Чайный дом был обставлен традиционно, согласно принципам естественности и простоты, ни капли не отличаясь от других таких заведений. Такара находилась там уже долго, ожидая свой триумфальный выход в комнате для персонала. Она не развлекала гостей беседами, не подливала саке: нельзя было выдать чужеземный акцент, пока посетители оставались трезвыми. Нельзя было и затеряться на фоне других, ведь среди танцовщиц были те, что красивее. Но ни одна из них не обошла бы Такару в танце — она это знала и терпеливо ждала свой час.
Этот день, значивший куда больше, чем все последние годы, пробудил в душе девушки спящие воспоминания, заставив посмотреть в лицо размытому прошлому. Чайный дом, яркий образ и, что главное, танец помогали вновь осознать, кто она есть, кем была, чего страстно желала. Не здесь, не сейчас, а в её собственной жизни.
Киотская майко, изгнанная из окия за своенравность. Майко, которой, по правде, не было равных, не успевшая даже примерить парадное кимоно и совершить свой дебют. В профессии, основанной на старых устоях, не в цене излишняя самобытность, но в юности часто кажется, что сможешь произвести революцию и стать основателем новых традиций. А жизнь, к сожалению, не менее часто ломает крылья под корень. Но девушка не отказалась от заветной мечты, продолжив совершенствовать мастерство. Ещё оставался шанс на её воплощение в одном из других районов страны, не столь консервативных, как древний Киото.
Увы, судьба распорядилась иначе.
У погибшей куноичи с майко оказалось немало общего: они обе умели сражать наповал, но первая — простой грубой силой, а вторая — силой искусства. И жизни обеих неожиданно оборвались, похоронив любые мечты и надежды.
Девушка так и не стала гейшей. Ни гейшей Нового мира, ни самой заурядной из них. Зато эта чужая страна и такой необычный вечер наконец-то позволили себя показать.
В ожидании Такара размышляла о том, как многогранно дело шиноби: недостаточно уметь ловко сражаться, недостаточно иметь много чакры. Ни одна искусная техника сейчас бы не помогла, и даже сильнейший из нукенинов не сумел бы справиться с миссией. Зато её личный талант, такой гражданский и мирный, оказался тем самым ключом.
Наконец дверь в комнату открыла хозяйка.
— Пора, Изуми-сан. Гости вас ждут.
Пришлось скинуть мудреный пояс, сковывающий движения. Оставив в комнате обувь, танцовщица пошла на выход. Совсем не той семенящей походкой, что свойственна гейшам: Такаре казалось, что она лишена элегантности. Учиха вошла в зал изящно, с грацией и достоинством, неспеша ступая босыми ногами на деревянный пол. Из-под полуприкрытых век она бросила взгляд на гостей: пожилой, но крепкий мужчина с длинными поседевшими волосами сидел в окружении двух компаньонов. Это и был феодал.
Снова достав те белые веера, что были увенчаны сакурой, девушка начала свой чарующий танец.
Здесь требовалось показать куда больше: спустить с плеча кимоно и выставить оголенную ногу, извиваясь в тех странных фигурах пластичным и стройным телом, что будут для любой гейши лишь только постыдным сном. Такара уже не могла дать себе волю, осознавая конечную цель. Она кружилась по залу, просчитывая каждый свой шаг, и вычурно страстно бросалась на пол, посылая жертве призывные взгляды.
Даймё был не промах, даймё разбирался в женщинах. Она двигалась, словно богиня, значит, в постели должна быть божественна, а от кукольной красоты частенько не было толку.
Феодал уже был уверен, что эту ночь проведёт вместе с ней. С той, кому удалось взволновать воображение старого самурая. С той, чьи отточенные движения сумели намертво зацепить.
Действительно, намертво.
***
В горле пересыхало, а сердце билось так быстро и сильно, что, казалось, выпрыгнет из груди. Такара боялась не феодала, он был теперь только жертвой, — она боялась его убить. Но не убить было бы куда более страшно, ведь напарник рассчитывал на неё.
Девушка на секунду зажмурилась, пытаясь взять себя в руки. Роковой момент становился всё ближе: загрубевшие руки даймё уже стянули почти всю одежду, и теперь самурай, сидя на огромной кровати с алым постельным бельём в неприлично роскошных покоях, ожидал продолжения представления. Учиха стояла в точности перед ним, трясясь, как осиновый лист.
Осторожным движением феодал спустил с правого плеча танцовщицы нижний слой кимоно, убрав выбившиеся пряди. Его взору предстал ужасающий шрам, багровеющий на фарфоровой коже. Такара смутилась, попытавшись его прикрыть, но даймё поймал её руку.
— Кто же тебя так, милая? — с жалостью спросил он.
— Соперница, мой господин. Однажды воткнула нож мне в плечо. Простите, что вам приходится это видеть, — легко соврала Учиха, изобразив виноватый поклон.
— Этот шрам говорит мне о том, что ты сильная девушка, — с улыбкой сказал самурай, погладив густые усы. — Твой путь был совсем не прост, но жизнь тебя не сломила.
— Вы слишком добры, мой даймё…
— Скажи, Изуми, откуда ты родом?
— Из далёкой деревни Топей.
— Я о такой и не слышал.
— Эта глушь недостойна вашего слуха.
— Достойна, раз взрастила прекрасную розу, — сказал генерал, потянув за рукав, и мягкая ткань беззвучно опустилась на пол.
Такара упала в объятия феодала, как в омут, борясь с отвращением и к себе, и к немолодому телу. Но пути назад уже не было. Девушка одарила славного самурая последним для него поцелуем нежнейших девичьих губ, осквернённых смертельным ядом.
— Тебе пришлось провести ночь с даймё? — потом спросит Сасори.
— Да, — ответит Такара, сжимая ладони в кулак до порезов от острых ногтей.
— Тогда я
лично доволен тем, что он мёртв.
