глупость. — Расслабься, ты с ним больше не встретишься. — Почему ты так уверен? — недоумевает. — Ликаны подчиняются тебе? — Ну, — тянет Карл, обводя взглядом бетонный потолок, словно подбирая слова для ответа. — Отчасти, да. Но Миранде тоже. — Ещё бы Миранде кто-нибудь не подчинялся, — раздражённо бурчит Итан под нос, и тот, слыша, искренне улыбается. Хайзенберг облокачивается на стол, тушит о ботинок скуренную сигару. Широкие плечи напряжены, выставляя напоказ крепкие мышцы, каду в обнажённой, открытой груди размеренно и неторопливо сокращается в спокойном сердечном ритме. Итан чувствует, как его слегка ведёт куда-то вбок — само собой, от крепкого табачного дыма, скатывающегося горечью по горлу. — Я согласен, — слова легко слетают с языка, — на партнёрство. — Согласен он, — фыркает Карл в напускном раздражении, скрывая довольную улыбку. — Всё равно бы не отвертелся. — Твоя правда.