В волчьей пасти — кусочек луны

Итана ломает. Ощущения смешиваются: жжение в руке, болезненный спазм сжимает горло, не давая глотнуть воздуха, щиплет в глазах. Его отчаянно колотит от пробирающего до костей холода, и лишь тёплая жёсткая шерсть под пальцами немного уменьшает всё это, успокаивает бьющееся в панике сердце. Он на пару мгновений выныривает из бессознательного и снова падает в темноту с головой, тонет в кошмарах, смазанных силуэтах, не находя сил вырваться, очнуться. Тёплая улыбка Мии под веками сменяется оскалом Джека, который вновь замахивается на него своей ржавой косой смерти. Грудь простреливает боль, и перед закрытым взором мелькает огромный до кошмарного извращённый дракон, бьющий лысым хвостом, когтями вспарывающий воздух в сантиметрах от его живота. И снова Луизиана, Бейкеры. Заснеженная безымянная деревня, полнящаяся пугающими тенями старых въевшихся в подсознательное образов. Тело бьёт непрекращающаяся крупная дрожь. Когда получается открыть глаза, он не уверен, что это не очередной его кошмар. Мышцы сводит судорогой, потряхивает, глотку жжёт рваными вздохами. В груди слишком пусто, отчаянно пусто где-то под рёбрами, там, где когда-то ещё теплилась надежда. Жёлтые стеклянные осколки стоят перед глазами, не давая всмотреться в сгорбившийся над ним тёмный силуэт, лицо с белёсыми глазами влажно расплывается. Прикрывает свинцовые веки, снова проваливаясь в темноту пугающих снов. Шершавое горячее прикосновение к вспоротому предплечью заставляет дёрнуться, подсознание мгновенно подкидывает смеющегося Джека за спиной. Поймал, держит крепко, болезненными иглами впиваясь в запястье. Итан бьётся, пытается вырваться, панически дёргает рукой. Над ухом озлобленно шипят, слов не разобрать, он слишком занят поглощающим его ужасом из-за хищного оскала, застывшего перед глазами. Сильная хватка трясёт его за плечо, пытаясь разбудить, вырвать из лап ужасов повреждённой психики, но он слишком устал, чтобы проснуться. Ладонь ловит за горло, пытаясь пригвоздить, и он замирает на мгновение, чувствуя, что это всё. Попался. Локтевой сгиб болезненно прокалывает что-то, похожее на затупленную инъекционную иглу. Хватка на шее ослабевает на мгновение, пальцы мягко поглаживают кожу, и Итан отчаянно рвётся из рук к маячащей под веками двери, к свободе. — Блядь, Итан! — гаркает над ухом знакомый клокочущий голос, и пронзившая локоть боль выталкивает его в реальность, заставляя открыть глаза. Хайзенберг с силой жмёт какую-то потрёпанную тряпку — кажется, первое, до чего дотянулся — к распоротой руке в районе локтя, та медленно и будто лениво напитывается тёплой чёрной кровью. В белом свете операционной лампы сверкает игла. — Не рыпайся, тебе же больнее будет, — рычит Карл, скаля острые звериные клыки. Шальной взгляд белёсых глаз заставляет мгновенно замереть, шарит по открытому телу словно в попытке что-то придумать. Шершавые пальцы ведут по холодной коже вверх, вдоль плеча, задевают затянутый жгут, касаются шеи, неприятно жмут, пытаясь нащупать подключичную вену. Итан рвано вздыхает, напрягаясь, ощущение горячих мозолей посылает волну мурашек по спине. Смотрит в ответ неотрывно, от усталости в глазах всё плывёт. — Выдохни, — командует хриплым полушёпотом Карл, слегка давит ладонью на грудную клетку, и Итан послушно выдыхает, пытаясь расслабиться. — Вот так. Не дёргайся. Затупленная игла болезненно прокалывает тонкую кожу под ключицей, входит в вену. Пальцы мягко поглаживают по шее, приятно царапая. Боковое зрение цепляет то, как металлическая стойка, напоминающая самодельную капельницу, сама подъезжает ближе рваным резким движением. Карл умелым жестом цепляет к введённому катетеру трубку, что-то крутит, регулируя подачу жидкости, возвращается к его руке, ослабляя и, кажется, вовсе развязывая жгут. В глазах вновь темнеет, тяжёлые веки закрываются сами собой, не может этому препятствовать. Из неспокойного поверхностного сна его вновь вырывают насильно, заставляя приподняться, практически сесть. Голова идёт кругом, тошнит, с трудом понимает, что вообще происходит. По губам бьёт что-то жёстким краем, в нос ударяет жирный запах мяса. — Пей, — приказной тон. Пытается отвернуться, жмурится болезненно, с силой сжимая зубы. Чувствует, как от запаха еды на корень языка давит горький комок, желудок скручивает спазмом. Чужие пальцы цепко хватают за волосы на затылке, тянут сильно и больно, заставляя подчиниться, повернуть голову. Жестяной край тарелки неприятно бьёт по зубам. — Пей, я сказал, — хрипло гаркает. Губы обжигает жирная жижа, прокатывается солью и концентрированным мясным вкусом по языку. Итан инстинктивно пьёт болезненно большими глотками, пытаясь скорее не захлебнуться, чем насытиться. Горячий бульон проходится по надорванной глотке, успокаивая слизистые, медленно разогревая внутренности, мягким теплом проваливаясь в слишком долго пустующий желудок. Жирные струйки текут по подбородку мимо, капая на грудь и живот. Рвано и часто дышит, как только отводят тарелку от рта. На высохших глазах проступают капельки влаги, успокаивая раздражённые солью веки. — Хорошо, Liebling, — низкий клокочущий голос мягко обволакивает слух. — Теперь спи. Тяжёлая ладонь укладывает его обратно на спину, и он мгновенно проваливается в сон. Кажется, впервые за долгое время кошмары уже не кажутся такими реалистичными и пугающими до дрожи. Медленно, болезненно медленно силы возвращаются в уставшее тело, текут по венам вместе с питательной жидкостью из капельницы и вкусом мясного бульона на языке. Он открывает и всё так же устало закрывает глаза, ловя себя на мысли, что не хочет просыпаться. Что ему теперь всё равно. — Что ты видел в особняке, Итан? — тормошит Хайзенберг за плечо несколько раз, нетерпеливо рыча. Итан жмурится недовольно, отворачивается в отчаянной попытке спрятаться от неприятных вопросов. Не отвечает, не может. Воспоминания давят в груди плотным комком отчаяния, который он безуспешно пытается задавить, схлопнуть, как мыльный пузырь. Если абстрагироваться, если сделать вид, что ничего не было, у него получится сделать ещё один рваный вдох, справившись с болезненным спазмом, сжимающим глотку от одной только мысли. Если закрыть глаза и забыть — он верит — всё произошедшее растворится в тумане владений Беневиенто, исчезнет, окажется жестокой шуткой, тем, что никогда не сможет произойти с ним в реальности. В конце концов, Карл, озлобленно фыркая, отстаёт от него, вытаскивает катетер из-под ключицы с колющим остаточным дискомфортом, словно в отместку, и уходит. У него перестаёт получаться уснуть. Дышит глубоко и медленно, закрыв глаза, сосредотачиваясь на ощущении вязкой покалывающей боли в предплечье. Чувствует, как медленно тянутся друг к другу края кожи, как неторопливо срастаются ткани. Мышцы неприятно пульсируют, наливаясь новой горячей кровью, налипают, наращиваются на кости, неохотно закрывая глубокую рану. Регенерировать такое всегда дискомфортно, кажется, там будет толстый неказистый шрам — ровно поперёк уже имеющегося, оставленного на память острыми когтями вампирши Димитреску. По напоминанию от каждого встреченного лорда безымянной деревни? Взор упирается всё в тот же бетонный обшарпанный потолок. Сердце фабрики знакомо и размеренно стучит тяжёлыми механизмами в глубине железных лабиринтов, пробегаясь эхом в трубах по стенам. В операционной темно, большая лампа выключена — жёлтый неровный свет горит в соседней комнате, в лаборатории, через дверной проём видит сгорбленный над столом силуэт. Что-то пишет? Нет, трёт рваными и какими-то нервными движениями. Итан угадывает собственный ржавый обрез в широких ладонях, тот самый, заклинивший так невовремя — помнит, как огромный волк бешено и жестоко рвал ликана, который едва ли представлял какую-то опасность на самом деле. Хмурится из-за того, что уже не чувствует злости, давит в себе другое, пугающее своим появлением — благодарность. Вздрагивает из-за резкого и неожиданно громкого грохота. Кажется, Карл швырнул обрез в стену: широкие плечи вздымаются тяжело, злой оскал сверкает острыми клыками, глаза горят жёлтыми плоскими искрами, по-звериному отражая свет. Итан хмыкает, ловит себя на мысли, что тоже хотел так сделать — обрез старый и напрочь поломанный, было очевидно, что он подведёт в самый неподходящий момент. Пытается не думать о том, что оборотничьи закидоны Хайзенберга его почему-то перестали пугать и скорее... привлекают, интересуют. Одёргивает себя. Видит, как Карл мечется из стороны в сторону, пытаясь успокоиться. И так слабый свет моргает и вовсе тухнет на долгие секунды, едва справляясь с освещением заваленного лабораторным хламом стола. Металл мелко вибрирует несколько мгновений, Итан чувствует это напряжение в воздухе, но затем всё успокаивается. Тёмный силуэт застывает в дверном проёме, сверкая глазами. — Итан? — Карл щёлкает выключателем на лампе, и половину комнаты мгновенно заливает белый свет. Итан жмурится болезненно, машинально отворачиваясь к стене, сухие глаза жжёт яркостью. Слышит приближающийся стук тяжёлых сапог по кафелю, и с каждым таким шагом на него наваливается что-то тяжёлое, неприятное, разливающееся жидким раскалённым свинцом в груди, мешающим дышать. В темноте, незамеченным, было легче — словно его не существовало. Шершавое касание обжигает руку, и его бесконтрольно дёргает. Горячие пальцы крепко, но осторожно сжимают запястье, не давая вырваться, ведут вдоль практически затянувшегося пореза. Итан не смотрит, не хочет видеть то, что теперь навсегда останется немым воспоминанием на коже, на вспоротой острым куском зеркала душе, разбитой на жёлтые осколки. Карл хмыкает удовлетворённо, паранормальной силой подтягивая к себе металлический столик, грохочущий инструментами, садится ближе на железную табуретку у кушетки. — У тебя прекрасная регенерация, — в клокочущем голосе слишком много довольного, звук тянется, как сладкая патока. — Не двигайся, швы сниму. Швы? Итан поднимает голову, смотрит на руку, сглатывает горький комок с корня языка. Предплечье расшито стальными нитками, стянувшими тонкую бледную кожу, под размашистыми стежками, как гармошка, собрался плотный уродливый шрам от запястья до самого локтя. Мерзко, как же мерзко. Стальной пинцет натягивает тёмную нить, Итан непроизвольно шипит, падает головой обратно на кушетку, упираясь взглядом в потолок. Больно. Чувствует, как инородное скользит в чувствительной коже рядом с раной, раздражая нервные окончания, ткани недовольно пульсируют, выталкивают лишнее, пытаются срастить дырочки, крепко облепляя нитку. — Терпи, у меня нет анестетиков, — сосредоточенно тянет Карл. Ножницы умело перекусывают тонкую сталь, избавляясь от узлов, разрезая стежки. Пинцет быстро вытягивает кусочек за кусочком, Итан жмурится, дышит рвано и поверхностно, закусывая губы в попытке унять простреливающую боль. — Вот и всё, — выдыхает Карл будто с облегчением, широким жестом вытирает предплечье влажным комком пропитанной антисептиком ваты, пристально следит за тем, как мгновенно затягиваются остатки повреждений. Итан замирает. Шершавые пальцы мягкими поглаживаниями проходятся вдоль всего шрама от запястья до локтя, обводя ровные ряды розоватых точек, оставленных стальной нитью. Нехитрое осторожное движение мгновенно успокаивает, отвлекает от боли и тяжёлых горьких мыслей, оставляя в голове пустоту. Едва ли не скулит расстроенно, когда тёплые ощущения вдруг исчезают. Вместо этого захлёбывается воздухом от неожиданности, чувствуя горячую ладонь, опустившуюся на грудь. Прикосновение обжигает голую кожу, мгновенно заставляя сердце, подскочившее куда-то в горло, зайтись в нездорово быстром темпе. Испуганно смотрит во все глаза на Хайзенберга: на заросшем щетиной лице, испещрённом шрамами вдоль и поперёк, ни капли смущения, или какой-нибудь застенчивости, или хоть чего-то отдалённо социального — такое касание, слишком интимное, должно вызвать хоть что-нибудь из этого. Нет, в белёсых глазах сверкает лишь болезненный интерес. Мозолистые пальцы царапают тонкую кожу, пуская волну мурашек по хребту, шарят по старым шрамам, касаются случайной щекоткой острых рёбер, выпяченных в болезненной худобе. Ладонь спускается ниже, на впалый живот, гладит откровенно, открыто, рисуя большим пальцем размашистые узоры по белым отметинам. Рука по-собственнически ложится на бок, слегка сжимая, собирая в пальцах небольшую складку тонкой кожи. Итан чувствует, как отчаянно горят его щёки. Мысль сбросить наглое прикосновение тонет в захлёстывающей сознание панике. — Знатно тебя потрепало там, в Америке? — хриплый голос искрит весельем, Карл улыбается, кивая на белые неровные борозды шрамов. Ладонь, мозолистая и обжигающе горячая, снова медленным неторопливым движением поднимается выше, оглаживает напряжённые выступающие под тонкой кожей мышцы, пальцы будто пересчитывают рёбра. Белёсый сверкающий взгляд в задумчивости ведёт вдоль тела, останавливается на острых выпирающих ключицах, покрытых розоватыми пятнами заживших укусов. Касается повреждённого плеча, механическое продолжение которого сверкает тёмной сталью. А Итан задыхается. Его бьёт бесконтрольная дрожь от каждого касания, от взгляда, от ощущения горячей кожи, контрастом с прохладным воздухом ударяющей по нервам. Ему холодно из-за недостатка одежды на теле, хотя скорее болезненно морозит просто от захлёстывающей паники, от нервного напряжения в каменных мышцах, возведённого сейчас в абсолют. Он никогда не любил даже врачам показывать свои шрамы, ему не нравилось, когда Мия могла случайно коснуться их в постели или просто в быту, кожа вокруг белых неровных отметин слишком чувствительная, напоминающая о всех тех ужасных событиях, о стальных затупленных зубьях косы смерти, беспощадно раздиравших всё на своём пути, но сейчас… Рваным движением садится на кушетке, подтягивая к животу ноги в попытке скрыть пугающее его болезненное возбуждение, натянувшее ширинку и так не особо свободных джинсов. Нет ни толики вероятности, что Карл это не заметил — весело скалит ровные зубы, держа на весу ладонь рядом с искалеченным плечом. Но откровенно затравленный, напрочь испуганный взгляд светло-зелёных глаз заставляет его проглотить все комментарии по этому поводу, лишь хмыкает, хлопая ладонью по плечу в каком-то вывернутом на социальную изнанку дружественном жесте. — У тебя ещё на руке швы, надо снять, — звучит слишком хрипло и низко, из-за чего откашливается в кулак. — Повернись другим боком. Итан смотрит в ответ боязливо и пристально, с недоверием, не понимая, что прямо сейчас произошло. Жмёт колени к груди, весь подобравшись, съёжившись. Карл раздражённо выдыхает, хватает за плечи обеими руками и тянет на себя, насильно заставляя повернуться и сесть на кушетке так, как ему надо. Тот пытается было воспротивиться хоть как-то, вырваться из цепкой хватки, в итоге лишь сбивает застеленную простыню в мятый ком, поджимая её под себя, но его всё равно сажают искалеченной рукой к белому свету. Болезненные ощущения отрезвляют, возвращают ясность рассудку, сбивая всякое возбуждение. Сжимает зубы, шипит каждый раз, как пинцет быстрым движением вырывает из кожи короткий обрубок стальной нити, кажется, напрочь въевшейся в ткани. По плечу начинает течь капля тёплой крови, и Карл подхватывает её куском ваты, заливая повреждения антисептиком. Жидкость колет в ранках, раздражает мышцы, заставляя всё мгновенно затянуться, оставляя мелкие точечные шрамы. Механические пальцы непроизвольно подрагивают. — Готово, — кивает Карл удовлетворённо, не переставая восхищённо наблюдать за тем, как повреждённые только что ткани затягиваются за секунды после обработки. — А теперь, Итан, рассказывай, что ты видел в особняке. Эти слова буквально бьют под дых, окатывают ледяной волной отчаяния, заставляя вновь болезненно сжаться в ком. Он отрывисто машет головой и обхватывает руками подтянутые к груди колени в защитном жесте, всем своим видом показывая, что не хочет это обсуждать. Карл в ответ озлобленно рычит, закатывая глаза. Встаёт с железной табуретки и отходит от кушетки на несколько шагов, скрываясь в темноте за светом большой лампы, шарит в карманах потрёпанного плаща, вытаскивая портсигар с зажигалкой. Раскуривает толстую сигару знакомыми движениями, затягиваясь резко и слишком глубоко, жмурится недовольно, выдыхая густой серо-сизый дым. — Хорошо, ладно, насрать, — выплёвывает слова раздражённо, вновь делая затяжку. — Тебе всё ещё драться со склизким ублюдком Моро. Так что перестань ныть. Горечь табачных смол щекочет нос, Итан машинально втягивает воздух с клубящимся в нём дымом, надеясь найти в этом такое же спокойствие, потерять все слова, что он сейчас слышит. В груди болезненно тянет, отводит взгляд, сильнее сжимая ладони в кулаки. Он не сможет дальше драться. Не теперь, потеряв в этом всякий смысл. Вновь качает головой едва заметно, жмурясь, словно это доставляет ему дискомфорт. — Чего, блядь!? — ревёт Хайзенберг, и металлические листы, прибитые к стенам, все хирургические предметы на столике начинают заметно вибрировать, звеня друг о друга. Он замирает, сигара в руке мелко подрагивает, исходя серым дымом. Делает рваный вдох и вновь затягивается горькими табачными смолами, уже глубоко вдыхая их. Дым клубится под потолком, сворачиваясь причудливыми синеватыми узорами в ярком свете лампы, бесследно растворяясь в темноте с другой стороны. Нетерпеливо щёлкает суставами пальцев, сжимая ладони в кулаки. — Beruhige ditch, Karl. Du hast ihn nicht repariert, um jetzt zu töten, — бурчит Хайзенберг себе под нос, пытаясь совладать с вышедшим из-под контроля металлом вокруг. — Итан, либо ты говоришь сейчас словами, либо я за себя не ручаюсь. Тот едва давит детское желание спрятать лицо в руках, сложенных на коленях. Вот бы всё это поскорее закончилось. — Мия... — через силу пытается Итан, шепчет глухо и хрипло, кажется, он сорвал голос. Горло вновь болезненно сжимает спазм, не давая выдать и звука, — м-моя... же... Он закашливается, глотку противно дерёт. Жмурится недовольно и звучно втягивает воздух через нос, частично вдыхая серый клубящийся дым. Карл подходит ближе, протягивает ему знакомую жестяную фляжку, мелко подрагивающую в руке. Итан мгновенно присасывается к горлышку, жадно глотая прохладную воду, кажущуюся сладкой патокой. Влага успокаивает, усыпляет неприятные ощущения, ослабляет болезненный спазм. — В том особняке, — снова пробует Итан, получается всё ещё хрипло, но легче, — я встретил жену, Мию. — Жену? — звучит неожиданно удивлённо Карл, вновь садится на табурет сбоку от кушетки. Затягивается задумчиво и вдруг морщится, словно вспомнив что-то неприятное, кивает, без слов прося продолжить. — Она... умерла, — выдыхает Итан и машинально сглатывает подкативший к горлу комок, недовольно жмурясь от облизавшего щёки табачного выдоха. — Мия, да? — переспрашивает словно невзначай. — Знакомое имя... Итан задыхается от неожиданности: — Правда? Карл медленно затягивается, мусоля в губах сигару. Её кончик загорается алым горячим тлением при каждой затяжке, исходит сизым едким дымом. Снова выдох, Итан ловит его бесконтрольно, глотает глубоко, чувствуя бархатную горечь, сдавливающую глотку. Такими темпами он снова, как давно в колледже, станет зависим от никотина. — Нет. Неважно, забудь, — отмахивается Хайзенберг в итоге, недовольно хмурясь. Словно опять недоговаривает. Мгновенно соскакивает с темы, скалит зубы в хитрой улыбке: — И что же сделала твоя мёртвая жена, неожиданно появившаяся в особняке самых страшных кошмаров? Итан смотрит недоверчиво, чувствуя, как пальцы снова захватывает нервный тремор. Сердце испуганно бьётся о рёбра. Он боится произносить это вслух. — Она... — хрипит отрывисто, проглатывая звуки. — Мия, она... Его опять начинает мелко трясти, горло болезненно сдавливает. — Ну? — нетерпеливо гаркает Хайзенберг, заставляя Итана вздрогнуть и замереть, нервное отпускает на мгновение, позволяя сказать. — Она разбила колбу. В груди мгновенно всё сжимается и замирает, потому что... Потому что Хайзенберг смеётся. Хохочет в подобии истерического припадка, нервно скалит обострившиеся клыки, закрывает рукой глаза, широким жестом ладони вытирая выступившие влажные капельки от избытка эмоций. Металл вокруг дрожит и вибрирует бесконтрольно, заставляя Итана панически съёжиться в ожидании чего-то опасного, бешеного. А затем Карл просто уходит в соседнюю лабораторию, растворяясь в полутени, судя по звукам, переворачивая своей силой один из столов. Железо громко грохочет, что-то падает, летят исписанные листы. И вдруг всё успокаивается. Итан болезненно щурится и отчаянно трёт костяшками сухие глаза, пытаясь всмотреться в темноту из света. Жёлтые плоские искры сверкают хищническим, звериным. Карл делает шаг вперёд, выходя на свет, скалит радостную напрочь безумную улыбку. Итан давится вздохом. Испещрённая многочисленными белыми шрамами рука прижимает к груди три жёлтые колбы. Промаргивается, не веря, кажется, словно в глазах троится, словно болезненное уставшее подсознание вновь просто играется с ним, желая окончательно добить. — Ты серьёзно в это поверил, Итан? — глубокий рваный смех заставляет всё внутри сделать истерический кульбит. Карл порывисто ставит на металлический стол колбы, с каждым звонким ударом стекла о металл у Итана сжимаются внутренности, его нервно потряхивает от нахлынувших сильных эмоций. Он с болезненным отчаянием тянет вперёд подрагивающие пальцы, когда Хайзенберг крутит в руках один из сосудов, рассматривая с напускным интересом и медленно подходя ближе. — Это закалённое стекло толщиной в три сантиметра, его можно разбить только моим молотом, и то не с первого раза, — скалится самодовольно, словно сам приложил руку к созданию жёлтого мутного материала, смотрит на Итана с радостным безумием, искрящим в белых глазах. И с размаху швыряет предметом в руках о кафельный пол. Внутри что-то мгновенно обрывается. Итан падает на колени перед звонко отскочившей колбой, выбившей из кафеля несколько осколков. Целой, ни трещинки на мутном стекле. Но. Всё равно чрезвычайно больно. В глазах стоит реалистичное видение: жёлтые осколки и липкая белёсая лужа, в которой лежит одна из частей его маленькой беззащитной дочери. Дрожащие пальцы касаются гранёного края, а кажется, что режутся об острый стеклянный фрагмент. Его разрывает душащим отчаянием, из горла рвётся болезненный хрип. Больно, больно, больно. В душе пусто, словно вырвали что-то с корнем, соскоблили кровавую корку с едва закрывшейся глубокой раны, уже готовой начать гноиться. Горечь давит на язык, взор заливает соль, отчаянно бесконтрольно трясёт. Дрожащей рукой подтягивает к себе целую колбу в подсознательной попытке защитить, обнимает холодное стекло, вдавливая себе в грудь. Пытается вдохнуть. Всё хорошо, всё нормально, ещё не всё потеряно. Нет, не может. Не может сделать вдох. — Видишь? — весёлый голос доносится как через толщу воды. — Итан? Итан, ёб твою мать! Задыхается. Панически жмёт к себе колбу, не отпуская всё ещё самое для него ценное, в ужасе хватается пальцами за свою шею, понимая, что не может, не получается вдохнуть, бессмысленно открывая и закрывая рот, тихо тоскливо хрипя. Глотку сдавливает спазмом так сильно, что хочется выдрать ногтями собственные гланды, лишь бы избавиться от сжавшихся тисков страха, глотнуть хоть немного воздуха. По щекам течёт соль, обжигая кожу. Отчаяние захлёстывает с головой, накрывая волной болезненной безнадёги, в которой Итан, чувствует, тонет — без шансов. Тело колотит в беззвучных горестных рыданиях, которым невозможно противостоять, оно накатывает, подавляет, снова и снова, получается только хрипеть. Упирается в откровенно испуганный белый взор перед глазами, не может сделать ничего, ни сказать, ни показать, чем можно помочь. Даже не вспомнит сейчас, как справлялся с подобным раньше — в голове пульсирует единственное паническое «дышать». Сильная хватка встряхивает его за плечи, помогая ровно никак, вырывая лишь рваный болезненный всхлип. Спазм душит, не отпускает, на груди определённо останется продолговатый синяк — с такой силой он вдавливает в себя гранёный стеклянный край. В болезненно открытый рот вжимаются чужие сухие губы, зубы лязгающим порывом бьются о зубы, насильно заставляет вдохнуть чужой влажный горячий выдох, как искусственное дыхание при первой помощи. Итана замыкает — и отпускает. Он отшатывается назад, ударяясь затылком о кушетку, и отрывисто глотает воздух. Рваный вдох, и снова, и снова, пока не поясняется в потемневшем взоре, пока не возвращается заложивший слух, пока не начинает чувствовать панический стук сердца в груди. Промаргивается, медленно осознавая, что прямо сейчас произошло. Паническая атака — не в первый раз в его жизни, Луизиана познакомила его с этим достаточно близко, но так, чтоб до невозможности вдохнуть, чтоб до жгучей боли в лёгких, до захлёстывающего чрезвычайного ужаса — впервые, пожалуй. И такой способ её остановить... Бесконтрольно проходится сухим языком по обветренным губам, отчётливо чувствуя чужую табачную горечь всеми его рецепторами. Снова вздыхает, рвано и постистерически, заметно вздрагивая несколько раз. Мысли тяжёлые и липкие, едва ли получается хоть во что-то вникнуть достаточно, чтобы хорошо обдумать. Машинально массирует красный след на коже от острого гранёного угла, пытаясь унять болезненный дискомфорт. — Итан? — тихо шепчет сидящий перед ним на коленях Карл, а в белёсых глазах плещется столько отчаяния и вины, что Итан не может злиться — не хватает сил. — Я... я не думал, я... это... я не хотел... Всё металлическое звенит, бьётся и надрывно стонет, несколько железных пластин на стенах свернуло в узкие трубочки, оголив провода и толстые трубы под ними. Железный табурет извратило напрочь, вывернуло наизнанку паранормальной силой, и сейчас он скорее напоминает болезненный комок металлолома, чем предмет мебели. Это даже немного смешит. Белый взгляд бешено бегает по усталому лицу в попытке уловить хоть какие-то намёки на продолжение припадка или ненависть, очевидно ожидаемую. Не находя ничего из этого, Карл пытается подняться на ноги, отстраниться, сбежать от ответственности хотя бы в густую тень за светом лампы. Итан в последний момент ловит за широкое запястье, не давая встать и отдалиться. Выдыхает обессиленно, прикрывая глаза, но держит, пусть и некрепко, с лёгкостью можно вывернуться и уйти — не уходит, замирает испуганно. — Ты... ты как? — хрипло шепчет Карл, смотря во все глаза на сомкнувшиеся пальцы с удивлением и болезненно глубокой виной, не иначе взгляд побитой собаки. Рваный дёрганый вздох. — В-всё... н-нор...м-мально... — пытается Итан, заикаясь, сглатывая комок в горле, глотка горит адским огнём измотанных спазмом мышц. Хмурится, слыша, как скачет сиплый голос. — Н-нормально. — Я правда не хотел... — начинает панически Карл. — Я верю. — Итан перебивает, чуть крепче сжимая пальцы на запястье и тут же ослабляя хватку, чувствуя, как ладонь обессиленно сводит. Они сидят вот так на холодном полу друг напротив друга несколько долгих минут, пока Итан пытается прийти в себя, восстановить рваное дыхание, успокоить сердце. Под пальцами, сомкнутыми на запястье, скачет чужой пульс, и это заметно выбивает из равновесия, как и остаточные ощущения на губах, горький вкус на кончике языка. Неохотно отгоняет от себя пугающе странные мысли, сосредотачиваясь на том, как кафель приятно холодит ноги через ткань джинсов, но на полу долго не просидишь — начинает заметно морозить. Итан не открывает глаз, просто расслабленно опирается спиной на кушетку, откинув чуть назад голову и концентрируясь на восстановлении дыхания, на ощущении нездорового жара под рёбрами и холода по ногам, от такого контраста начинает бить мелкая дрожь. Горячая рука всё-таки выворачивается из хватки, он недовольно хмурится и вдруг весь напрягается, чувствуя шершавую ладонь, касающуюся голой спины. Вторая подхватывает под коленями, и его, обессиленного, как пушинку, поднимают вверх, осторожно сажая на кушетку, на сбитую в комок простынь. Смотрит усталым взглядом, едва ли находя в себе силы, чтобы держать глаза открытыми. После припадков всегда клонит в сон, но сейчас ещё нельзя. — Получается, — сипит Итан, прокашливается отрывисто, пытаясь вернуть севший голос в относительную норму, всё ещё сжимая в руках сосуд до побелевших костяшек, — колбу не разбивали? — Нет, — качает головой Карл. — И я ещё могу... собрать Роуз? — запинается, ему до сих пор трудно говорить о таком вслух. — Само собой, — открытый участливый кивок в ответ. — Осталась ещё одна, да? — пытается всмотреться в мутное стекло Итан, намеренно не обращая внимания на потрёпанный листок с надписью — всё ещё слишком больно. — Да, у Сальваторе Моро, — и неожиданно получается это сказать даже без обидных прозвищ. Итан рвано выдыхает, краем глаза замечая нескуренную дотлевающую сигару на полу в тёмном углу. Руки, сжимающие ценную колбу, всё ещё мелко подрагивают, но это остаточное и скоро пройдёт, отпустит. Обессиленные мышцы в теле медленно наливаются свинцом, снова хочется спать, давит зевок. — Хайзенберг... — начинает Итан полушёпотом, всматриваясь в белёсые сверкающие глаза. — Карл, — его мягко перебивают, шершавые пальцы невесомо гладят искалеченное плечо, касаясь бугристых шрамов. — Карл, — поправляет себя, даже не вдумываясь, бесконтрольно расслабляясь под слишком нежными поглаживающими движениями, переходящими на шею. Размышляет больше о вопросе, который давно уже хочет задать. — Получается, ты... оборотень? — Предпочитаю называться вервольфом, — фыркает Карл в напускном раздражении, и такая реакция вызывает у Итана лёгкий смешок. — Расскажи... — пытается подобрать слова, хмурится, получается слишком трудно, слишком хрипло, — расскажи о волке. — Что рассказать? — недоумевающе тянет тот, продолжая медленно и вдумчиво водить по бархатной тонкой коже, мягко касаясь ключиц, ведя вверх, задевая чувствительное место под челюстью, едва тронутой редкой прозрачной щетиной. Незаметно улыбается, когда Итан начинает машинально подставляться под тёплые пальцы, открывая шею. — Всё, — выдыхает расслабленно, вновь прикрывая глаза. — Как это... ощущается? — Как зверь, — отвечает Карл неожиданно резко, случайно царапая ногтями кожу, и Итан вздрагивает, вырванный из транса. Вновь мягко оглаживает, словно извиняясь за вспыльчивость, касается края немного отросших белобрысых волос за ухом. — С этим... трудно совладать. Каждый раз. Словно звериное перекрывает человеческое, и вновь и вновь приходится драться за тело, которым управляешь. Итан приоткрывает глаза, не совладав со странным интересом посмотреть на Карла сейчас. Брови нахмурены, лицо выражает задумчивость и какую-то пространную неприязнь, отчего в уголках глаз собрались сеточкой мелкие морщинки. Белые глаза пристально смотрят на шею, на ключицы, и этот взгляд вызывает волну по-странному приятных мурашек. Неуютно ведёт плечами. — Это как... животные инстинкты? — пытается понять Итан, отвлекаясь от ощущения взора на коже. — Да, — отрешённо кивает Карл, вновь невесомо проводя пальцами по шее. — Да, как инстинкты, которые затапливают разум нахрен. В движениях проступает что-то рваное и нервное, касания давят сильнее, и Итан перехватывает горячую ладонь своей живой замёрзшей рукой. Пальцы тут же мягко сжимают холодную кисть, охотно отдавая своё тепло, осторожно растирают кожу в попытке хоть немного согреть. — Но ты ведь... — Итан сглатывает, посматривает с опаской, его плечи напрягаются, — справляешься с этим? — Почти всегда — да. Научился, — кивает в ответ задумчиво, продолжая греть узкую ладонь в своих шершавых руках. — Но иногда не справляюсь. — А тогда, на арене? — испуганно выдыхает вопрос, всё-таки больше желая услышать ответ, чем боясь правды об этом. Карл морщится недовольно, его пальцы замирают. — Тогда меня натравила Миранда, — выплёвывает озлобленно, продолжая машинально поглаживать пальцами худые выпирающие костяшки, словно это его успокаивает. — Ей просто не терпелось посмотреть, как волк тебя раздерёт. — Но ты... удержал его? — уточняет Итан, заглядывая в белёсые глаза в надежде прочитать там честные эмоции. — Да, в какой-то степени, — скалит зубы Карл, отвечая взглядом на взгляд, но улыбка получается какой-то натянутой. — Но знаешь, — и сейчас скалится куда более искренне, звучит довольно, — ты ему понравился. Иначе бы он от тебя и кости необглоданной не оставил. Итан невесело хмыкает в ответ, не понимая, как эту информацию воспринимать: как бесхитростный комплимент? как похвалу вкусному блюду? Его бьёт волна дрожи от этих мыслей, и Карл неожиданно отпускает его руку, быстро стягивает свой потрёпанный плащ, рваным движением ладони пытаясь его отряхнуть, хоть как-то вычистить от налипшей пыли. Накидывает его Итану на плечи, укутывая. Прогретая ткань мгновенно отдаёт тепло голой коже, согревая всё внутри, и Итан даже не сопротивляется — действительно слишком замёрз. Ловит рукой ворот, натягивая сильнее и со странным ощущением понимая, что буквально тонет в размахе плеч. Второй рукой всё ещё жмёт к себе жёлтую колбу, крепко удерживая её механическими пальцами. Неожиданно чувствует, как тот пытается вытащить сосуд из цепкой хватки, и захлестнувшую его на мгновение панику можно буквально пощупать, отчётливо увидеть в светло-зелёных глазах. — Тише, Итан, — глубокий голос тянется, как сладкая патока. — Я просто поставлю её на стол. Ничего более, обещаю. Белые глаза уговаривают мягко, заглядывают в самую душу, и Итан с трудом разжимает стальные пальцы. Карл осторожно и медленно вытягивает колбу из механической ладони, удерживая её как нечто самое ценное в его жизни. Под пристальным потерянным взглядом испуганных глаз аккуратно ставит её на стол к двум другим колбам, стараясь даже не издать ни звука толстым стеклом о металлическую столешницу. Возвращается обратно к Итану, который машинально цепляется за ворот тёплого плаща живыми пальцами до побелевших костяшек. — Хайзенберг... — снова задумчиво тянет Итан. — Карл, — его вновь мягко поправляют. — Карл, — шепчет почти беззвучно, взгляд пространно устремлён куда-то в кафельный пол. Одёргивает себя и хмурится, словно не уверен, стоит ли. — Покажи... покажи волка. П-пожалуйста? Карл впадает в ступор. Показать? Волка? — Ты, — прокашливается отрывисто, потому что голос неожиданно сел, — ты уверен? Итан лишь хмурится больше, не в силах поднять глаза. Не понимает себя, не понимает, почему ему это так интересно, почему привлекает. Не может этому противостоять — кивает отрывисто и безмолвно. А Карл даже не знает, как на это реагировать. Его, пожалуй, впервые за долгие полсотни лет просят о подобном, просят в принципе о чём-либо так мягко и неуверенно, так... нежно. Рвано ведёт плечами в попытке сбросить оцепенение и напряжение, неожиданно сковавшее мышцы. Тянется пальцами к пуговицам рубашки, начиная расстёгивать их слишком медленно. — Ну, раз уверен, — тянет хрипло и задумчиво скалится, улыбка получается больно уж хитрой. Яркая лампа несколько раз моргает, погружая комнату в тьму буквально на мгновения, и в этой секундной тьме белые глаза горят пугающими звериными искрами. В белом освещении всё вновь возвращает себе человечность. Карл машинально проводит рукой по жетону на груди, по спутанным цепочкам, трёт в пальцах звенья в неуверенности, отступает в тьму и скрывается за дверным проёмом в тёмной лаборатории, стягивая рубашку по пути. Всё затихает. Итан ждёт долгие минуты, сильнее кутаясь в тёплый плащ, пропахший табачными смолами, машинным маслом и немного потом, всматривается в темноту с опаской и успевает уже десять раз передумать. Болезненно вздрагивает от неожиданного металлического грохота — кажется, Карл всё-таки перевернул какой-то из столов. И замирает, боясь дышать. В дверном проёме появляется волчий силуэт. Зверь заходит в комнату медленно, опустив голову к полу, боязливо прижав уши и ведя чёрным носом. Длинные толстые когти звонко цокают о кафель с каждым шагом. Он осторожно выходит на яркий свет, и Итан давится вздохом. Красивый. Несмотря ни на что, зверь действительно очень красивый. Тёмная лоснящаяся шкура поблёскивает на свету, белые глаза смотрят ясно и осознанно. Красивый и огромный, метра полтора в холке, если не больше. Волк застывает в центре комнаты, навострив чуткие уши, присматриваясь, прислушиваясь — ожидая разрешения подойти. Итан осторожно тянет к нему живую руку. Пальцев касается тёплая шерсть. Зверь доверчиво тычется лбом в протянутую ладонь, всё ещё боязливо прижимая уши к голове. Итан осторожно ведёт большим пальцем по росту плотных тёмных волосков, медленно поглаживая, опускает всю ладонь на широкий лоб, чувствуя живое тепло. Гладит аккуратными движениями между ушей, задевает их случайно пальцами. Неожиданно пушистые и очень мягкие, особенно на контрасте с остальной шкурой, и от этого открытия его захлёстывает какой-то совсем детской радостью, с трудом давит её в себе. Опускается ниже, на холку, зарывается глубже в жёсткую шерсть, доставая до греющего шёлкового подшёрстка. Ещё секунды назад напряжённый, сейчас зверь подставляется открыто, ластится, расслабляясь под нежными осторожными касаниями. Садится перед кушеткой и кладёт тяжёлую голову Итану на колени, заискивающе заглядывая в глаза, как послушный домашний пёс. Итан умиротворённо гладит, зарывается пальцами в тёплую толстую шкуру, с удивлением отмечая, что она не серая, как ему казалось. Густо-чёрная и лоснящаяся, цвет визуально изменяет лишь проредившая белая седина, которая попадается кое-где чаще, кое-где реже. Волк матёрый, явно закалённый в боях за жизнь, под густой шкурой отчётливо перекатываются сильные мышцы. А ещё шрамы. Много, самых разных, их не видно, но можно почувствовать бугристость пальцами, если зарыться в жёсткую шерсть. И на морде, где волоски короче и немного мягче: длинный под глазом и поперёк переносицы, крестовина на другой щеке, толстый и короткий поперёк губы. Прямо как... у Карла на лице. Один в один. Ладонь на загривке неожиданно натыкается на что-то, похожее на цепочку. Ошейник? Ещё чего. Итан осторожно тянет за звенья пальцами, прося показать, волк поднимает голову. Точно, военный затёртый жетон, безмен-кантер и круглый карманный компас. Итан хмыкает, удивляясь, что Карл даже в волчьей форме не снимает эти побрякушки. Проводит пальцами по тиснению на жетоне, пользуясь случаем, что впервые получается всмотреться внимательнее. Какие-то цифры и что-то на немецком. Странный предмет. Снова гладит приятную шкуру, машинально касаясь мягкой шёрстки на острых ушах, и пальцы неожиданно бьёт разрядом статического электричества. Волк отшатывается, недовольно прижимая уши. У Итана не получается подавить улыбку. — Ты бьёшься током, — тихо шепчет, осторожно почёсывая ногтями по загривку. Волк фыркает и снова кладёт тяжёлую голову ему на колени, продолжая пристально смотреть в глаза. Итан безуспешно давит зевок и машинально трётся носом о ворот плаща. Всё-таки он слишком устал, слишком много потрясений за один раз. Кажется, ловит недовольство в белёсых звериных глазах. Волк вдруг подскакивает, ставит широкие сильные лапы на кушетку по бокам от сидящего Итана, нависая грозной чёрной тенью. У того заходится сердце в горле от неожиданного резкого действия — каким бы ручным сейчас ни был зверь, он остаётся всё таким же опасным хищником. Но волк не кусает, не щёлкают у шеи острые клыки, лишь давит сильным телом на человека с какой-то целью. — Что ты делаешь? — недоумевает Итан, отплёвываясь от густой и напрочь пропахшей, пропитанной табачным дымом шерсти, которая нагло лезет в рот и щекочет нос, безуспешно пытаясь оттолкнуть от себя сильного зверя. Тот лишь фыркает, смотрит пристально ясным взглядом, полным какой-то странной задумчивости, и вдруг рваными движениями начинает вылизывать Итану лицо, напирая сильнее всей тушей. Тот жмурится, посмеиваясь от неожиданной влажной щекотки, отворачивается, прикрываясь ладонями в попытке спастись от потока звериных нежностей, и, в конце концов, падает на кушетку спиной, оказываясь под волком, который задними лапами всё ещё стоит на полу и от удовольствия виляет пушистым хвостом. — Хорошо-хорошо, я понял, прекрати! — хохочет Итан, вытирая от слюней лицо рукавами плаща. — Всё, я лёг. Волк снова фыркает и, как-то застенчиво лизнув его в щёку последний раз, спрыгивает обратно на пол, цокая когтями о кафель. Садится у кушетки, прислоняясь к ней спиной, и слишком звериным движением — Итан теряется в непонимании, насколько это человечный Карл перед ним или всё-таки настоящее животное — чешет шею задней лапой, тихо звеня побрякушками на переплетении цепочек. — Будешь меня охранять? — спрашивает сонно, вновь давя зевок, плотнее укутывается в огромный плащ, накрывающий его практически с ногами. Машинально тянет руку к маячащим перед взором мягким ушам, прикосновение снова легко бьёт током. Волк недовольно ворчит и подаётся назад, к ласкающей ладони, к зарывающимся в густую шерсть пальцам. — Ты ведь не разговариваешь вот так, да? — спрашивает Итан уже скорее сам себя, едва шевеля языком от накатившей на него усталости. — Ну да, ещё бы волшебные волки умели разговаривать. Острые клыки неожиданно ловят за вздрогнувшую руку, аккуратно, но ощутимо сжимая живые пальцы, кожу окатывает горячее влажное дыхание. Вовсе не больно, но Итан пугается, замирает, давясь вздохом. Волк прижимает кожу зубами, оставляя едва заметные бескровные следы, и так же неожиданно отпускает, широким жестом мягко лизнув кисть. Тычется в ладонь мокрым носом, словно прося продолжить поглаживания, Итан осторожно проводит пальцами по широкой переносице. — Ай, — хриплый смешок. — Вообще-то это больно. Зверь по-человечески машет головой, словно говоря в ответ «нет». Итан хмыкает и прикрывает глаза, всё-таки сдаваясь под напором усталости. Его пальцы машинально зарываются в жёсткую густую шерсть.