С точки зрения вечности

      Громкий, тяжёлый стук заполнял собой всё помещение. Сасори ходил по комнате, не слыша пения ночи: ни звуков сверчков, ни завывания ветра, ни шелеста листьев деревьев. На стене висели часы и тикали ему в такт, но кукловод не замечал даже этого — лишь собственные шаги, стучащие вместо биения сердца.       Такара ушла в мир сновидений. Разрушила всё, поставила жирный крест и спокойно отправилась спать, оставив его на обломках. Сасори ходил не по гладкому полу, а по руинам старого мира, павшего от единственной фразы и красного пятна на платке. Она умирала.       Отступник смотрел себе под ноги, но ничего даже не видел: перед глазами всплывали картины перенесённых совместно радостей и невзгод. Последний год стал жизнью для них обоих, но она плыла в лапы смерти, и долгосрочного продолжения не предвидилось. Если её сразила та же болезнь, что её брата, если из лёгких уже вырывалась кровь, процесс шёл необратимый.       Такара просила начать поиск лекарства — наивные чушь и бред. Жалкий призрачный шанс обнаружить иголку в бесчисленных стогах сена даже без представления, в какую сторону двигаться. Перерыть весь континент в перерывах между заказами, каждый посёлок, каждую деревушку, ища панацею, которой может просто не быть. Для успеха нужна гора времени и божественная удача. Времени у них было мало, а в удачу Сасори не верил — фортуна не любила убийц, да и боги давно отвернулись. Он сам вообще-то не прочь был стать Богом. Бессмертным, несущим искусство как собственную религию, вершащим судьбы и строящим новый мир. Стал даже творцом, создав человеческих марионеток, ему всё удалось. Но любовь с насмешкой напомнила, что он далеко не всесилен.       Она умирала. Медленно, прямо сейчас, мирно сопя за стеной. Часы издевательски тикали, обращая ход времени против того, кто ценил его больше всего.       А всё могло быть иначе даже с этой болезнью, останься он человеком. Какой период был ей отмерен судьбой? Год? Пара лет? Или чуть больше? Они успели бы насладиться друг другом, может, даже бы оставили продолжение, истинный живой след, а не бездушных кукол. Их дети были бы уникальны: красноволосые, черноглазые, с её Шаринганом и гениальностью от отца. Потерять мать — это чертовски ужасно, зато он бы получил смысл жить после ухода возлюбленной.       Кукловод отмахнулся от этих мыслей, как от назойливых мошек, хотя лучше бы размышлял о несбыточном, но прекрасном, чем вновь погрузился в пучину жестокой реальности. У него не было склонности строить воздушные замки, ждать чуда и светлого волшебства. Бог из машины, бывает, приходит. Но это всегда бог смерти.       Сасори мотал круги по комнате всё быстрее, не мог задержаться на месте, будто попал в ловушку. Вспоминал, как таким же порочным кругом мелькали багровые облака на платье Такары, когда та упоённо кружилась на берегу чистого озера. Они сами были этими облаками, облитыми кровью в цепи поломанных судеб, застрявшими в своих личных проклятьях. Нужно было бороться с судьбой, он сам так сказал. Но в их случае — как об стену.       Постаравшись успокоить эмоции, он начал думать. Чертогам разума кукловода мог позавидовать любой детектив, но излишняя рациональность исключала нестандартные выходы, а отчаяние с безысходностью убивали надежду на хороший исход. Такара сгорит у него на глазах в лапах страшной болезни, чисто математически вероятность обнаружить лекарство стремилась к нулю. И вот о чём ещё он подумал: даже если найдут, она всё равно будет стареть. Медленно увядать по законам вселенной, как любой прекрасный цветок: из пышно цветущей розы превратится в засохший стебель с опавшими лепестками. Он знал как никто, что внешность — лишь жалкая оболочка, и был бы готов стареть вместе с ней, однако навсегда останется юношей на вид лет семнадцати. Долго игнорировал очевиднейший факт, но перед лицом катастрофы больше не было смысла.       Он мог бы сделать с ней то же самое, что и с собой, только она его не простит: тело марионетки отберёт грацию и изящество, похоронит её талант навсегда. И всё равно Учиха сбежит искать лекарство для брата. Сасори знал, что она довольно упёртая, по-своему, но не меньше, чем он. В любом случае вариант был нереальный: больное тело не выдержит метаморфоз, кукловод выяснил это по личным экспериментам, ошибкам и пробам.       Сасори встал перед зеркалом и уставился в своё отражение. Ни шрама, ни единой морщинки, тонкие черты молодого лица — безупречность, к которой никому не приблизиться. Только это бессмертие и вечная молодость не сочетались с любовью к обычному смертному. Кукловод бросил бы вечность ради Такары, но пути назад он не видел. Зато мог забрать Учиху к себе, обыграть и болезнь, и природу. Сохранить её красоту навсегда, оставить рядом с собой, сделать венцом всех коллекций.       Идея, всегда казавшаяся запретной, вдруг целиком захватила шиноби. В красных глазах ярче мелькнули нездоровые искры. Он не видел в себе ничего, что выходило за рамки вещей, но безумие не всегда отражается в зеркале. Отчаяние, безысходность, боль и бессилие мешались с одержимостью мастера вечностью и любовью, открывая единственную дорогу из безвыходной ситуации.       Он наделал непозволительно много ошибок. Оставалось сделать последнюю.

***

      Такара спала на футоне под открытым окном, лунный свет падал на фарфоровое лицо. Волосы растеклись угольно-черной лужей, тихонько дрожали веки и густые ресницы в ответ на загадочный сон. Сасори с трепетом наблюдал за ней, сожалея, что сам лишил себя роскоши отключать разум с сознанием хоть ненадолго.       В глаза бросился алый бутон, прицепленный к волосам, — заколка-подарок была с ней всегда, как Учиха и обещала. А он поклялся не отпускать её никогда и сдержит данное слово. Подарит ей вечную красоту, запечатлит момент высшей точки расцвета, не отдаст ни болезни, ни смерти, ни времени. И не поделится ею с треклятым Итачи, не имеющим права даже на её взгляд.       У Сасори внутри всё кипело адским огнём, отчаяние наступало на горло, кричащие чувства замутняли сознание. Кукловод сам стал ослеплённой марионеткой: наваждение запустило его пальцы в карман плаща и вынуло ампулу с новым смертельным ядом.