În pragul primăverii și al morții

      Странник проходит обряд инициации в виде приглашения к совместной молитве. От чего-то, куда спокойнее наблюдается за этим издалека - уступить своё место в кругу взявшихся за руки и преисполненных верой. Потому что - когда ещё выдастся ему такая возможность? От некоторой гордости лучезарен её внутренний ориентир, подобный свету фитиля одинокой свечи, невесть кем и для чего зажженной … за всеобщий упокой. Девичьи ладони складываются в независимый молитвенный замок, смиренно прикрываются веки, язык вторит знакомому с детства тексту, тональность женского тихого голоса вливается в калечный унисон. Кажется, что душевному единству в такие моменты нет физических преград, для веры не существует эстетических предрассудков. Крещение общим доверием и уязвимостью. Только сейчас, поднимая это воспоминание из архивов сознания, Анка оценивает, что тот чужак не корчился, не плевался кровью и смрадом, не рассыпался в прах от прикосновения к светлому слову. Не складываются её подозрения.       Заслышав возню, вопли непередаваемой боли отца Леонардо, девушка резко открыла глаза, надеясь застать всех за идиллистической помощью нуждающемуся. Мало ли тот испускал свой последний дух. Но сложилось всё, таким образом, что он только начинал обретать новую жизнь. Отречённую от человеческой, во всех смыслах этого выражения. Хаос в глазах неподготовленного свидетеля выглядит не плавно и пластично, а скорее как диафильм. Кадр за кадром, топорно и резко. Каждое действие вписывается в секунды. Разбитая керосиновая лампа выпустила некоего зловещего Джина, сметающего всё живое на своём пути. Анка хватается за занозистый дверной проём, от того, что колени подкашиваются при виде хладнокровной расправы при помощи тесака над телом бедной Луизы. Хруст ломающихся костей и звон разбивающейся о голову винной бутылки. Лезвие входит как в тёплый кусок сливочного масла: от ключиц и ниже к самой груди. Искры пляшут звёздами на груде самых разных осколков и уставившихся в пустоту открытых глазниц. Красный свет занимающегося пламени очерчивает контур лица Итана. Игра света срывает с него маску обескураженности, обман зрения накладывал на его глаза пелену недоброй тени. Всего на мгновение обернулся к молодой девушке. Она как вкопанная по колени, металась одним лишь взглядом, пока кто-нибудь из навзничь упавших людей встанет, разбудить ли их? Секунда без дыхания. В голове одно единственное истерическое “БЕГИ!”. Скашивает с места только череда залпов по изуродованному до неузнаваемости телу отца Елены. Пороховой шквал заставил схватиться руками за голову, защищая уши от громких звуков стрельбы, легко воспламеняющиеся волосы от падающих обломков. Она уже не видит, как двое бежали в обход, в гаражное помещение, уводя за собой чудовище. Смог заставлял глаза слезиться в защитной реакции, но душа велела плакать от испуга. Щёки, покрытые солёной влагой, пощипывало окружающим жаром. Горели в основном балки и крыша, деревянная мебель, которая в худшем случае и так должна была пойти на истопку камина. Выстеленные пёстрыми коврами полы вспыхивали словно солома. Невидимым огнём горели пятки и кончики ушей. “Икар в этот раз летит отнюдь не к солнцу”. Единственный возможный выход – через чердачное окно. Сам по себе этаж был “резервным”, хоть и строился вперёд здания. А то и являлся последней оставшейся нетронутой частью первозданной румынской хаты. Ступени предательски потрескивают под ногами, заведомо зная свою судьбу – прогнуться под тяжестью, переломиться как щепка и превратиться в угли. Здесь даже не хранились особо тяжелые вещи в целях безопасности. Но с функцией сторожевой вышки для веса одного единственного старика Юлиана это место справлялось. И даже с ворчливым упрёком под его ногами не скрипели половицы. Лживая сказка про трёх парнокопытных розовощёких братьев и прочность на совесть построенного каменного строения: это место само по себе было похоже на свинарник из-за контингента находящихся внутри.       Самым неприятным образом она приземлилась на истоптанную каменистую землю. Упала на ноги, но тут же перекатилась через голову кубарем и распласталась по поверхности, совсем без сил. С минуту лежала, уткнувшись щекой в острую гальку, неподвижно, глотала контрастно свежий морозный воздух - голова оправлялась от шокового состояния. Самозащита в мелочах. А затем и всё тело целиком, если не сразу подскочило, как ни в чём не бывало, постаралось хотя бы отползти в сторону, с целью подать признак жизни самой себе. Пришло и осознание того, что опасность может последовать за ней тем же путём, обладая недюжинной силой и ловкостью, забраться на чердак по горячим следам будет как плюнуть и растереть. Подтягивая корпус усилиями одних лишь рук, заставляя свои закопчённые мышцы и кости жить дальше, принимались первые меры. А затем, перебирая по-звериному всеми четырьмя конечностями, Анка юркнула в запустевший угол участка, спрятавшись там, где раньше, по весне, приковывали всеобщее внимание царственно пышные кустарники сирени. Девушка дрожала всем телом, прижав колени к груди и обхватив их руками. В ушах всё ещё гудел звук потрескивающей от жара древесины, лопающихся бочек с вином и бутылок с бытовыми химикатами. Пламя беспощадно проглотило не только исторические ценности, но и призрачно пыльные женские вопли, от переполненных дымом лёгких. “- Какого хера это снова началось?! ”. - С полуразрушенного этажа спрыгнула уже знакомая мужская фигура. Одна, целая и невредимая, по крайней мере, на первый взгляд: из укрытия было трудно разглядеть в деталях. С хищностью дикого кролика девушка следила за ним из-за одичавших зарослей, предавала сомнению каждый его шаг. Человек, мнивший себя отцом потерянного, в такой-то глуши, ребёнка, целенаправленно открыл щеколду на главных воротах и вышел, туда, откуда и появился. Сделал шаг с территории в сопровождении жалобных криков о помощи старого Юлиана, взмолившегося на имя Спасительницы и пустившего в воздух пару выстрелов их охотничьего ружья. Больше ему и так нечего было охранять. Восприятие берётся комочками, как манная каша. Ни единого слова утешения не припасено для самой себя, все запасы сгорели вместе с деревянной крышкой каменного саркофага и всего его содержимым. Обугленный фундамент, как хорошо растопленная печь, будет оставаться тёплым ещё долгое время. Где-то до следующего утра. Но сидеть на одном месте когда ведётся игра в “прятки”, где на кону до неприличия дешевая, но тем не менее целая, жизнь, было бы глупейшим решением.

***

Солнце привычным и верным в своей чёткости движением склоняет свою красную пухлую щёку к удобной ложбинке ломаной линии горизонта. Алый клубок тонких ниток отнюдь не согревает, но зато предвещает ветреность завтрашнего дня. Может создаться впечатление, будто Ариадна или тот же Ткач, дух местного фольклора, играет с путницей злую шутку – может она и не главная героиня вовсе, а лишь корм для предполагаемого историей минотавра. Лес и, правда, не был тем самым лабиринтом. Тогда хоть бы эта нить не обрывалась. Мысли разной степени подозрительности роятся в её голове. Обстоятельства наслаиваются друг на друга и заставляют девушку поёжиться всем телом под тяжестью мокрой куртки. А она простодушно кладёт на чашу внутренних весов аргумент за аргументом. Почему он ведёт себя так обыденно? Он настолько решительно настроен, что просто не обращает внимания на весь творящийся абсурд? Может он просто служил или сталкивался с более серьёзными обстоятельствами? Откуда он знает, что потерянный член семьи именно тут? Может он заранее был готов мстить, потому и постигает нас кара в его лице? Мать хочет проверить нас на прочность? Где этот знак свыше? И сколько людей ещё прячутся? Стоит ли верить в то, что они есть? Если они не хотят быть найденными, то какой это имеет смысл? Где они могут быть?...       “-UNDE*?!” (-ГДЕ!?)– вырывется из неё на ходу риторический вопрос. Она не кричит, лишь громко и уверенно спрашивает пустоту и замедляет шаг. После долгих часов наедине с собой это сочетание букв напоминает ей о первых словах, сказанных младенцем с момента рождения. Некая тоска за прошлой жизнью, а точнее за жизнями людей, которые её окружали. Она слышит их голос в своей душе, лелеет воспоминания, словно тряпичную куклу. Где они теперь? С кем ведётся этот разговор? Даже собственный голос кажется чужим. Потому как в округе уже какое-то время не было слышно ни птиц, ни мелких зверей. Что-то здесь было не так. Девушка озирается, чтобы проверить, не идёт ли кто следом. Только вот никого позади не оказывается. Лишь пройденные часы пути, тысячи жалких шагов на ушибленных ногах. Лёгкие блёстки снежинок мирно опадают от гуляющего в верхушках сосен ветра. Чем дальше, тем заметнее становится вибрация вокруг. Будто с гор сходит лавина. Цепная реакция: хруст веток где-то под самым небом, опадающие свежая хвоя и внушительные комья снега заставляют представить, что по деревьям что-то скачет. Довольно крупное. Весом с человека, а то и больше. Анка прибавляет ходу, не сходя с проложенного ей самой маршрута. Хоть бы показалось.       Справа, из самой чащи, гремит гром. Из-за раскидистых лап нельзя точно сказать, откуда пожаловало это ненастье. Но явно не с того ясного неба. Рык, стук копыт, треск от столкновения метала с растущим на пути деревом, свист рассекаемого воздуха кожаными поводьями.       Привычка не подведёт, и даже в своём темпе она успевает отскакать достаточно далеко, чтобы спрятаться за широким стволом, вжавшись в него спиной. Смрад тел и конского пота перекрывает еловую свежесть одним длинным полупрозрачным шлейфом. Обновлённая община, во главе угла которой незаменимо руководит староста Урьяш, возвращается в деревню. Интересно, ведут ли они счёт своих войск? Знают ли они меру или просто бездумно обращают всех кого попало? Нет, это глупость. Хотя бы потому, что тот самый Итан как будто бы водит их за собой. Они постоянно у него на хвосте. Значит нужно держаться от него как можно дальше. Думается девушке, что уйти даже в номинально противоположную сторону света, будет хорошей идеей. Как рой шершней. Они перемещаются разрозненно, но стоит выцепить внимание одного – это подорвёт всё минное поле, ловушка сомкнётся как медвежий капкан. Они сольются в единую субстанцию, похожую на тёмную древесную смолу. Что останется застыть в ней, словно доисторическая муха. Среди них были и наездники, вооруженные клинками, напоминавшие скорее погнутые гвоздодёры или изменённые до неузнаваемости топоры. Можно сказать, что всё их оружие в той или иной мере напоминало, привычный любому крестьянину и такой родной, рабочий инвентарь - всё, что можно найти в первом попавшемся сарае. Но стоит прибавить к этому кровожадность существ, то опасность наносимых увечий становится фатальной. Хотя, девушка предполагала, что, скорее всего, в ход пойдут когти и зубы. Но что действительно напрягло, так это единично мелькающие верховые животные. Даже не новообращённые волколаки, а самые обыкновенные кони. Как такие чувственные животные вообще возят на себе этих…тварей. Она старается не дышать и лишний раз не шевелиться. Стоя спиной к этому шквалу, она не только подставляет всю себя, как одно большое уязвимое пятно, но и бессознательно для самой себя задействует те органы чувств, которые слепы большую часть обыденной жизни. Не только они пользоваться чутьём.       Но тут по виску скатывается жемчужина пота. Среди стройного в своей сумбурности потока стало слышно, что один из всадников замедлился недалеко от отмеченного ствола. Галоп сходит на шаг и неспешно останавливается параллельно дереву. На фоне общего гула прекрасно слышится, как копыто в требовательном жесте в такт стучит по земле. Напряжение передаётся девушке в качестве боли в висках, пульсирует так, будто она интуитивно отдаляет себя от этой ситуации. Пар, выпускаемый носом в холодную атмосферу, становится невыносимо горячим, обжигающим ноздри. Она может поручиться , что в безошибочно выбранном направлении на неё смотрит пронзительные глаза животного. Она боится представить, что будет, если две пары копыт подойдут ещё ближе, если всадник поймёт причину остановки. Это похоже на изощрённую ловушку: вдруг ей всего лишь кажется эта слежка? Сейчас она выглянет из-за дерева, чтобы удостовериться и пиши пропало, все старания уйдут вместе с ней. Всё происходит на приличном расстоянии, что дало сбой в этой системе? Фырканье скакуна сменяется яростным ржанием. Похоже, босоногий наездник больше не стал ждать, “подогнал” своё животное единственным, не самым приятным из возможных способов и вернувшись в стайную процессию. Только потом, слегка повернув голову влево, удалось украдкой посмотреть им вслед. Конь ганноверской породы. Чёрно-рыжий скакун. По кличке Туз. На памяти девушки у него на лбу было белое пятнышко, которое добавляло ему третьего цвета в палитру для того, чтобы можно было считать его счастливым. Сейчас, вероятнее всего, это пятнышко перекрыто плотным слоем грязи. Подумать только, всё похоже на кривое зеркало.       Анка и её семья в лучшие времена распоряжались конюшнями: лошади самых разных категорий вытаскивали человеческое семейство из самых различных передряг. Это стало ремеслом поколений и чудом не сходило на нет даже с приходом урбанистической техники, по типу тех же тракторов. За что считались неразрывной частью семейного гнезда, как та же кухня или спальня. Животные в нём – члены одной большой семьи. Отец всегда считал нас безмерно благодарными этому виду. Потому что именно этот род заботливого ремесла когда-то помог подняться одному из первых поколений семейного древа. У всех был свой неповторимый по человеческим меркам характер. Кто-то спокойный и покладистый, кто-то строптивый и особо требовательный. Сильные животные с понимающими глазами, обрамлёнными в чувственно-женские ресницы. Туз был конём одиночкой. Можно даже сказать “мустангом” среди одомашненных собратьев. Возил только отца, потому что выхаживался с его рук. Чистокровный конь был бы гордостью и отрадой любого разводчика. Но скверный характер этого создания калечил ни одного храбреца на селе. Но из него выходил, пожалуй, самый благодарный слушатель. В детстве Анка пряталась в конюшне, зарывалась в тюках с сеном, подальше от своих проблем, чтобы выплакаться вдоволь. А вечно провинившийся Туз расхаживал по своему непозволительно маленькому квадрату площади. С укоризненным блеском в умных глазах выслушивал проблемы маленькой плаксы. Но в утешение даже давал почистить себе бока.       … Почему именно сейчас? Может это было предостережением? Когда предвестники сумрака скрываются из виду – это хороший знак, что можно заканчивать начатое. Запах горевшей ткани факелов заставил на долю секунды вспомнить о пекле. Перечёркнутый одним длинным грязно кровавым следом белый лист земли заставил ком встать поперёк горла. Как будто на гигантских санях ранее живого тела прокатилось всё селение. Или тела сотни жителей просто проволокли следом. Мерзопакостное зрелище, как ни посмотри.       Лес редеет. Среди естественных насаждений в паре десятков метров можно увидеть ненавязчивым образом возникающие столбы электропередач. Обычные деревья – не ровня им по размеру. Так же неожиданно привычный глазу пейзаж обрубается металлическим забором с колючей проволокой. Многовековое море врезается о железную пристань и разбивается об неё в пену и брызги. Это уже граница между мирами. На той стороне конструкции неизвестного назначения облепливают корпус основного, на первый взгляд, здания, похожего на амбар. Сооружение кажется не таким уж и внушительным, каким оно представлялось в детстве. Утомлённый взгляд видит в этом месте обыкновенный склад, разве что в два раза больше площадью любого сельского. Коробка из стройматериалов, вовсе не сочетающихся между собой, как тряпичная кукла из тысячи лоскутков. Из цилиндрических труб, первых и последних атрибутов, напоминавших о важности данного места, молоком вытекал в небо белый пар. Девушка пробирается в отверстие, вырезанное среди решетчатых рядов пересекающихся прутьев. Давно прохудившаяся слепая зона была искусно прикрыта грудой металлических пластин и старых шин. Без повреждений и тут не обходится: одно неосторожное движение и острые останки забора с треском разрывают ткань на одежде. Уж чего-чего, а всякого “добра” для мальчишечьих игр в войнушки или для строительства тут было столько, что за всё детство не насобираешься. Но атмосфера полигона так и грозилось нанизать кого-нибудь особо неосторожного ребятёнка на штырь, так что здесь было не до игр. Скромное сооружение, притулившееся на ограждённом участке запущенного пустыря, усеянного разного рода металлоломом. Самая обыкновенная свалка. Не такое место приходило на ум по пути. Но если Михай тут… Он наверняка должен быть жив. Он всё это время был в безопасности, а потому есть шанс. Как же затрепетало девичье сердце от мысли о том, что она добралась до намеченной цели. Что судьба дала ей такой шанс побороться, дала шанс уйти.       Ходить, дёргать и проверять все возможные внешние ворота, выходящие во двор, в её мыслях даже не было. Затея изначально кажется обречённой на провал. Нужно было оставаться начеку, на сколько это вообще возможно. В одной из боковых стен здания удалось найти вентиляционный люк или достаточно просторный мусоропровод, чтобы скидывать детали прямо наружу. По пыльной норе ползётся уже куда спокойнее. Одежда собирает на себя всю паутину и плесень, попадающуюся на пути. Не развернёшься в таком то положении. Кругом только гулкое эхо собственных осторожных шажков, чеканящее шуршание ткани о стенки и суженная до неприлично малых размеров темнота. А что она планировала здесь разглядеть? Что ещё нужно для полной уверенности в том, что единственный выбранный маршрут окажется верным? Других выходов попросту не было, увы. Уж слишком много чести. Это чувство похоже на то, что было с ней в лесу, где для полной уверенности нужен только ты сам. Но теперь-то впереди был явственный образ стимула. Внизу слышится приглушенный лязг металлических дверей. Как долго ещё можно терпеть. Она прикладывает больше усилий, сжимает ладони в кулаках. Глубоко вдыхает сырость и грязь через нос, делает очередной решительный толчок вперёд, как…       … Земля тут же уходит из-под ног. Нижняя стенка трубы с булькающим звуком прогинается, сходит со спаянных швов и падает куда-то вниз. С грохотом отскакивает от грубой половой поверхности. Девушка хватается руками за боковые борты, карабкается обратно, но ладони соскальзывают. Тяжесть выпадающего за пределы тела тянет сильнее. Она даже не смотрит вниз, потому что надеется заползти обратно в трубу. Страшно от того, чего совершенно не ждёшь. Хрупкое женское тело даже и не думает больше сопротивляться – в моментальном свободном падении умудряется зажмуривается. Приземляется боком о холодный затёртый кафель, больше даже напоминающий грубый кирпич. Голова остаётся зажатой между обеими предплечьями.       Слышится чей-то приближающийся шаг. Неторопливый, размеренный, похожий на тиканье часов. Явно поступь утяжеляли грубые ботинки - это кто-то из рабочих. Анка собирает всё, что от неё осталось в кучу и как можно быстрее ставит себя на ноги, заваливается из стороны в сторону, как будто её штормит. Приди же в себя! Твоя работа на этом закончена! ...       Когда в дверях появляется неизуродованный мутацией, ровный человеческий профиль голова буквально идёт кругом. Земля уходит из-под ног так, словно она находится на борту корабля, попавшего в полосу гроз. Хотя она даже, никогда в жизни, не видела моря. Зрение не успевает прийти в норму, выровнять картинку после падения, как девушка подскакивает с места и на путающихся между собой непослушных ногах подлетает к чему-то в её глазах напоминающее взрослого мужчину, намериваясь схватить за руки или за плечи, куда попадётся. Лишь бы наладить контакт в первые секунды, коснуться кого-то такого же живого. Отпустить свою озабоченность этим несчастным спасением.       - Дедушка! Habar n-ai cât mă bucur ...       - … Дедушка? – обескураженный ступор плавно сходит с уголков губ. На ранее замыленном лице, как на портрете, полностью состоящем из масляных мазков, берётся фокус зрения. Человек обрывает её и разражается убийственно острым и ехидным смехом, не позволяя бессвязному потоку слов продолжиться. В круглых чёрных очках Анка видит своё отражение. Видит свои собственные испуганные глаза.