В волчьей пасти — кусочек луны

Итан успевает ухватиться за дверной косяк прежде, чем его заливает мутная вода. Кажется, лишь благодаря этому его не сносит ледяным водоворотом в неизвестность с риском переломать все кости об измытые остовы домов, торчащие из речного дна. Ревущий поток накрывает сверху, загораживая серое небо, пробивается сквозь дыры в старых кирпичных стенах и проёмы окон, с немыслимой силой выбивая торчащие остатки стёкол и ошмётки камней. Подхваченный мусор бьёт по коленям, ударяет в живот, заставляя согнуться от боли, вода вымывает мягкий ил из-под подкашивающихся от усталости ног. Накрывающий холод мгновенно сводит мышцы, напитывает мокрой тяжестью одежду, пронзает обожжённую кисть подобно толстым тупым иглам, слизывая и смывая с кожи слизь, впивается в глубокий наливающийся влажными пузырями ожог многочисленными зубками прямо в оголённые нервы, сводя мышцы болезненной судорогой и словно выворачивая из суставов кости. Итан задыхается от неожиданности и острой невыносимой боли, поскальзываясь и с головой окунаясь в грязный водоворот, захлёбывается беспомощным криком и заливающей рот застоялой речной жижей. Песок хрустит на зубах, и хочется выплюнуть, вытолкнуть языком склизкую кисло-горькую тину, налипающую на дёсны, мутная ледяная вода вперемешку с ядовитой дрянью, смытой потоком со стен, мешает вдохнуть, он заглатывает её машинально, непреднамеренно, не в силах побороть рефлекс, ошмётки кислоты тут же болезненно обжигают глотку. Холодом сводит пальцы, с отчаянием впивающиеся в шершавые неровные бока стеклянной колбы — слишком сложно удержать чрезвычайно ценное и одновременно противостоять сильному потоку, панически хватаясь хоть за что-нибудь единственной рабочей рукой. Волна с невозможной силой тянет наружу, пытается вымыть, буквально вытащить за ноги из хлипкого кирпичного укрытия, ревёт и разбивается о шаткие стены, заливая дырявый дом до самого потолка. Итан с захлёстывающим отчаянием пытается выжить, барахтается в потоке, на грани паники возит по мягкому илу тяжёлыми ботинками, взбивая муть, пытаясь нащупать хоть немного более стабильную опору, случайно провозит щекой по шершавому, как наждачная бумага, кирпичу, раздирая до крови мягкую кожу на лице. С отчаянием тянется вверх, отталкивается от стены ногами, как только чувствует, что поток начинает слабеть. Холод сковывает, сводит мышцы, грязная мутная вода жжёт разбавленной слизью глаза и лицо, обожжённая рука болит настолько, что уже не чувствует её вовсе, даже то, с какой силой впивается пальцами в колбу, прижимая изъеденный сосуд к груди. Рюкзак за спиной, полный оружия и боеприпасов, напрочь вымок, впитал в себя, кажется, целую тонну жидкости, тянет теперь ко дну тяжёлым стальным грузом. Итан, не раздумывая, сбрасывает широкие лямки с плеч, позволяя потоку унести все вещи прочь — самое ценное всё равно остаётся у него в руках. С ним случается очередное чудо — под самым-самым потолком его ждёт тонкая воздушная прослойка. Упирается лбом в мокрые покрытые скользким зелёным слоем донных водорослей доски, вдыхает рвано воздух, захлёбываясь заливающей рот кислой мутной водой, кашляет надрывно, с каждым выдохом вырывается облачко горячего пара. Уши закладывает от залившей их ледяной воды, всё тело сводит, в груди зарождается нездоровый жар, вот-вот — и начнёт морозить, колотить болезненной крупной дрожью, безжалостно отбирающей последние силы. Рано сдаваться, сначала нужно выбраться, выплыть. Набирает побольше воздуха и сильным отчаянным рывком вновь погружается в стылую муть. Грести невозможно: правая ладонь занята колбой, левая, стальная, напрочь застыла, не подчиняясь даже в локте, разъеденные, оплавленные слизью механизмы добила грязная ледяная вода. Места стыков обломанных костей и вживлённых в мышцы толстых осевых штырей болезненно ноют, но эта боль теряется в общем потоке ощущений, смытая адреналином и отчаянным рывком в желании выжить, выбраться сейчас из любой дряни — и спасти Роуз. Мутный поток подхватывает Итана, как невесомый мусор, вымытый из очередной стены, выносит из дома, тянет на дно, но он упирается, барахтается, как отчаявшийся утопающий, пытаясь нащупать ногами опору. Чувствует, как сковывает льдом и спазмом мышцы, как не хватает воздуха, теряется в понимании, где верх, где низ, его мотает и перекручивает, болезненно бьёт плечом о что-то твёрдое, встреченное в потоке, выбивая дух — и заставляя вновь рефлекторно глотнуть ледяного царапающего повреждённую глотку холода в попытке сделать вдох. Лёгкие жжёт, нос и рот заливает мутной водой, речная толща кажется непроглядной, толстой и плотной, простирающейся во все стороны без конца и заполняющей всё вокруг. Нужно, ему нужно найти выход, понять, где поверхность, сделать последний, самый-самый последний рывок — уже едва ли хватает сил. Что-то вьётся вокруг лодыжки протеза, крепко хватает за стальную ногу, мягко тянет куда-то вбок — или вниз, скорее всего вниз, на дно, просто дно оказалось сбоку — Итан не сопротивляется, замерзая, застывая, поддаваясь ледяной воде. Голова тяжелеет, темнеет в глазах: то ли дно близко, то ли веки закрываются сами собой. Тяжесть и жжение в груди отступают медленно и неумолимо, оставляя после себя пустоту и, кажется, облегчение. Пальцы, сжимающие колбу, слабеют. Неожиданный сильный поток подхватывает его, прокручивает в который раз, Итан бьётся головой о что-то твёрдое, кажется, одну из затопленных стен, и словно просыпается, пробуждаясь от ледяного цепкого сна, вновь панически пытается вдохнуть, глотает воду, барахтается из последних сил. Что-то тёмное и сильное, похожее на толстое щупальце, снова хватает его за ногу, неумолимо тянет в чернеющие обломки стен, в мутную темень дна. Он отчаянно дёргается, барахтается в ледяном водовороте, тянется к мелькающему тусклому свету поверхности из последних сил, чувствуя, как холодная толща обжигающими тисками сжимает глотку и рёбра, выталкивая из лёгких последний кусочек воздуха маленьким пузырьком. Его снова проворачивает, что-то огромное проплывает мимо, ударом хвоста закручивая воду в мутный вихревой поток. Щупальце на протезе исчезает так же неожиданно, как появилось, Итану хватает остатков сил для единственного рывка к свету — от пронзающего холода судорогой сводит ноги, боль крупной дрожью проходит до самых рёбер. Огромное тёмное нечто выныривает из чернеющего дна, широко раскрывая пасть и заглатывая протез ноги, впиваясь зубами в колено через ткань джинсов, вновь утягивая на глубину. Он неожиданно удачно бьёт чудовище куда-то в челюсть второй ногой, раздаётся странный пугающий скрежет, заглушённый водной толщей, его снова швыряет уже, кажется, об обломки какой-то крыши — внезапный рывок тянет за тяжёлый от воды капюшон вверх, к свету. Итана вышвыривает на грязный снег. Он отчаянно пытается вдохнуть, но не может — от удара в живот его болезненно и бесконтрольно рвёт грязной водой, льющейся горячим едким потоком даже через нос, надрывный чавкающий кашель сотрясает всё тело, и снова желудок, полный мути, песка, ила, тёмных водорослей и ошмётков слизи вперемешку с чёрной застарелой кровью, выворачивает наизнанку. Что-то упругое и скользкое проезжается по языку, выходя вместе с рвотой, оно чёрной кляксой шевелится на земле у самого носа, и отвращение накрывает подобно ледяной волне, заставляя уже пустой желудок болезненно сокращаться, хочется выдрать ногтями обожжённый пищевод и вытащить всё, чем он успел наглотаться на дне, его трясёт и ломает, морозит от пронзающего холода, мышцы сводит судорогой и спазмами, обломанные кости на стыке с железом воют острой болью, ожоги, покрывающие кроваво-красными влажными пятнами лицо, шею и руку, невыносимо горят огнём. Непродуктивные рвотные спазмы сменяются сводящей с ума усталостью, он сильно дрожит и, не выдержав, падает на бок лицом прямо в грязный снег, пытаясь подтянуть к груди ноги и забыться тяжёлым сном, рискуя в итоге не проснуться вовсе — его насильно переворачивают на спину, нависают над ним сверху, загораживая свет, бьют ладонью в перчатке по щеке безболезненно, но ощутимо, чтоб не вздумал терять сознание. Это помогает. Ловит ртом рваные безрезультатные вдохи, ледяной морозный воздух жжёт повреждённую слизью глотку, по подбородку стекает окровавленная слюна. Не сдерживает болезненного стона, когда обожжённую руку кусает спиртом антисептик, машинально пытается вырвать ладонь, но хватка на запястье крепкая, как и всегда. Жмурится, смаргивая с глаз выступившую от боли соль, дышит рвано, чувствуя, что воздуха всё равно не хватает, а в груди свистит с каждым вздохом — слепо касается горла, то ли машинально, будто это может как-то помочь, то ли действительно показывая, что болит вот здесь. Дрожащие негнущиеся от холода пальцы нащупывают на шее что-то скользкое, похожее на мелкие наросты, оно шевелится от прикосновения, Итана бесконтрольно передёргивает от захлёстывающего чувства мерзости и отвращения. Горячие шершавые пальцы, уже без перчаток, ловят панически трясущуюся ладонь у горла, быстрым движением сдирают живые чёрные наросты, и тот не сдерживает болезненного стона. Шею заливает прохладный антисептик, спирт невыносимо щиплет кожу, мгновенно запуская регенерацию, но боль послушно прячется за мягким прикосновением шершавых от мозолей подушечек к разодранной до крови щеке. Секунда, и спиртосодержащая жидкость неожиданно заливает лицо, попадая в нос, глаза и рот, от неожиданности Итан заглатывает немного, чувствуя разливающийся по языку пряный вкус трав и ужасающую боль в прожжённой глотке, фыркает, отплёвывается и пытается отбиться, отвернуться, морщится недовольно, но сильная хватка крепко держит у основания горла. Спирт сохнет быстро, охлаждая и так напрочь замёрзшее тело, но этот кратковременный холод тут же сменяется нездоровым жаром, закипающим под кожей в местах регенерации тканей — Итан ужасается от понимания, что горит буквально весь. Жжёт глаза, скулы и щёки, глотку внутри и шею снаружи. От контраста ощущений его начинает бить крупная дрожь, дышит всё ещё трудно, с просвистом где-то на уровне лёгких. Сильный рывок мгновенно разрывает рубашку, выдирая пуговицы и оголяя грудь, которую, оказывается, глубоко прожгло слизью с колбы — кожи касается горячая шершавая ладонь, болезненно отрывая что-то маленькое и живое, извивающееся в пальцах, присосавшееся к тонкой бледной коже на рёбрах. Ожоги заливает антисептик, и раны медленно, но неумолимо затягиваются, сращивая обратно ткани и мышцы, позволяя наконец сделать глубокий успокоенный вздох. Легче. Но всё ещё слишком холодно. Его продолжает невыносимо колотить, горячие руки на отчаянно ледяной коже делают лишь хуже, возводя контраст нездорового жара под рёбрами и морозного воздуха в абсолют, мокрая одежда облепляет тело и скрадывает последнее тепло, совсем не давая согреться. Ледяной металл протезов бьёт холодом прямо в обломанные кости, ощущения, как при отколотом зубе, только сильнее раз эдак в сто. Его тянут за плечи, с трудом заставляя сесть, быстрым движением снимая тяжёлую пропитанную ледяной водой куртку и отбрасывая уже непригодную ни к чему повреждённую слизью и грязным потоком одежду куда-то в сторону, вместо этого накрывая тёплым сухим плащом. Итан рвано выдыхает, впитывая, как губка, чужой согревающий жар, промаргивается болезненно, взор мутно плывёт, словно он всё ещё под беспощадно холодной водной толщей. Кажется, его безуспешно пытаются поднять на ноги за плечи. Сильные пальцы едва ощутимо касаются окровавленного колена, разодранного острыми зубами чего-то огромного в воде, над ухом вдруг раздаётся раздражённое цоканье. И почему-то Итану от этого становится так нестерпимо смешно, что его начинает бить отчаянный истерический смех, тихий и хриплый, болезненно сжимающий отбитые в речном водовороте рёбра, лишь острые плечи безудержно содрогаются, прыгают бесконтрольно под горячими руками. Ещё бы, «не лезь в воду, Итан», а он полез, пусть и ненароком, искупался в ледяной проруби во славу местной святоши, чуть не покормив собою же аквариумных рыбок-переростков, вот ведь умора! «Какой же ты беспечный дурак, папаша!» — вот-вот должно прозвучать — и будет сейчас чистой правдой. Но вместо болезненных шпилек шершавая ладонь широким жестом проводит вниз по затылку до шеи, пальцы зарываются в мокрые белобрысые волосы, чуть царапая холодную кожу короткими ногтями, успокаивая и сводя на нет с минуты на минуту грозящий начаться панический припадок. Судорога, болезненно сводящая живот, отпускает, позволяя рвано выдохнуть куда-то в горячие ключицы и расслабиться в подхвативших под спину и колени сильных руках. Перед мутным медленно регенерирующим после контакта со слизью взором мелькает жёлтое пятно колбы, пальцы обессиленно сжимаются на матовом поеденном стекле. — So frostig, — хрипло выдыхает Карл, горькое пропитанное табачными смолами дыхание горячо лижет щёку. Итан чувствует, как жёсткая щетина царапает кожу на лице, как шершавые губы касаются его горящего огнём лба. Льнёт к прикосновениям открыто и благодарно, машинально и бесконтрольно ища спасение и защиту, а главное, тепло. Его всё ещё отчаянно морозит, под рёбрами горят обожжённые грязной водой лёгкие, не сдерживает порыва сжать слишком медленно регенерирующие пальцы на колбе до побелевших костяшек в попытке успокоиться. Горячая ладонь гладит по острым лопаткам сквозь плотную изношенную ткань плаща, и сильный рывок поднимает Итана в воздух, руки прижимают к тёплой груди. Пружинка кантера на цепочке тихо звенит, ударяясь об истёртый жетон. — Ого, — фыркает Карл беззлобно. — Ты чертовски лёгкий. Хочет возразить, вырваться из крепкой согревающей хватки, встать на ноги и идти самостоятельно, совсем он, что ли, боевой дух растерял — лишь тихо-тихо мычит в горячую шею, елозя кончиком холодного носа по коже, пропахшей горьким машинным маслом и солёным потом. В ответ лишь раззадорено хмыкают. — Тише ты, — пальцы крепче, но всё так же безболезненно перехватывают и впиваются в мокрую ткань, удерживая на руках. — Далеко на одной ноге не упрыгаешь. — И добавляет через десяток широких шагов, чуть чувствуя, что ноша в руках притихла: — Итан? Не отключайся. Он тихо мычит в ответ, с трудом напрягая ноющие связки, звук голоса, неприятно вибрируя в гортани, мелкой дрожью отдаёт в хребет. Так хочется прикрыть глаза, успокоено выдохнуть, отдаться сжирающему внутренности нездоровому жару и выворачивающему суставы ледяному холоду, от которого сводит болезненно сжатые на колбе заледеневшие пальцы. Прикрыть глаза и упасть в темноту наконец-то наступивших спокойствия и безопасности, накрывающих подобно ледяной волне — но затапливающие ощущения приятные, сладкие даже, буквально до мягкой дрожи, и даже не хочет думать, что неуместные, что не должно быть подобного рядом с одним из этих. Хмурится задумчиво, когда жёсткая щетина снова царапает лоб, кожи шершаво касается влажное горячее дыхание. Вновь утыкается холодным носом в шею в попытке спрятаться от дневного рассеянного света пасмурно-серого неба, машинально и абсолютно без задней мысли облизывая губы, чувствуя горчащую соль самым кончиком языка и то, как неожиданно вздрагивает и замирает Карл. Глубокое озлобленное рычание заставляет Итана испуганно распахнуть глаза и напряжённо застыть в чужих крепких руках, сердце сбивается и уходит в бешеный ритм, напрочь прогоняя весь сон — в ожидании злости и агрессии на его непозволительное поведение. Сжимается весь и поднимает взгляд на заросшее щетиной лицо, в белёсых глазах плещется звериная ярость — но направлена она куда-то вперёд, не на него. Мгновение, и Итан замечает: в темнеющем дверном проёме одного из хлипких деревенских домов сверкают несколько пар ликаньих глаз. Силуэты липнут друг к другу, жмутся к земле испуганно, звериные движения резкие, но полные страха и подобострастия, оборотни и носа не кажут на свет. Итан тянется машинально дрожащей некрепкой рукой к поясу джинсов, надеясь достать из-за спины пистолет, напрочь забыв, что всё его оружие смыло грязным ледяным потоком. Карл жмётся шершавой щекой к горящему лбу, заставляя того вздрогнуть и поднять на себя усталый мутный взгляд. — Тише, — шепчет мягко, сильнее прижимая ценную ношу к груди. — Они ничто. Я рядом. Сидящая на крыше дома облезлая ворона глухо каркает, пристально наблюдая за сценой. Звериный гортанный рык раздражённо клокочет глубоко в груди Карла, и маленькую черепушку птицы мгновенно пробивает просвистевший в воздухе ржавый гвоздь. Чёрное пернатое тельце падает замертво у самого дверного проёма, и когтистая лапа ликана, неожиданно вынырнувшая из темноты, быстрым движением утаскивает тушку внутрь под глухое рычание. Карл, сосредоточенно следя за происходящим, снова проходится смазанным движением губ по нездорово горящему лбу. — Ты как? — шепчет тихо, Итан машинально вдыхает горький табачный запах и устало прикрывает глаза, пытаясь унять колотящееся от скачка адреналина сердце. — Дотерпи до фабрики, хорошо? Ответом ему служит кончик холодного носа, вновь расслабленно уткнувшийся куда-то в шею. Маленькая разрушенная деревушка, давно покинутая своими последними жителями, всё такая же тихая и невзрачная на фоне серого пасмурного неба. Лишь снег тяжело скрипит под ногами с каждым шагом, мерный звук убаюкивает, вводит в некий стазис на грани сна и бодрствования. Карл не даёт уснуть, постоянно мягко шепчет что-то над ухом — у Итана нет сил вслушиваться в слова — колючая щетина приятно царапает висок, ладонь, поддерживающая под спину, едва заметно скребёт пальцами по ткани. Ощущения позволяют кое-как сосредоточиться, с трудом удерживая от окончательного падения в бессознательное. — Итан, — в который раз зовёт его Карл, едва ли заставляя приоткрыть один глаз. — Спрячь руку, у тебя пальцы белые. Заледеневшая ладонь с отчаянием сжимает колбу, сильно, до глубоких следов на тонкой коже. Итан не чувствует обескровленную руку вовсе, хотя она давно должна была начать болеть. С трудом опускает взгляд на жёлтое матовое стекло, которое так остервенело прижимает к груди. И правда, пальцы болезненно белые, с проступающей тёмной синевой тонких вен. Чувствует, как Карл опускается к земле, и опора в виде сильной руки под коленями исчезает, усаживая его на чужие ноги и крепче прижимая к горячей груди. — Дай сюда, — получается чуть резче, чем следовало, Итана бессознательно дёргает. — Тише, meine besondere, — голос урчит глубоко и низко, вибрация мягко отдаёт в прижатое к горячей груди искалеченное плечо. Мозолистый большой палец осторожно гладит ледяные костяшки, сжатые на неровной стеклянной грани. — Колба останется у тебя, просто сделай вот так. Карл неторопливыми поглаживаниями по пальцам, в конце концов, заставляет Итана ослабить хватку и отпустить сосуд. Осторожно тянет заледеневшую руку на себя, позволяя тем самым зажать колбу между грудью и локтем, словно Итан обнимает её, и, расстегнув среднюю пуговицу на своей рубашке, прячет ладонь под тканью, у горячего торса. Касание не кожа к коже, под рубашкой оказывается ещё тонкая армейская майка, но даже этого предостаточно, чтобы обжечь жаром ледяные пальцы — Итан вздрагивает от прикосновения, чувствуя болезненное оживающее покалывание в самых кончиках. — Вот так, грейся, Stück Eis, — шепчет Карл, вновь подхватывая ношу на руки, и рвано дёргается от ощущения елозящих по рёбрам ледяных пальцев, жмурясь и весело скалясь. — Давай вот только без щекотки, не хватало ещё тебя уронить. Замёрзшая ладонь, спазматически сгрёбшая в охапку тонкую ткань майки на боку, болезненно застывает, впитывая жар. Карл рвано вздыхает, пытаясь унять волну мурашек по спине от контакта с холодом, и продолжает идти вперёд, к фабрике. Итан не помнит, как много — или как мало — времени заняло у них дойти до металлических ворот, которые с железным скрипом распахнулись перед хозяином места, безропотно подчиняясь паранормальной силе. В памяти сохранились лишь хруст снега с каждым покачиванием в крепких руках, жар тела и глубокий бьющий по костям холод. Когда большая железная дверь с грохотом закрывается, погружая их в теплоту спёртого прогретого механизмами воздуха фабрики, дышать почему-то не становится легче: его всё так же морозит, из-за нездорового заливающего грудь и голову жара хочется нырнуть в сугроб, даже несмотря на то, что суставы и обломанные кости рук и ног сводит и выворачивает от пронзающего холода. Скрежет металла на периферии заставляет поморщиться, насильно вырывает из полубредового сна, Итан лишь жмурит глаза и сильнее зарывается носом в горячую шею, машинально отворачиваясь от мелькающего перед взглядом электрического света ламп. Неожиданно сильные руки опускают его, кажется, на какой-то стул. — Итан. Итан, не спи, — большой палец мягко проходит по щеке, опускаясь на шею, сосредоточенный взгляд перед плывущим взором кажется нервным и хмурым. — Губы синюшные, тебя прогреть надо. Дай мне секунду. Карл облокачивает Итана на спинку железного стула и исчезает в дверном проёме. Итана же снова начинает усиленно колотить, он машинально хватает себя живой ладонью за левое плечо, в которое тупой болью отдаёт холод стального штыря — механическая рука отказывается двигаться, застыв в локте и кисти бесполезным заржавевшим металлоломом — и мутным взглядом смотрит на крышку стеклянной колбы, всё так же прижатой к груди. Литую эмблему разъело слизью и практически стёрло, теперь едва ли угадывается рисунок, кажется, какого-то силуэта. Неожиданно перед глазами появляется Карл и осторожно вынимает сосуд из крепких объятий — теперь Итан позволяет ему это сделать чуть более спокойно, чуть более доверчиво. Жёлтое стекло глухо ударяет о металлическую столешницу, оказавшуюся прямо за спиной. Итан оборачивается — и недоумённо хмурится, пытается всмотреться и понять: перечёркнутые фотографии убитых лордов безымянной деревни, лицо матери Миранды точь-в-точь с одной из позолоченных деревенских икон, фото Мии, малышки Роуз, его самого — мягко и счастливо улыбающегося на празднике полугода его дочурки — странная расчерченная карта деревни и множество мелких пометок на прикреплённых скотчем обрывках листов рядом. Затем всё так же хмуро смотрит на Карла, и тот смущённо чешет затылок, отводя взгляд. — Я... потом тебе объясню, хорошо? — хрипло смеётся он, машинально одёргивая одной рукой немного съехавшую с плеч рубашку. Во второй он держит какой-то небольшой таз. — Сейчас есть дела поважнее. Итан безмолвно кивает, с трудом упирается рукой в пульсирующее правое колено, бездумно пытается встать и едва ли не падает, с недовольным шипением утыкаясь лицом в подставленное плечо. Только сейчас замечает, что правой ноги нет: протез, кажется, чуть ли не с корнем оторвала глубоководная рыбина — был ли это Моро? — пока пыталась его практически успешно утопить. — Тише, тише, — глубокий голос мягко вибрирует у самого уха, вызывая неконтролируемую волну мурашек. Карл снова подхватывает его на руки так, словно Итан вовсе ничего не весит — что вполне возможно с его-то питанием — и несёт куда-то по коридорам фабрики, но не слишком далеко. Опускает прямо на пол в одной из комнат, начиная быстро и аккуратно стягивать с плеч плащ. Стены и пол облицованы старым кое-где битым кафелем, пожелтевшим от времени и нескольких слоёв засохших и намертво въевшихся ржавых потёков. Итан замечает под ногами канализационный слив для воды, а вдалеке, у дальней стены — моток резинового шланга и самую простецкую старую лейку душа. Всю небольшую комнатку освещает лишь одна голая лампочка, висящая под самым потолком на пучке кое-как изолированных проводов — что делает это помещение, кажется, в несколько раз опаснее обитой железными листами каморки с сетью газовых труб у потолка. Итан не сдерживает лёгкий смешок. — Не трёхметровая ванна с удобствами, — смеётся Карл, отбрасывая снятый плащ в противоположный угол, как ничего не значащую тряпку, — но смыть с тебя тину надо, а то воняешь, как тухлая рыба. Из встроенного в стену ржавого крана начинает течь бурлящей струёй горячая вода, в воздух поднимается белый пар. Карл шипит, отдёргивая ошпаренную руку, и регулирует температуру напора, делая по своим ощущениям, чтоб достаточно горячо, но не обжигало. Итан тем временем безуспешно пытается выпутаться из льняной рубашки, изъеденный слизью рукав которой застрял в застывшем механизме руки. Подставив под водяную струю таз, Карл рывком помогает вырвать лоскут заевшей ткани, отбрасывая рубашку куда-то к плащу за спину. Горячие ладони мягко сжимают дрожащие оголённые плечи, нежная бледная кожа под шершавыми пальцами прохладная, приятно-бархатная на ощупь. Карл осматривает тщательно грудь, подмышки и затем спину, поясницу, сдирает парочку затерявшихся под рёбрами маленьких извивающихся пиявок, мажет взглядом по множеству застарелых, глубоких и тонких шрамов, немом напоминании о Луизиане. Итан затравленно смотрит в ответ: он слишком устал. Его, сидящего на холодном кафельном полу в мокрых застывших на морозе джинсах, окатывают пахнущей ржавчиной водой с таза один раз, второй, третий. Горячий поток хорошо прогревает, смывает прилипшую к волосам тину и песок, но этого, кажется, недостаточно: он ползком, волоча по мокрому полу ноги, подбирается к крану, одиноко торчащему из обитой старым кафелем стены, и подставляет голову под бурлящий, исходящий пеной поток. Тёплая, практически горячая вода заливается в уши, окатывает напряжённые плечи и спину, но это настолько приятно и расслабляет, насколько по-настоящему ужасной была та грязная ледяная волна, затопившая его с головой. Дрожь отступает, перестаёт так отчаянно морозить и колотить всё тело, стальные штыри протезов прогреваются и перестают бить острой ледяной болью в обломанные кости, а мышцы расслабляются и наливаются свинцовой тяжестью настоящей усталости. Вот-вот, и Итан грозит уснуть здесь и сейчас, прямо под струёй горячей успокаивающей воды, так по-странному приятно пахнущей ржавым железом и безопасной фабрикой. — Знаешь, я вообще-то не хотел сейчас мыться, — раздаётся хриплый смешок, приглушённый тёплой струёй, заливающей уши. Итан лениво приоткрывает один глаз, бегло осматривая размытый водой знакомый силуэт перед собой. — Ты мне все штаны залил. В ответ он лишь по-простому пожимает плечами, мол, извини, случайно вышло, и закидывает голову назад, позволяя горячей струе залить раскрасневшееся от тепла лицо и угловатую шею с острыми болезненно торчащими кадыком и ключицами. Тепло, очень тепло, а главное — хорошо. Не сдерживает расслабленного выдоха. Шершавые пальцы осторожно касаются плеча, ведут вверх по напряжённой открытой шее. Итан, не сдержав любопытства, подсматривает одним глазом: Карл, кажется, присел перед ним на колени прямо в вымокших штанах и майке, стянув с себя лишь потрёпанную бежевую рубашку. Металлический жетон на шее мягко бликует плоской затёртой поверхностью, привлекая внимание. Прикрывает глаза снова, стараясь ни о чём не думать и ничего не делать: слишком устал. Только дышит глубоко и медленно, стараясь унять необычно быстро бьющееся сердце. Покрытая мозолями ладонь опускается на искалеченное плечо правой руки и застывший протез, осторожно тянет на тебя, присматривается к вышедшим из строя механизмам задумчиво, выковыривая из-под шестерней на кисти кусочки водорослей и речную провонявшую тухлой рыбой тину. — Промой руку тоже. Тщательно. Карл опускает руки на торчащий из колена обломанный штырь, сначала пытается закатать жёсткую пропитанную водой ткань джинсов, мешающую добраться до оси протеза, но после одним быстрым рывком разрывает штанину на лоскуты. Осматривает зажившие розовато-бледные шрамы, умело прощупывает сустав пальцами, не доставляя боли. — И ногу, — добавляет уверенно. — Я сделаю тебе новый протез, только понадобится время. Итан беззвучно устало кивает, не открывая глаз, но потом вдруг смотрит в ответ, доверчиво и открыто, и одними губами шепчет: — Спасибо. В конце концов, несмотря на довольно слабое сопротивление, Карл стягивает с него промокшие до последней нитки изодранные джинсы, а после и бельё, быстро и без разговоров — Итану остаётся только жаться к нагретому пожелтевшему кафелю стены, сонно хлопая глазами. Жёсткие ладони остервенело растирают тонкую покрасневшую и распаренную теплом кожу, высушивая разморенное тело довольно большим куском какой-то ткани, намертво пропахшей машинным маслом. Он с трудом держится на одной ноге, упираясь спиной в стену, но после его с лёгкостью подхватывают сильные руки, заматывая в импровизированное полотенце, и снова куда-то несут. Мягкая подушка под головой и тяжёлое пушистое одеяло, пахнущее дешёвым стиральным порошком — чёрт, как же он устал... Карл ещё раз тормошит сонного Итана за плечо, заставляя того сесть в кровати, скрипнув пружинами жёсткого матраса. Пальцы обжигает жестяная кружка, в которой — кто бы мог подумать — плещется жирный мясной бульон. Итан глотает жадно и нетерпеливо, едва ли не задыхаясь, неожиданно понимая, что буквально по-звериному голоден. Насыщенный животный жир растекается по внутренностям, пусть и не питая до сытости, но приятно прогревая всё изнутри, окончательно приводя организм в норму. Он выпивает всё до последней капли, шершавая ладонь мягко и удовлетворённо треплет его по влажным волосам, тянет за них осторожно, чтобы тот лёг на взбитую перьевую подушку. Итан мгновенно проваливается в неспокойный сон. Вода поглощает его сразу же, чуть только он закрывает глаза. Его прокручивает в мутной темноте, грязный водоворот застилает взор зелёным матовым фильтром. Получается сделать рваный вдох — и дыхание тут же будто бы отрубает, что-то тяжёлое давит в горле, распирая сведённые спазмом мышцы прямо изнутри. Верх и низ меняются местами, словно его крутят на космической центрифуге, закладывает уши, по корню языка проходит горький вязкий комок тошноты. Широко раскрытый рот в одно мгновение заливает грязная вода, но секунду спустя его отпускает, рваный выдох вырывается тихим болезненным скулежом. Далёкий слабенький луч света, бьющий откуда-то сбоку, закрывает огромный чернеющий силуэт, вот-вот — и клыкастая рыбья пасть, щёлкая паучьими хелицерами, проглотит его полностью, не оставив и косточки. Шершавая рука мягко ложится на горящий потный лоб, вырывая из липкой игры раздражённого нескончаемым стрессом подсознания. Мозолистые пальцы зарываются во влажные волосы, отливающие в темноте жидким золотом, аккуратно проводят по коже короткими ногтями, успокаивая, концентрируя на ощущении прикосновения всё внимание и отгоняя чернеющие тени кошмаров. Итан рвано вздыхает, в захлёстывающем отчаянии ловит ртом сухой воздух фабрики, но после его отпускает, позволяя восстановить дыхание и панический ритм сердца. Успокаивается. Кошмары продолжают неумолимо преследовать его, заставляя задыхаться в поверхностном неспокойном сне, но Карл почти постоянно рядом, охраняет сторожевым псом в немом ожидании того, что должно случиться вот уже скоро. Слишком скоро. Итан с трудом просыпается несколько раз, лениво и устало приоткрывая глаза. Комната, выглядящая явно жилой, погружена в полумрак, лишь маленькая жёлтая лампа с тихим электрическим гулом освещает стол в противоположном углу. За ним практически неизменно находится Карл — его там не оказалось лишь раз — над плечами которого левитируют пара отвёрток и небольшой гаечный ключ. Кажется, снова что-то мастерит — у Итана едва ли не осязаемое чувство дежа вю. Ясные глаза привычно сверкают в полутьме жёлтыми плоскими искрами, когда тот ловит на себе его сонный взгляд. — Не спишь? — скалит весёлую улыбку Карл, вставая из-за стола и неся в руках сверкающую чистым полированным металлом часть протеза, ясно напоминающую собой стопу с продолжением лодыжки, но, кажется, немного другой структуры, чем раньше. — Так даже лучше, не придётся тебя будить. Дай-ка ножку, Aschenputtel. Ещё сонный Итан соображает с трудом и несдержанно шугается, когда Карл подходит ближе и откидывает с него край тяжёлого одеяла. Прохлада мгновенно окутывает ноги, пуская волну мурашек по хребту, прозрачные волоски бесконтрольно встают дыбом на загривке. Пытается машинально прикрыться, поправляя одеяло на бёдрах, ловит раззадоренный смешок на это в ответ. Отвлекается на стальной отблеск от левой руки, взгляд недоумённо цепляется за штырь, одиноко торчащий из-под расшитой розоватыми шрамами кожи. — Я снял протез, — тихо поясняет Карл, не отвлекаясь от механической ноги. — Требует ремонта. Итан кивает, пытаясь свыкнуться со странными ощущениями: нет руки. Тело мгновенно кажется чужим. И даже смешно от мысли, как легко и быстро разум на подсознательном уровне принял протезы как что-то естественное. Стараясь отвлечься, с интересом наблюдает, как Карл вставляет друг в друга стальные штыри, как прикручивает маленьким гаечным ключом болты на металлическом устройстве стопы, как проверяет работоспособность всего механизма. Протез другой, Итану не кажется: более лёгкий, более подвижный. Усовершенствованный. — Я тут... немного доработал, — чешет подбородок Карл, довольно осматривая свою работу. — Добавил амортизаторы на место малоберцовой кости и заменил стабильную ступню на рессору, чтобы не так сильно отдавало в колено. Приподними. Итан, скрипя пружинами старого матраса, садится на кровати и, уперевшись ладонью, послушно приподнимает изувеченную ногу. Сильные пальцы сжимают ступню, двигают, проверяя работу поршней, небольших малоподвижных стабилизаторов у основания лодыжки и то, насколько хорошо скреплены все детали. Довольная улыбка кажется слегка маниакальной — Итан уже знает, что Карл всегда такой, чуть доходит до его замысловатых механизмов и в общем излюбленной работы руками. Прячет ногу под одеялом, обжигая живую стопу металлическим прикосновением. — Ты вообще как? — словно невзначай спрашивает Карл, пряча глаза, возвращается обратно к столу. Достаёт, чтобы занять руки, из кармана плаща массивный портсигар, металлически сверкающий в жёлтом свете лампы изображением герба с подковой и лошадью, над плечом будто бы в нетерпении крутится маленький гаечный ключ. — Поспи ещё, а то и четырёх часов не выспал. Итан лишь безмолвно кивает в ответ, опускаясь обратно на тёплую примятую его головой подушку. Усмехается про себя мысли о том, что Карл слишком расщедрился: и тяжёлое одеяло, и чистое постельное бельё, пахнущее дешёвым порошком, и вообще все удобства. Наверное, потому что Итан уже после всех драк на смерть выглядит сам как Смерть — не иначе. Жалкое, должно быть, зрелище. В тишине щёлкают маленькие металлические ножницы с круглыми лезвиями, отщипывая кончик тёмной толстой сигары. — Если что, я наверху. Найдёшь. Тяжёлые сапоги гулко стучат по металлическому полу, тихо хлопает стальная дверь. Итан отворачивается к стене, закрывая глаза. Но ему не спится. Он ворочается с боку на бок, кажется, уже минут двадцать, безрезультатно жмуря и растирая до болезненного сухие глаза. От недосыпа и усталости ломит виски, но сна просто ни капли, как ни старайся. Постоянная бессонница из-за стресса — сущее наказание. В конце концов, он решает встать и пройтись, проветрить голову, чтобы выдуть из неё зарождающуюся в самой глубине неприятно пульсирующую боль. Стальные листы пола неприятным холодом обжигают стопу. В комнате холодно и темно, Карл, уходя, выключил настольную лампу, но привыкшим к темноте глазам не составляет труда найти большую чёрную кнопку на железной круглой ножке. Включив свет, Итан присматривается к новому протезу. Он действительно ощущается совсем по-другому: более лёгкий, более мягкий, искусный и замысловатый механизм смазанных поршней, установленный на месте икроножной мышцы, без труда с тихой вибрацией ходит туда-сюда, гася давление и удары от каждого шага, одновременного удерживая и регулируя подвижность стопы, которая, выполненная в форме рессоры, отдаёт непривычной для стабильного жёсткого железа мягкой прыгучестью в пятке при любом движении. И никаких болезненных ощущений. К этому удобству, пожалуй, придётся привыкать: Итан ведь уже успел смириться с мыслью, что каждый шаг будет отдавать тупой задвинутой на периферию сознания болью прямо в колено. Он замечает в углу комнаты металлический стул, на спинке которого висят его серые потёртые джинсы, с разорванной до самого колена правой штаниной, практически высохшие, лишь совсем немного влажные на заломах и толстых швах на карманах и по бокам. Шарит в поисках ещё хоть чего-нибудь из одежды — белья, например — под стулом находит только новые массивные ботинки с тёплыми толстыми меховыми стельками внутри. Присматривается к потрёпанным жизнью штанам: к колену присохла зелёная тина, с неприязнью соскребает её ногтем с серой бесцветной ткани. С трудом встряхивает одной рукой жёсткие джинсы, понимая, что придётся надеть их за неимением альтернативы, и надеясь, что после всех водных процедур они не сели ещё сильнее — и так ведь были немного малы ему — вдруг вздрагивает от звонкого металлического звука. Что-то небольшое упало на пол: зажигалка. Наверное, выпала из кармана. Итан поднимает её, сдувает пылинки и трёт сверкающее на металле красивое резное тиснение пальцем. Щёлкает крышкой, несколько раз быстро проводит по острому колёсику, вырывая искры и зажигая, наконец, слабенький огонёк. Выжила. Не сдерживает мягкую удовлетворённую улыбку. Закрывает крышку и кладёт массивную зажигалку на стол. Ёжится от прохлады, чувствуя, как волоски на живом предплечье встают дыбом, и, недолго думая, с большим трудом натягивает жёсткие после воды джинсы прямо так, на голое тело, едва управляясь одной только рукой — металлическим обрубком до локтя себе особо ничем не поможешь. Морщится недовольно, чувствуя, что деним неприятно отдаёт едва заметным запахом речной тухлой тины. Всовывает ноги в меховые тяжёлые ботинки, радуясь тому, что хотя бы ступни — точнее, одна из — не будут мёрзнуть, и кое-как шнурует их на самые простые узлы, помогая себе зубами — лишь бы держалось. Стол, залитый жёлтым светом лампы, пустует — пожалуй, единственная прибранная поверхность на всей фабрике, только стопка ветхих книг в углу, что-то про механику автомобилей и другое уже на немецком, Итану не разобрать. Сверху лежит потрёпанный блокнот, не сдерживает желания полистать чужое: множество схем его протеза ноги, полноценных — вариантов двенадцать, не меньше, хаотичные записи прыгают с полновесного понятного английского на приписки немецкого и, кажется, даже есть пара слов на румынском, последнее кажется чем-то случайным и бессмысленным. Зарисовки строения поршней, внутренняя схема закрытого короба с амортизацией под коленом, записи-размышления о той или иной детали механизма. Чуть дальше — немного о протезе руки, но меньше, словно у Карла иссякла изобретательская фантазия или просто не хватило времени — или желания — тщательно подумать об этом. Оставляет блокнот там же, где он лежал, переключаясь на несколько слишком старых потрёпанных временем фотографий, висящих над столом на блестящий лентах скотча. Изображение деревенского домика и летней протоптанной в высокой траве тропинки, убегающей в просторное поле, рядом — фото сельской католической церкви, которая угадывается только по силуэту креста на острой крыше, ведь бо́льшая часть снимка заляпана намертво въевшимися тёмно-бордовыми пятнами. Дольше всего Итан вглядывается в чернеющие силуэты пятерых людей на последней фотографии, которые дружно улыбаются в камеру, стоя по-братски в обнимку за плечи на фоне искусно спрятанного в густой листве и оттого едва заметного танка. Древняя выцветшая сепия не позволяет разглядеть лица, как и какие-либо чёткие детали на, кажется, солдатской форме — а возможно, он просто не хочет узнавать сверх увиденного, поражённый мимолётной догадкой. Взгляд скользит дальше, на потрёпанное, с потрескавшейся и облупившейся кожей старое кресло в дальнем тёмном углу, на невысоко висящую полку, заставленную замысловатыми железными фигурками, какие-то из них оказываются тяжёлыми и литыми, какие-то — словно собранными из ненужных запчастей, искусные и резные, на удивление красивые: тёмная ворона с прилизанными перьями, явно вылитая по трафарету, немного неказистый человечек из проволоки с шестерёнкой вместо головы, впечатляющая большая механическая лошадь, способная с тихим щёлканьем, как в часах, двигать тяжёлыми стальными ногами — Роуз определённо была бы в восторге от подобной игрушки. Хмурится странным неожиданным мыслям и ставит лошадь на место. Затем Итан наконец замечает глубокие царапины на стальных прибитых к стене листах прямо под полкой, словно ею пытались их прикрыть. И кое-где на полу, особенно у ножек железной кровати. Похоже на следы толстых звериных когтей. Странно, что не заметил сразу. Устало жмурит глаза, растирая пальцами внутренние уголки — сухость неприятно жжёт. Хватает со стола массивную зажигалку и, кое-как расправив взбитое в кучу одеяло на кровати — банальное воспитание всё-таки ничем не вытравить — тихо выскальзывает за дверь. Короткий коридор приводит его в просторное помещение, освещённое жёлтой круглой лампой под потолком, напоминающее нечто среднее между жилой комнатой, мастерской и кухней. Кажется, это место одновременно является всем и ничем: довольно большой стол в центре завален металлическим хламом и множеством инструментов от отвёртки и гаечного ключа до паяльника и газовой горелки, в дальнем углу висят кухонные шкафчики, на удивление деревянные, напоминающие мебель покинутых домов в деревне — только ручки блестят отполированным металлом, и слишком уж очевидно, что они ввинчены намеренно, ни капли не подходя под общий стиль. На тумбе под шкафчиками стоит одинокий жестяной чайник с мятыми боками, в нём оказывается немного воды, и Итан, недолго думая, присасывается прямо к узкому горлышку, опрокидывая чайник на себя и утоляя жажду. Вода с привкусом металла, кто бы мог подумать. Подходит к основному столу, всматриваясь в царящий беспорядок: мотки медной проволоки, обрезки изолированных проводов, какой-то небольшой механизм в центре с торчащей маленькой лампочкой, внутри блестит маслом нечто, напоминающее маленькие колодки, как в автомобильном двигателе, туда тянется переплетение небольших трубочек, неровно торчит пучок обрезанных и вручную перекрученных кое-где проводов. Недалеко — круглый кусок толстого матового стекла, напоминающий крышку, знакомые кожаные перчатки рядом. И россыпь инструментов вокруг, от паяльника до отвёртки. Он рассматривает кратко, но с интересом, его ещё со школьных проектов завлекала работа с подобными механизмами. На придвинутом вплотную к столешнице металлическом стуле висит бежевая застиранная до бесцветных пятен рубашка, явно одна из тех, что носит Карл. Итан решает, что он слишком замёрз, чтобы думать о каких-либо последствиях — тем более уж после пережитого он точно не хочет замерзать повторно, хватит с него ледяного холода до конца жизни — поэтому он накидывает рубашку на плечи в попытке согреться. Плотная ткань слишком заметно пахнет горьким табачным дымом, он кутается в неё, ясно ощущая, что тонет в размахе плеч. Тепло медленно разливается по мышцам внутри. В тени на одной из стен он замечает большой стенд, похожий на тот с фотографиями, что он видел ранее, до сна — образы в памяти расплываются цветными пятнами, был слишком усталым, чтобы действительно хорошо всё запомнить. Кажется, там были лица убитых лордов и... Мия. Да, его мёртвая жена мягко улыбалась ему с одной из прикреплённых фотографий. Забытое в битвах на смерть горе вновь болезненно кольнуло его глубоко внутри. Щелчок выключателя на тонком изолированном проводе, и белый свет заливает стенд перед глазами: большая подробная карта деревни и множество пометок красным маркером. «09.02», «B.S.A.A.», неаккуратные схематичные рисунки бомб, стрелочки и, кажется, значок полной луны. Несколько раз толстым кругом обведено одно из мест на задворках деревни и подписано большими печатными буквами: «РИТУАЛ». Итан задумчиво хмурится, до белых костяшек сжимая в ладони потеплевшую от контакта с кожей металлическую зажигалку. В конце концов, выключив длинный светильник над картой, невесело хмыкает себе под нос и направляется к давно замеченной лестнице в дальнем углу, ведущей куда-то вверх. Массивная стальная дверь поддаётся легко, и в лицо порывом ударяет зимний колючий холод. Затянутое тучами низкое громоздкое небо окрашено последними лучами холодного февральского солнца в ярко-золотой, освещая всё вокруг приятными глазу тёплыми цветами — Итану приходится подслеповато прищуриться, внутри фабрики света куда меньше. Взгляд с лёгкостью натыкается на темнеющую фигуру, стоящую впереди, у самого края широкой бетонной крыши, оббитой кое-где тонкими листами проржавевшего от времени железа. Выдох, и тяжёлая дверь мягко щёлкает позади. Итан подходит медленно, зябко кутаясь в плотную грязноватую ткань рубашки, заляпанную машинным маслом на кромках рукавов — заметил только сейчас, хватаясь за них пальцами и одёргивая в попытке унять мгновенно продирающий вечерний холод. Всё равно молчит, и слова не скажет о том, что ему слишком холодно, чтобы стоять здесь вот так, безмолвно и бесцельно. В ожидании чего-то бо́льшего, чего-то грядущего. Закат заливает долину под ногами ярким жидким золотом, отражаясь от пушистого белого снега и освещая всё вокруг, лучи мягко лижут пики горных вершин, громадными исполинами возвышающихся над темнеющей вдалеке, между острых скал, маленькой покинутой деревушкой. Свинцовые низкие тучи, застилающие всё вокруг, насколько хватает глаз, тонут в ярком и солнечном, концентрируя свет у поверхности, и кажется, будто небо горит ясным обжигающим огнём, как зажжённый кем-то факел. Вечернее солнце неумолимо катится к горизонту, вот-вот — и коснётся огненным пылающим диском острых заснеженных вершин, но пока лишь застенчиво прячется за мягкими облаками. Из-за отражения и игры света кажется, словно весь мир в это мимолётное мгновение утопает в ярких золотых красках и будто бы светится сам, по-доброму открыто и бесхитростно. Красота природы завораживает, успокаивает царящую в душе разрушительную бурю из страха, сомнений и обязательств. Итан рвано выдыхает, выпуская белое облако пара изо рта, впитывая в себя весь свет, до последнего закатного лучика — и обещая себе, что всё обязательно разрешится хорошо. Карл рядом не оборачивается на него, стоит тихо, задумчиво покусывая зубами кончик свежей незажжённой сигары и всматриваясь куда-то вдаль. Кажется, слишком погружён в свои мысли. Слишком заворожён открывшейся им двоим вечерней игрой света. Итан, отмерев, безмолвно вжикает колёсиком зажигалки и протягивает руку, зажигая обрезанную сигару. Маленький огонёк теряется на фоне пылающего оранжевым золотом низкого неба. Скрученные табачные листы с тихим треском сгорают в пламени — небесном, кажется, пламени — с первой глубокой затяжкой, превращаясь в бесцветный пепел. Карл, в удовольствии прикрывая глаза, простым благодарным движением касается полей потрёпанной шляпы и медленно выдыхает сизый смольный дым, кажущийся Итану слишком тёмным и неуместным на этом празднике света. — И... — голос неожиданно хрипит, и Итан, поёжившись, кашляет в кулак. — Что теперь? Карл смотрит в ответ тяжёлым нечитаемым взглядом, круглые солнцезащитные очки на его переносице совсем не скрывают белёсых глаз от Итана, стоящего сбоку, плечом к плечу. Он неторопливо стряхивает с сигары пепел, пуская его по ветру с высокой крыши фабрики, переминается с ноги на ногу, словно размышляет, как и что лучше сказать. — Соберём твою Роуз и... — неожиданно осекается, бесконтрольно облизывая губы, затем несдержанно скалит клыки и дополняет, агрессивно рыча: — и сотрём Миранду в порошок. Итан саркастически весело хмыкает, отводя взгляд и продолжая наблюдать за быстро меняющимся небом. Жёлтое сверкающее золото вечера стремительно и неумолимо сгорает, мягко переходя в насыщенно оранжевые краски зимнего заката. — Убьём её так же просто, как и всех других лордов? — пытается пошутить, поднимая и протягивая вперёд стальной обрубок левой руки. Культя и вживлённый в кость протез скрыты тканью рубашки, но плоско повисший от локтя рукав демонстрирует всё вполне наглядно. Слишком многое он уже потерял в этой деревне — во всех смыслах. Смерть Мии. Роуз в банках. Протезы, нервотрёпка, постоянные изматывающие кошмары. Итан уже уверен, что не удивится, если в битве с Мирандой ему придётся пожертвовать своей собственной жизнью. И, что довольно забавно... Он готов к этому. — «Всех»? — издаёт смешок Карл, передразнивая слово из фразы. Чёрт, точно. Факт того, что Хайзенберг — тоже лорд, постоянно стирается из памяти. Итан ничего не может с этим поделать. — Могу исправить, — наигранно серьёзно тянет Итан, хмуря брови в попытке показаться агрессивным. Но тут же мягко улыбается, не в силах противостоять хриплому смеху Карла. Они стоят молча некоторое время, наслаждаясь горящим оранжевым закатом. Спокойствие — вот, что сейчас чувствует Итан. Спокойствие и умиротворение. Он наконец-то собрал все колбы — да, Роуз ещё не спит целёхонькая у него на руках, но это определённо какой-никакой прогресс в той немыслимой ситуации, что он оказался — и может позволить себе сделать глубокий медленный вдох, растягивая такую необходимую для него сейчас паузу на несколько долгих блаженных минут. Зная, что есть надежда, настоящая, не призрачная надежда на спасение, дышать становится в разы легче. Блик из очков, мазнувший по глазам, неожиданно напоминает ему, возвращая в серьёзную колею. — Не знал, что ты спелся с B.S.A.A, — Итан тянет невзначай, но открыто даёт понять, что знает, что видел все подсказки и разобрался в них. Смотрит пристально, стараясь уловить любое изменение в лице. — Не спелся, — Карл неприязненно морщит нос, и это неожиданно смешит Итана. — Просто сотрудничаем. Точнее, сотрудничали ровно до того момента, пока эти ублюдки не решили меня кинуть, перестав выходить на связь, — немного разозлённо выдыхает горький тёмный дым, но тут же берёт себя в руки, скаля уже привычную насмешливую улыбку. — И вообще, как ещё, по-твоему, я достал на тебя такое подробное досье? Хотя да, про Луизиану у тебя на лбу написано, согласен. Итан хмурится и скептично смотрит на Карла в ответ, ловя на себе насмешливый взгляд из-за круглых тёмных очков. Недовольно поджимает губы, давя в себе желание снять с него эти очки к чёртовой матери, и решает пропустить странный комментарий мимо ушей. — И в чём заключалось это... сотрудничество? Пепел снова летит под ноги, кружась в порывах прохладного ветерка. Итан рвано дёргается от пронзившего холода и ёжится, зарываясь в плотную ткань рубашки, его ресурсы тепла иссякают чересчур быстро. Карл не замечает, слишком глубоко задумавшись, мусолит кончик сигары в нервно сжатых губах. Отвечает через несколько долгих секунд: — В уговоре, что они мне помогают убить суку Миранду, а я даю им информацию о её экспериментах с Мегамицелием, — выговаривает слишком быстро, словно стыдливо, и делает глубокую затяжку. Между ними повисает неловкая тишина, нарушаемая лишь воем слабого ветра и едва заметным треском сгорающих в оранжево-алом огоньке табачных листьев. — Что? — не выдержав, спрашивает Карл, скалится нервно, пытаясь скрыть эмоции за хищной улыбкой и тёмными стёклами очков. Но Итан слишком хорошо его читает сейчас. — Ты меня осуждаешь? — Нет, — ответ без раздумий, даже чересчур быстрый. — Тебя можно понять. Карл расслабляется практически мгновенно — это легко угадывается по его смягчившейся улыбке — расправляет плечи, успокаиваясь. Оранжевое низкое небо, освещающее долину ярким тёплым золотом, начинает приобретать алые оттенки, и горящий огненный диск солнца краешком выглядывает из-под плотного заслона облаков. Закатные лучи заливают крышу и две одинокие темнеющие фигуры. Итан, не скрываясь, смотрит открыто, как свет обрамляет резкий силуэт Карла, такого категорически неуместного во всей его рваной грязной одежде, с потрёпанной шляпой и в старых поцарапанных очках, на светлом фоне девственно чистой засыпанной снегом природы. Нездорово пергаментная кожа явно заработавшегося в помещениях тёмной затхлой фабрики человека кажется пыльно-бронзовой в оранжевом закатном свете, лучи открыто высвечивают торчащую из-под шляпы седину, визуально углубляют борозды возрастных морщин вокруг глаз и бледные отметины многочисленных шрамов, мелких и больших. Тот смотрит в ответ так же открыто и задумчиво, кажется, отмечая что-то про себя, когда тяжёлый взгляд белых ясных глаз неожиданно теплеет, рассыпаясь сеточкой тонких морщинок вокруг и будто поглощая в себя весь оранжевый небесный свет. Итан начинает заметно подрагивать под очередным ледяным порывом, продирающим до костей, вжимает голову в плечи в машинальной попытке согреться. Карл замечает и, зажав зубами сигару, резкими движениями стягивает с себя потёртый потрёпанный плащ, накидывая хорошо прогретую одежду на Итана уже знакомым движением. Тот не сопротивляется поначалу, но замечает, что Карл остаётся в одной хлопковой армейской майке, заправленной в не слишком уж тёплые для зимы штаны. Взгляд цепляется за неровный рельеф пульсирующего вырывающегося из груди каду, скрытого под тонкой тканью майки, и безмен на цепочке, с каждым движением звонко ударяющийся о затёртый жетон и жестяной корпус маленького карманного компаса. — Я вервольф, мне не бывает холодно, — мгновенно пресекает все возмущения и недовольства Карл, позволяя Итану лишь безмолвно хмуриться в негодовании, прожигая взглядом в ответ. Несмотря ни на что, в итоге он принимает, кутается в нагретую горько пахнущую табачными смолами и машинным маслом ткань, опуская заледеневшую руку в глубокий согревающий карман, роняя куда-то на дно массивную зажигалку. Холод отступает мгновенно, и в груди успокаивающе разливается что-то обжигающе тёплое, что-то, что он не чувствовал уже очень давно. Спокойствие. Защищённость. Непозволительная для него сейчас роскошь мысли, что он может положиться на кого-то, кроме самого себя. Мысли о том, что спасать и защищать может не только он сам. Безопасность дома. Блёклый почти полностью круглый диск луны, только выкатившийся над горным хребтом в лунном рассвете, едва заметно светится бледным белым над самым-самым горизонтом, касаясь краем кромки низких стремительно темнеющих облаков. — Знаешь, — вдруг вырывается само собой. Итан осекается, думает, что не стоит делиться подобным, что это глупость, но заинтересованный взгляд белёсых глаз из-за тёмных стёкол очков всё-таки заставляет его выдохнуть и продолжить. — Мия в последний месяц читала Роуз на ночь много сказок из местного фольклора. Осекается задумчиво, чувствуя, что словосочетание «последний месяц» отдаёт в груди чем-то слишком болезненным. Он не уверен, что сможет полноценно пережить свалившееся на него горе, когда — а лучше, если — вернётся к обычной человеческой мирной жизни. Хмурится и вздрагивает от неожиданно горячего прикосновения к плечу. — Так вот, — тянет Итан. — Ты вырколак. Карл опешивает. — Кто? — переспрашивает недоумённо, морщась и хмуря брови. — Вырколак, — повторяет Итан и не сдерживает весёлой и немного насмешливой улыбки, наблюдая за такой яркой реакцией. — Это демон в румынской мифологии, который способен принимать облик волка. По преданиям он съедает луну во время затмений. Смесь непередаваемых эмоций на лице Карла такая ясная и открытая, полная скептицизма, непонимания и даже немного отвращения, что Итан тихо и несдержанно смеётся, прикрывая рукой рот. — Ну да, это похоже на то, что сочинили бы те тупоголовые олухи из деревни, — в конце концов, хмыкает Карл в ответ, с трудом переварив новую информацию. И вдруг наигранно испуганно восклицает, кладя руку туда, где должно быть сердце вместо пульсирующего горячим выпуклым шрамом каду: — Только не говори мне, что ты в это веришь! Итан уже открыто хохочет, держась за живот, и, отсмеявшись, вытирает холодным запястьем выступившую на глазах влагу. — Ну знаешь, — улыбается он, успокоившись. — Ты ведь всё-таки перекидываешься в огромного волка. Мало ли, вдруг и луну ешь. — Да не ем я луну, — в напускном раздражении закатывает глаза Карл. — И как она вообще по этой легенде обратно возвращается? Сама вырастает, что ли? Итан прыскает в кулак, весело прищурившись. — Вроде, да, — кивает в ответ. — Вырастает из крошек, выпавших из волчьей пасти, или типа того. — Ну и бред, — фыркает Карл, медленно затягиваясь сигарой. — Волки, знаешь ли, слишком голодные существа, чтобы оставлять крошки. Постепенно и неторопливо оранжевое закатное небо загорается бордово-алыми всполохами, заливая долину огненной пылающей кровью. Бледный лунный диск поднимается выше над горами, светит всё ярче, сменяя собой неумолимо скатывающееся за заснеженный горный хребет солнце. Свет сменяется тьмой, становится холоднее, февральский мороз кусает за покрасневшие от ледяного ветра щёки. Итан не может оторвать взгляда от медленного табачного выдоха. Смольный сизый дым в огненно-алом свете заката кажется тёмно-фиолетовым, чернильным, закручивается витиеватыми спиралями и быстро рассеивается в ледяном воздухе. Мягкий порыв ветерка слегка мажет по его лицу терпкой приятной горечью — той самой знакомой, успокаивающей, пропитывающей всё тело горечью, которую вдруг захотелось почувствовать прямо сейчас, неожиданно и сильно, до дрожи в коленях, глубоко в себе там, под рёбрами. Итан тянется вперёд необдуманно, машинально, но даже не пытается отдёрнуть себя, словно не в силах контролировать свою собственную руку. — Можно?.. — шепчет одними обветренными губами. Карл смотрит в ответ удивлённо, будто даже испуганно немного, бликуя в ответ ало-оранжевым отражением горящего пламенем неба из тёмных круглых стёкол. Недолго думая, выпускает сигару изо рта с тихим свистящим выдохом, горький дым с новым порывом ветра ударяет Итану в лицо случайно, и тот шумно вдыхает, набирая полные лёгкие горького приятного яда. Мимолётно касается холодной ладонью горячих шершавых пальцев — кожаные перчатки остались на заваленном хламом столе в жилой комнате-мастерской-кухне, он помнит — обхватывает толстую сигару незнакомым движением. Смотрит задумчиво на тлеющий алым кончик, пытаясь понять, как подступиться — весь его сигаретный опыт начался и тут же закончился давным-давно, а какие-нибудь «Marlboro Red» были едва ли не самым крепким, что ему довелось попробовать вдохнуть в этой жизни глубокой затяжкой. — Не тяни слишком сильно, — напутствует Карл, в белых глазах, скрытых за очками, пляшут смешинки нетерпения. Пожёванный кончик ложится на губы приторно-шоколадной шершавой терпкостью, Итан машинально касается его языком, растягивая по рецепторам сладость, стараясь не думать ни о чём лишнем, холод хорошо замораживает и выветривает любые мысли из головы. Немного неумелая тяжёлая затяжка сопровождается тихим хрустом сгорающих табачных листьев и ярким отражённым в тёмных очках алым огоньком, прочертившим узор в сгущающейся темноте наступающих сумерек. Яркая искра кажется кусочком закатившегося за горизонт солнца, кажется, Итан чудом успел поймать за хвост последний закатный лучик. Выпускает сигару изо рта и машинально делает глубокий вдох, как с сигаретой. Концентрированная горечь мгновенно прокатывается комком на корне языка, сжимает тисками глотку, проезжается по чувствительным слизистым острыми вспарывающими когтями, выворачивая язык и раздирая гланды. Он закашливается надрывно, до выступившей на глаза влаги, не в силах сделать новый вдох чистого морозного воздуха, ошеломлённый тем, насколько же крепким по никотину и смолам оказался тёмный дым, который мгновенно впитывается в кровь и ударяет в голову. Карл хрипло смеётся: — Я же говорил, аккуратнее, — перехватывает из ослабших заледеневших пальцев сигару, делает медленную затяжку, выпуская тёмное клубящееся облако. — Привыкнуть нужно. Итан смотрит, пытается уловить хотя бы мимолётную перемену на заросшем щетиной лице, хоть один дрогнувший мускул от той непомерной крепости качественного сильного табака. Но этот отчаянно горький горячий дым настолько привычен Карлу, насколько привычен простой воздух любому живому существу: он им дышит. Он пропитан им насквозь, одежда, волосы, даже кожа. Итан не уверен, это зависимость или уже настоящая жизненная необходимость. Итан хочет узнать, насколько глубоко в пергаментную кожу впиталась эта едкая терпкая горечь. Жмурится и встряхивает головой, чувствуя прошибающий волной дрожи озноб от колен до шеи, вдоль хребта, пытается вытряхнуть из мыслей странные образы. Его необычно ведёт, как под крепким алкоголем, и это заставляет сердце панически подпрыгнуть и зайтись в быстром темпе у самого горла. Не хватало ему ещё улететь от одной затяжки. Но тело — оно успокоилось, расслабилось мгновенно, стало ватным и умиротворённым, никотин тут же расплылся тёплой волной по артериям вместе со слишком глубоким вдохом, доставляя успокаивающее удовольствие в самые дальние мышцы. Горечь приятно дерёт горло, чувствуется терпким привкусом на языке, на губах. Но как-то... не совсем так. Не так, как должно быть. Он снова тянется к тлеющей сигаре в горячих ладонях, перехватывает толстое основание дрожащими пальцами. Карл скалится, тянет улыбку с проступающими звериными клыками: видит, прекрасно видит, как мгновенно развезло Итана, как накладывается никотиновая эйфория на недосып, на стресс, на пережитые ужасы последних дней. Видит — и послушно протягивает сигару в дрожащую ледяную руку. Снова затяжка, более медленная, более вдумчивая. Итан, наученный, не глотает дым сразу же и глубоко, позволяет ему плавно вытечь изо рта с тихим выдохом, забраться не в лёгкие, но терпко мазнуть по горлу, концентрированной крепостью ударить в нос, в чувствительные пазухи практически до новой влаги на глазах. Перекатывает горячие смолы на языке, пытаясь прочувствовать, насладиться вкусом, дорваться до того самого необходимого сейчас ощущения. Горько, терпко, немного будто бы отдаёт шоколадным оттенком хорошего табака по губам. Но не так, это не та горечь, которую он действительно хочет почувствовать. Не хватает чего-то. Не хватает... горячего и влажного выдоха, жёстких обветренных касаний, от которых выворачивает всё внутри наизнанку из-за неправильного, запретного ощущения. Не хватает... Нет, это не Итан — нечто внутри, безумное и напрочь дикое, вымуштрованное и одновременно выбесенное последними событиями этих дней, тянется бессознательно, бесконтрольно вперёд, вытягивая шею в попытке коснуться, урвать то самое, из-за чего обязательно вновь вывернет наизнанку — до приятно горячего глубоко внутри. Подаётся к теплу, трясясь от февральского вечернего холода, касается бездумно желанных, потрескавшихся и шершавых, царапающихся наждачной бумагой, так приятно касающихся его... Голова, это голова идёт кругом. От никотина, точно. Слишком крепко, слишком горько, по языку глубоко внутрь, по рёбрам, касаясь сердца, бьющегося в панике никотинового опьянения, ниже и ниже. Жарко. Шершавые пальцы успевают перехватить тлеющую алым огоньком сигару, едва не ткнувшуюся пылающим кончиком прямо в голое плечо, и освобождённая ладонь сгребает в охапку тонкую армейскую майку на горячей груди в попытке поймать бетонную поверхность, уходящую из-под ног. Щёку неприятно обжигает ледяное стекло очков, и он всё-таки сдирает их нахрен, едва не откинув в порыве куда-то вбок — прячет в глубоком кармане плаща. Сумерки накрывают их стремительной чернильной темнотой. Ясные глаза светятся жёлтым, заставляя Итана замереть и всмотреться — в сантиметре от неизбежного. Словно там, по ту сторону волчьих глаз, всё ещё горит золотой закат застывшего мгновения бесконечного вечернего света. Губы обжигает влажный нетерпеливый выдох. Широкая ладонь опускается на его спину, и даже через ткань плаща чувствуется, насколько она горячая. Греет, спасает от ледяного ветра зимних сумерек. Губы касаются губ, слегка обветренные и жёсткие — потрескавшихся, болезненно слизанных на морозе из-за постоянного бесконечного стресса. Горькие, правильно горькие. Терпкие, насквозь пропитанные табаком и сгоревшими в тлеющем пламени смолами. Итан бесконтрольно, бездумно слизывает с них вкус, цепляется языком за выступившие острые клыки, приглашающе, заигрывающе приоткрытые, как стальной капкан. Рука сама тянется по горячей груди вверх, касаясь бешено пульсирующего каду, цепляясь за звенящие безделушки на цепочках, поднимаясь до крепких ключиц, покатого плеча, впивается ледяными пальцами в горячую открытую шею, чувствуя вставшие дыбом жёсткие волоски вдоль хребта, так похожие на редкую волчью шерсть. Кажется, Итан вовсе повис на широких плечах, голова идёт кругом, и только горячая крепкая хватка на поясе не даёт ему напрочь свалиться с крыши. Плотное касание тела к телу обжигает даже через несколько слоёв одежды. Сильная ладонь на спине сгребает в кулак жёсткую ткань потрёпанного плаща, клыки нетерпеливо, агрессивно цепляют за нижнюю губу — и это словно будит Итана, заставляя испуганно распахнуть глаза и, отодвинувшись, сделать рваный болезненный вдох. Глоток ледяного воздуха мгновенно замораживает глотку и голову, кое-как отрезвляя разум. — Ты дрожишь, — тихо выдыхает Карл, чуть крепче прижимая к себе Итана за спину. Слова теряются за паническим тяжёлым стуком крови в ушах, Итан едва ли понимает, что ему что-то говорят. Сердце болезненно сильно бьётся о рёбра, накатывающий глубоко в груди жар плавит всё внутри, резонирует с ледяным зимним холодом в обожжённых дымом лёгких, пуская по спине волну мурашек и колотящий морозный озноб. — Ч-что? — переспрашивает тот, слепо и бездумно уткнувшись взглядом куда-то в грудь, на посверкивающий в темноте затёртый временем жетон. Просто пытается отдышаться, хватая ртом стылый воздух. — Ты. Дрожишь. — Карл повторяет терпеливо, чеканя слоги, его ладонь мягко проезжается вверх по рёбрам, заставляя того ещё сильнее затрястись. — Холодно. Пойдём внутрь. *** Итан сидит на знакомой жёсткой кушетке, накрытой лишь одной тонкой желтовато-белой застиранной простынёй, измятой и выпачканной пахучим машинным маслом до въевшихся намертво пятен. Прожигает потерянным взглядом широкую спину в полутени за столом, пытаясь безуспешно унять панику в голове, всё так же идущей кругом. Они, кажется, поцеловались. «Блядь...» — испуганно-обречённое мелькает в мыслях. Карл дотащил Итана до знакомой операционной комнаты, затерянной в душных коридорах фабрики, чуть ли не силком за шкирку, потому что у того просто не шли ноги, посадил на кушетку, предварительно стянув с острых плеч свой потрёпанный плащ и кинув его рядом с собой прямо на стол. Итан же — едва дышит. Жёсткое горькое прикосновение к губам всё ещё горит обжигающим огнём, и шершаво-колкое — на подбородке, тоже. Слишком, это всё для него — слишком. И горячие касания к спине — слишком, и острые цепляющие губы клыки, и горько-солёная кожа под пальцами, и перекаты сильных стальных напряжённых мышц, и вставшая дыбом жёсткая шкура на шее у кромки тёмных спутанных волос, и царапающая щёки густая щетина, поблёскивающая сединой, и горький терпкий вкус, от которого голова идёт кругом и внутри всё переворачивается. И жар, нестерпимый, болезненно обжигающий жар под рёбрами и ниже, глубоко внутри, невыносимо жмущий в жёсткой ткани штанов. В неприятной повисшей в операционной тишине лишь тихо лязгают металлом механизмы стальных пальцев в умелых ладонях Карла. Итан сидит молча, безмолвно, уткнувшись слепым взглядом в кафельный пол под ногами, едва ли умудряясь нормально дышать в попытке унять только начавшую его отпускать паническую тахикардию. Слишком погружён в испуганно скользкие, бессвязно мелькающие мысли — вздрагивает от неожиданного прикосновения к плечу через плотную ткань рубашки, не заметив, как из полутени уже подошёл к нему только что работавший за столом Карл. Сжимается весь тут же, надеясь, наверное, и вовсе раствориться в воздухе. Щёки горят нездоровым огнём, а сердце глухо и тяжело стучит, бьётся о рёбра. Карл лишь скалится раззадорено, сверкая глазами, открыто насмехается над нелогичным человеческим поведением, непонятным, глупым. Не говорит ничего вовсе, словно не было никаких неправильных порывов и касаний, молча звенит механизмами руки, играясь в воздухе отвёрткой и маленьким гаечным ключом. Паранормальной силой подтягивает к себе металлический стул, садится ровно напротив, словно невзначай касаясь острых колен. Тянется, будто специально, медленным движением к горлу, мажет шершавым пальцем по тонкой чувствительной коже под кадыком, у самого воротника, пуская волну мурашек вдоль позвоночника, с лёгкостью расстёгивает расхлябанные пуговицы. Итан молчит, прожигает хмурым нечитаемым взглядом забитую железными пластинами стену, только дышит глубоко и шумно, из последних сил стараясь не дрожать под случайными горячими прикосновениями ладоней к исчерченной бледными шрамами груди. Не мешает медленно стягивать с повреждённой руки рубашку, оставляя ткань свободно болтаться на другом плече, потому что у Карла на коленях лежит металлический протез, а в воздухе дёргано крутятся инструменты — ему просто нужно поставить механическую руку, ничего больше. С испугом ощущает в груди что-то, напоминающее фрустрацию. Жмурится, отгоняя странные мысли. Не надо совершать ошибок, Итан. Одну из них ты уже совершил там, на крыше, разве не хватит? Мажет взглядом по лицу Карла. Во взгляде белёсых глаз, кажется, ничего, кроме профессиональной сосредоточенности: всматривается в штырь, торчащий из стянутых шрамами мышц, ловит ладонью отвёртку и начинает что-то откручивать, отвинчивать, подготавливая основу для новой детали. Шершавые пальцы ведут по изгибам толстых неказистых шрамов, поддерживая обломанную культю, приподнимая так, чтобы было удобнее работать, но касания жгут, несмотря на повреждённую жёсткую кожу, Итан вздрагивает каждый раз и недовольно ведёт плечом. — Расслабь мышцы, — мягко просит Карл — именно просит, не командует, как это было раньше. Итан смотрит на него недоумённо, вновь дёргано ведёт плечом, пытаясь понять, что от него хотят — будто так просто «расслабить» руку, которой нет. Вдруг плечо накрывает горячая ладонь, прикосновение аккуратное, но ощутимое, и пальцы начинают разминать и продавливать сведённые спазмом мышцы. Итан рвано выдыхает. Импровизированный массаж оказывается неожиданно приятным и расслабляющим. Затем Карл подставляет и прикручивает железную руку к штырю, натягивает тонкие стальные трубочки, с тихим щелчком подключая их к резным механизмам ниже локтя — это оказывается немного болезненным, словно острые иглы неожиданно впиваются в определённые места под кожей, но мышцы, намертво облепившие вживлённую сталь, до пугающего послушно цепляются за предложенное и смиренно срастаются с протезом, принимая за своё. Итан привычно разжимает стальные поблёскивающие маслом пальцы, отвечающие движением максимально охотно, пусть и с едва заметной задержкой. Белые глаза напротив, кажется, светятся изнутри нездоровым восторгом. — Прекрасно, mein wirklich besonderes, — голос тянется и вибрирует глубоко в груди, звучит до того довольно, что Итан вдруг сам чувствует странное удовольствие от того, что смог угодить. — К слову, я в строении здесь особо ничего не менял, только почистил, смазал и повреждённые болты заменил, где они вплавились в механизмы. Поглаживающее касание целомудренно ведёт по шее, словно открытая честная похвала, награда за успешную работу, хотя едва ли то, как послушно принимает мутировавшее тело сталь, зависит от сознательного выбора — Итан открыто подставляется под руку прежде, чем успевает достаточно это обдумать. Его тело — оно хочет. Хочет нежности мягких возбуждающих касаний, хочет похвалы за всё вытерпленное и пережитое, хочет получить желанное удовольствие от хорошей разрядки, которой его лишили уже очень давно в условиях с треском расходившейся по швам семейной жизни. Тело устало от боли и постоянных ран, теперь оно хочет урвать заслуженный кусок удовольствия. Самый обычный тактильный голод, разбуженный, раззадоренный случайной близостью с тем, кто способен удовлетворить. Шершавая ладонь с наслаждением обводит выступающие острые ключицы, давит чуть болезненно на нездорово выпирающие косточки. Итан недовольно жмурится, опускает послушно работающую механическую руку на кушетку, упираясь — и словно невзначай открываясь сильнее. Большой палец проезжается по ключичной впадинке, неторопливо изучая узор тонких бледных шрамов на груди, застарелых, оставленных спрятанными в болотах Далви кошмарами, и свежих, полученных на память о безымянной деревне, затерянной где-то в румынской глуши. — Знаешь, — тихим хриплым полушёпотом тянет Карл, проезжаясь ладонью ниже, аккуратно задевая напряжённый от холода и горячего возбуждения сосок, заставляя Итана не раскрывая глаз подавиться вздохом. Пересчитывает пальцами выпирающие рёбра, пуская по бледной коже россыпь мурашек. — Раньше весь Вермахт, не затыкаясь, шептался о том, что фюрер хотел создать сверхчеловека, — Итан, нахмурившись, пытается вслушаться в тихие свистящие слова, но смысл слишком легко ускользает от него, утекает сквозь пальцы, заглушаемый отчаянно сильным стуком крови в ушах и тяжёлым рваным дыханием. — Синтетического солдата, который завоюет для него мир, — горячая ладонь скользит ниже, медленно обводит плоский впалый живот, короткие ногти неожиданно царапают тонкую кожу, заставляя вздрогнуть, пуская волну мурашек по хребту. — Я в успех этой идеи не верил никогда, даже после того, как смог сделать своего Штурма — человеческое тело слишком слабое и уязвимое, оно не способно достичь эффективности машины, — пальцы, словно в подтверждение слов, прочерчивают линию вдоль тонких шершавых на ощупь шрамов, обводят маленькую впадинку пупка, опускаясь непозволительно низко, к самой кромке болезненно жмущих джинсов. — Но ты... Нестерпимо горячая ладонь накрывает выпуклую ширинку, заставляя испуганно замереть, подавившись вздохом, широко раскрыть глаза — и застыть. Белёсый затуманенный взгляд напротив горит непередаваемо чувственным: коктейль из обжигающего звериного возбуждения, чистого искрящегося удовольствия и настоящего искреннего восхищения открывшейся взору картиной. — Ты, Итан, способен положить весь мир к своим ногам. Ему напрочь срывает крышу — отчаянно стонет куда-то в горько-солёную шею, уткнувшись носом в горячую кожу. Удовольствие, до болезненного сильное, прошибает вдоль позвоночника: от обжигающих пальцев, мягко и требовательно массирующих член сквозь плотную потрёпанную ткань, от неприкрытого откровенного обожания в сверкающих возбуждением глазах. Карл нависает над ним тяжёлой чёрной тенью, вклинив одну ногу между колен, заставляя развести их и откинуться назад, на стенку, обжёгшую металлическим холодом выпирающие лопатки. Кантер на цепочке оглушающе громко звенит, трётся между телами, ударяясь об острое плечо. Сильная нетерпеливая рука едва ли справляется с пуговицей, вжикает ширинка, и Итан вновь давится воздухом, рвано вдыхая через приоткрытый рот, машинально, бездумно подаваясь вперёд, навстречу жёсткой ласке. Горячая ладонь, ныряя под плотную ткань, касается бархатной кожи, нетерпеливо, словно заигрывая, обводит выпуклый рельеф вен. Итан, не выдержав, проезжается широким жестом по напряжённой спине, сгребая пальцами в кулак тонкую ткань армейской майки, обжигает влажным тяжёлым дыханием кожу у основания шеи. Сконцентрировавшийся в паху жар, кажется, вот-вот взорвёт ему голову, как и всё происходящее, ощущаемое не иначе, чем дурным странным сном. Джинсы слишком заметно мешают, и Карл, нетерпеливо по-звериному рыкнув ему в ухо, резким движением подхватывает Итана под колени, рывком стягивая жёсткую ткань и подтягивая его к себе по кушетке вместе с застиранной простынёй, с одной стороны краем упавшей на пол. От этого собственнического агрессивного движения перехватывает дыхание и сердце испуганно заходится в глотке. Неожиданно хочется ещё. Итан зарывается живыми пальцами в спутанные седые волосы, чуть болезненно сгребая их в охапку, мажет щекой по жёсткой колючей щетине, делая рваный вдох в отчаянной попытке унять захлёстывающие с головой пугающе сильные эмоции. Карл гортанно рычит над ухом, сжимает в ладони член, большим пальцем чуть болезненно проезжаясь по открытой головке. Ведёт жёсткими и шершавыми, как наждачка, губами по раскрытой шее, кусает и метит тонкую бледную кожу, свободной рукой гладит напряжённую спину, проезжаясь по выступающим рёбрам и острому хребту. Неожиданно ныряет вниз. — Кар-рл... — хрипит было Итан, пытаясь остановить, но произнесённое имя несдержанно переходит в тихий отчаянный стон. Карл скалится в невозможно довольной улыбке, по-собственнически проезжается шершавыми ладонями по раскрытым худым бёдрам и берёт, заглатывает ещё глубже. Итан не знает, куда себя деть: болезненный жар кипит под кожей, вот-вот — и свернётся кровь в вспухших венах. Закидывает назад голову, ударяясь затылком о ржавую железную пластину, закусывает губу чуть ли не до крови в попытке сдержать рвущийся из груди новый стон, только дышит через нос шумно и загнанно. Живые пальцы запутались в длинных волосах, зарывается ими глубже, аккуратно скребёт ногтями по коже, пытаясь поделиться хоть частью того удовольствия, что сейчас разрывает его изнутри. Обжигающий жар рта исчезает с мокрым шлепком, Карл доводит его до разрядки быстрым движением горячей ладони — Итану не нужно много. Острые плечи бьёт крупная дрожь, сводя спазмом усталые мышцы, скручивая в спираль расплавленные невыносимым жаром внутренности. Мгновение, и его накрывает тёплая волна мягкого удовольствия. Он расслабляется, повисает на покатых плечах, бездумно проезжаясь губами по изгибу солёной шеи, чувствуя наполняющую всё тело приятную тяжесть. В панике мелькавшие в голове мысли сейчас загустели и тянутся сладкой липкой патокой, едва ли получается о чём-либо думать. Горячая рука на спине проезжается от поясницы вверх вдоль торчащих острых позвонков, шершавые пальцы зарываются в белобрысые волосы на затылке. Карл обжигает тёплым влажным выдохом ухо, заставляя Итана машинально поёжиться, неряшливым движением вытирает ладонь о край простыни с кушетки и, отстранившись, деловито ловит механическую кисть, начавшую вдруг странно прощёлкивать шестернёй в основании большого пальца. Словно прямо сейчас и вовсе ничего не произошло. Итан вдруг недоумённо хмурится, елозя на кушетке и с трудом застёгивая дрожащей от перенапряжения рукой пуговицу на штанах. — Ты нацист? — голос звучит сипло и сдавленно. Карл, не ожидавший такого вопроса, замирает, удивлённо подняв брови, смотрит в ответ пристально, а затем вдруг взрывается хриплым хохотом. — Это правда то, что сейчас тебя интересует? — отсмеявшись, наконец уточняет Карл, утирая тыльной стороной ладони выступившую влагу с глаз. — Нет, но... — Итан тушуется, отводит взгляд, чувствуя, как отчаянно горят щёки. В его мыслях сейчас такой сумбур, что он едва ли справится найти ещё хоть какую-то тему для диалога. Он скорее будет вновь и вновь прокручивать в голове только что произошедшее и молиться, чтобы прямо сейчас земля разверзлась и поглотила его с головой. — Когда случается война, у простого солдата не спрашивают мнения о сторонах, ему просто дают в зубы автомат и грозят расстрелом в случае невыполнения приказов, — по-простому жмёт плечами Карл, чересчур сосредоточенно ковыряясь отвёрткой в механизме ладони, поправляя выскочившие из пазов стержни. — Так что да, я воевал, пусть и политика партии казалась мне бредом вшивой собаки. Он подбирается весь мгновенно и теперь кажется отрешённым, притихшим. Итан закусывает губу, понимая, что сказал глупость, мгновенно оттолкнувшую Карла от него. Понимая, что хочет ещё раз увидеть взгляд белых сверкающих глаз, переполненных искренним обожанием, выплёскивающимся через край. Тянется прохладной живой ладонью вперёд и накрывает шершавые пальцы на стальном запястье, заставляя те безмолвно замереть. Ведёт выше по горячей коже, тянет осторожно на себя. Рука держит за тыльную сторону предплечья, и Карл, отпуская наконец протез, берёт его точно так же, рука к руке, смотрит тяжёлым глубоким взглядом глаза в глаза. Итан, боясь дышать, медленно скользит обратно к покрытой мозолями ладони, подводит её к своему лицу, касается носом узловатых суставов пальцев: пропитанная насквозь табаком кожа пахнет терпкой горечью. Приятной, знакомой, той самой горечью. Замечает, как пульсирует выпирающий шрам каду на груди, спрятанный под тканью армейской майки: быстро и тяжело. И несдержанно, испуганно вздрагивает, мазнув взглядом по характерной выпуклости в штанах, упирающейся в широкий ремень. Карл, выдернув свою руку из прохладной ладони, рваным движением отстраняется и широким шагом уходит в полутень, быстро сгребая со стола свой плащ. Словно... сбегая. Всё металлическое мгновенное заёрзало, задвигалось на столе, выстраиваясь в некое подобие порядка — Итан почувствовал протезами влияние паранормальной силы, тянущей куда-то против воли. — Меня некоторое время не будет на фабрике, не ищи, — хрипло бросает через плечо, вжикая колёсиком вернувшейся ему зажигалки на проверку. — Карл... — тихо зовёт его Итан, перебивая, но тот словно не слышит. — Можешь пошататься по этажам, я всех солдат деактивировал и собрал в цеху, — продолжает говорить он, щёлкая крышкой зажигалки и немного нервно перекладывая с места на место разбросанные по столу инструменты. — Вдруг найдёшь что ценное. — Карл! — получается чуть громче, чем следовало. — Да что!? Он резко оборачивается, держа в руках длинный плащ, весь металл в воздухе мгновенно застывает. Белёсый агрессивно сверкающий из полутьмы взгляд мажет по вздрогнувшему съёжившемуся на кушетке Итану, полуголому, с висящей на одном плече чужой широкой рубашкой, в не до конца застёгнутых съехавших джинсах с изодранной штаниной, открывающей сверкающий сталью протез, и тут же смягчается. Медленно шумно вздыхает. — Что, mein Untergang? — говорит уже куда мягче. Итан хмурится и поджимает губы. Он хочет спросить слишком о многом прямо сейчас. Что их ждёт дальше? Что будет завтра, в полнолуние? Куда он вдруг уходит? В конце концов, что вообще, чёрт возьми, только что в этой комнате произошло? — Твои... — выходит сипло, и приходится откашляться в кулак, прежде чем продолжить, — твои раны. На спине. Тебе не нужно снять швы? Белый ясный взгляд сверкает неприкрытым отчаянным удивлением. — Раны? — делает вид, что пытается вспомнить. — А, нет. Я справился. Всё нормально. И скрывается в темноте соседней лаборатории, хлопая дверью.