Мой Джон Сноу

Когда-то Джон грезил, что будет возвращаться в Черный Замок, и его будут встречать одним сигналом рога. И вот он возвращался. И вез спасенного брата и двух трофейных вихтов. Вот только он был не разведчиком, а целым королем. — Я уж думал вы все, того… Или что ты решил так слинять, чтобы не править. Это ж поди-ка та еще работенка... — Я тоже рад тебя видеть, Эдд, — Джон спешился, стараясь не думать, кто и что остались позади, — Пусть подготовят ворона в Винтерфелл, я должен написать, что мы живы и не с пустыми руками. Позволь тебе представить, моего брата, Брандона Старка и леди Миру Рид, дочь лорда Сероводья. — Милорд, миледи, — его бывший черный брат и приемник неловко отвесил два поклона, — Я девятьсот девяносто девятый Лорд-командующий Толлет, но все зовут меня Скорбным Эддом. Интересно, а кто тысячным будет... — Эдд, веди нас уже в замок! И корми, как следует... — Это можно, твоя милость. Сегодня сготовили курицу с репой... А я говорю, зачем опять чернослив-то положили! А у Севана того чернослива, как грязи. Капусты нет почти, зато есть чернослив, вот он его везде и пихает… Да, не очень меня тут уважают… Возвращение заняло у них намного больше времени. Бран и Мира были слабы и нуждались в отдыхе. Это время Джон использовал, чтобы объехать вновь заселенные замки вместе с Эддом. По приказу Джона в Ночной Дозор должны были отправить лошадей, зерна, мяса и других запасов, и за все он взял лишь половину цены браавосийским золотом. Эдд обнылся, но Джону очень нужны были деньги, чтобы платить бывшим мародерам и бандитам, а ныне вставшим на праведный путь рабочим грандиозного лесоповала и переработки. А еще один кредит у Железного Банка ему не выбить. Тем более, что за первый он поручался лично. Мертвяков упаковали в двойные кожаные мешки, для Брана за это время подготовили добротную повозку. Леди Мира хотела предпочесть седло, но дала себя уговорить, поскольку кто-то должен был быть рядом с Браном. Кроме более, чем в половину поредевшего отряда, Джон взял с собой еще десятерых черных братьев и воинов вольного народа. Как раз они и должны были вернуться из Винтерфелла с загруженными телегами. Разумеется, Джон не нес стражу, однако ему часто не спалось. Они много говорили с Браном, но его брат быстро уставал, а временами глаза его становились совсем белыми. Тогда Джон оставлял его заботам леди Миры, понимая, что он бесполезен, а Бран сейчас не с ними, выходил на границу света от костров и подолгу смотрел в темноту. Бран рассказал, что видел, как венчались его родители, как Нед и Хоуленд пришли в Башню Радости, и как на самом деле был убит Меч Зари... Джон испытывал горечь и будто чувствовал, как с хрустом разрывается оболочка из остатков детства. Теперь они были взрослыми, а не Нед, Бенджен, леди Кейтилин, старый Трехглазый Ворон, Лорд-командующий Мормонт и даже Аллисер Торне. Теперь не было, против кого протестовать открыто или в душе. Теперь он был главой своего рода, а полнота ответственности и неприглядность реальности нередко вызывали у него тошноту. Больше не было сказок и легенд. Они сами были внутри легенды. Они сами должны были стать легендой, но вот какой? Не такой ли, как стойкость дома Крастера и цена за нее… Или героическое восстание Роберта Баратеона против короля-безумца и принца-насильника, или та же победа над сиром Эртуром Дейном? Джейн говорит, что легенда вышла красивая... Что же выходит, все уже предопределено? Даже все его терзания и мучительные выборы? Или... Вдруг что-то набросилось на него со спины со стороны лагеря — стало кусать и душить. От неожиданности Джон даже не выхватил меч, да тот был бы и бесполезен в ближней схватке. Он стащил нападавшего через плечо и бросил на землю. Это оказался один из их мертвяков, он шипел и снова кинулся на Джона. Он не снимал кольчугу даже на отдыхе, а стальной ворот до самого сна, поэтому тварь не могла нанести ему вреда, но изумление его было велико. Джон скрутил облезлые руки и придавил вихта коленом к земле, его нужно было запихать обратно в мешки. Но как он сумел выбраться?! Зубами что-ли два слоя кожи перегрыз? На шум и его зов уже спешили часовые. И тут голова твари вывернулась, как живая никогда бы не смогла, шея изогнулась назад и острые зубы впились в левую руку Джона, прокусив перчатку. И тут он увидел ужасные, заточенные как звериные клыки, зубы. И вспомнил, что слышал рассказы о племенах, которых даже Тенны побаивались, что стачивали зубы под клыки… Джон саданул правым кулаком по мертвой голове, выбив часть отвратительных зубов. Она противно хрустнула, но мертвец под ним продолжал извиваться. Подбежавшие ребята скрутили и утащили его, а Джон стащил порванную перчатку и выругался, тряся рукой. — Что такое, ваша милость? — Укусил, сука! Да как глубоко, даже перчатку порвал! Сделайте для них ящики! Рану его полили вином и перевязали. Предлагали прижечь для верности, но Джону не хотелось носить всю жизнь ожог и на второй руке: это был всего-лишь укус, заживет. На третий день рана покраснела и стала гноиться. Ее промывали и меняли повязки, прижигать было уже поздно. Руку неприятно дергало, и Джона начало скрести нехорошее предчувствие. Остаток пути до Винтерфелла он помнил плохо, его стало знобить, и двигаться становилось все труднее. Когда они въехали, наконец, в ворота, он не смог сам слезть с лошади. Это последнее, что он помнил. Встречать короля и его спасенного брата вышли почти все. Бран был бледен, но искренние объятия и слезы сестер все таки вызвали подобие улыбки на его бесстрастном лице. Когда я увидела, что Джон не может сам слезть с лошади и падает на руки оруженосцев, мне пришлось собрать всю волю, что у меня была, чтобы не броситься туда. Кто я ему? Санса метнулась следом за оруженосцами и слугами, которые унесли его в покои, Арья озабоченно пошла за ними. С неба тихо падал некрупный снег. Бриенна положила руку мне на плечо: — Скоро мы узнаем, что случилось. Скоро весь замок будет знать. Оказалось, небольшое ранение: укус вихта воспалился на левой руке, вызвав лихорадку. Арья рассказала, спустя пару дней, что еще в пути руку обработали и перевязали, но, видимо, недостаточно тщательно. Мейстер Уолкон делает все, чтобы сохранить Джону руку, но весьма вероятно, что ее все же придется отнять. Все боги старые и новые, что я наделала! Бран и так должен был вернуться в Винтерфелл. А я подтолкнула Джона к этой поездке и теперь он лежит в бреду, и возможно, потеряет руку... Всю ночь в Богороще выл Призрак. Я не могла спать, а утром не пошла на тренировку, есть не могла, и ноги сами привели меня в коридор пред его покоями. Странный шум смутил издали. Арья выталкивала из дверей мейстера Уолкона, приставив кинжал к его горлу. — Миледи, клянусь, я только лечил его как мог! Как вы могли подумать... миледи, смилуйтесь! — Заткнись, мешок с дерьмом, иначе умрешь прямо здесь! Бросить его в камеру! Красного и дурно пахнущего страхом мейстера увели стражники, Арья увидела меня. Схватила меня за руку, втащила в покои Джона и гневно зашептала: — Он не лечил его! Он говорил, что пытается сохранить ему руку и довел его горячку до предела! Я выверну его кишки и заставлю сожрать, но я догадываюсь, кто его подкупил, — шипела Арья. — Но у нас нет другого мейстера, а мой брат умирает! У меня мир вынули из-под ног, а с ним и душу... Но я все равно сделала шаг вперед: на ложе лежал очень бледный и осунувшийся Джон, его губы были сухие и потрескавшиеся, подушка мокрая. Рядом сидела заплаканная Санса: — Он не приходил в себя со дня приезда... Он очень горячий и слабый, а я… Я не знаю, что делать... Я написала в ближайшие замки, но я не знаю, есть ли там сейчас мейстеры. В любом случае они смогут приехать не раньше чем через пару дней... — Можно я посмотрю? — Давай, а х#ли делать! — отозвалась Арья. Санса даже ничего не сказала, а лишь подвинулась. Я обошла ложе, потрогала лоб Джона. У него был сильный жар и лихорадка. Губы шелушились, кожа была горячая и сухая на ощупь, пальцы сильно похудели. — Когда ему давали пить? — Я... я не знаю. С ним все время был мейстер и служанки, я приходила. Он говорил мне... — У него, похоже, сильное обезвоживание. Прикажите позвать служанок и немедленно принести воду для питья, ложку, полотенца, таз с теплой водой и другой — с холодной, мыло, чистые бинты и чистый фартук, и горячий утюг. — А ут-тюг зачем? — пробормотала Санса, подняв на меня красные глаза. — Леди Санса, бинты надо прогладить, это убьет новую возможную заразу. Я умею немного, но сделаю все, что могу! Пожалуйста. У нас все равно нет сейчас другого варианта. Она кивнула. — Еще нужно сделать отвар ягод, лучше малина, но если нет, клюква, брусника — что есть. Отвар календулы или ромашки или хотя бы кипяченую воду, или что там есть у мейстера, чтобы раны обрабатывать? Кто ему служил? Пусть придет. Бульон, костный наваристый... Почему его рука под одеялом?! Я откинула шкуру. Сука, мейстер старался, чтобы воспаление шло побыстрее! Левая рука Джона была распухшей, горячей и уже начинала пахнуть. Вот же с*ка! Пришли служанки, принесли воду и мыло. — Когда королю давали воду? Вы видели? Мейстер или вы его поили? Я тщательно намыливала руки, закатав рукава, как учил меня Костик — знакомый, который учился на хирурга. Санса смотрела на мои странные движения застывшими глазами. — Нет, миледи, мейстер Уолкон нас не пускал, только он и его слуга... — Найдите слугу! Но Арья уже скользнула за дверь. Я вытерла руки и надела чистый фартук. Повязка присохла. Я размочила ее кипяченой водой, велев служанкам тоже вымыть руки и гладить бинты с двух сторон. Рана была рваная, воспаление на всю кисть. Сука! Сука-сука-сука! Как-то раз мне пришлось зашивать рваную рану лошади, у нас в конно-спортивном тогда не было ветеринара, обходились своими силами. В общем-то это не так сложно, если не бояться… Но людей я не шила никогда. А это был еще и Джон... Я сглотнула. Так взять себя в руки. Тут ромашкой не обойдешься, нужны антибиотики, только где их взять, не изобретать же... Стоп. Антибиотики. Первым из них был открыт пенициллин. Если память мне с кем-нибудь не изменяет, его выделяет хлебная плесень. — Прикажите принести шелк, иглу и… найти на кухне плесневелый хлеб! И прокипятить чистую банку и острый нож. Нет, здесь на месте будем кипятить, сюда пусть котелок несут... Если слуга мейстера не покажет, что было у него, и чем можно вылечить воспаление, это может быть единственным доступным средством. Вот только будет ли работать настой, если плесень соскрести и в воду добавить? Об этом на биологии не рассказывали... А пока я накрыла руку Джона чистым лоскутом и заняла место рядом с ним, Санса ушла отдавать распоряжения, Арья еще не вернулась. Я обтерла его лицо и шею прохладной водой, но укрыла потеплее. Высокая температура борется с инфекцией, ее надо поддерживать, но не на руке, и голову лучше охлаждать. Я сделала прохладный компресс и положила Джону на лоб. Он тихо застонал. Сердце мое разрывалось, но я заставила его заткнутся, а мозги и руки — работать. Взяв ложку, я стала выпаивать его сначала водой, а потом принесли ягодный отвар с медом. Это было очень муторно, Джон не мог сам пить, нужно было давать по чуть-чуть с ложки, буквально смачивая губы, чтобы он не захлебнулся. Но это было сейчас самое необходимое. Еще бы посмотреть, какого цвета моча... Принесли плесневелый хлеб и все остальное. К ложу подвинули стол, чтобы все поместилось и было под рукой. Поставили кипятиться иглу, нож и склянку. Я срезала торчащие и уже подгнившие куски кожи до здоровой. Джон был без сознания. Меня мутило, скорее от ответственности, чем от вида крови и гноя — на это я насмотрелась. Как-то я даже пыталась спасти собаку подруги. Ей завели овчарку — давняя мечта. Я тогда уже не завидовала, я была по уши в лошадях. Но заботиться о ней оказалось сложнее, чем думалось. И как-то она приболела. У нее пошли какие-то язвы, которые потом расширились на оба бока и ужасно воняли. Они пропустили момент, а потом подруге, видите ли, было стремно идти по улице с такой собакой в ветеринарку. Я попросила Макса, нашего ветврача, приехать и даже сама ему заплатила. Он о*#ел, конечно, но обколол Зету под каждую язву каким-то антибиотиком, уж не помню. Велел потом повторить самим процедуру. Светка боялась, ее мама тоже. И собаку обкалывала я. Из язв сочился вонючий гной, но я промакивала, приподнимала кожу и вводила иглу… Оба бока. Потом они ее усыпили все же… На хрена я это вспомнила… Я постаралась как можно аккуратнее сложить края раны, и наложила четыре шва шелковой нитью. Потом надо будет снимать, ну тогда уже мейстер будет, надеюсь... Я взболтала плесень с кипяченой водой и сделала примочку прямо так. Ждать настоя было некогда, и не понятно надо ли. Только бы сработало... К ночи Джону стало хуже. Жар усилился. Я меняла прохладные компрессы, но он метался в бреду. Влажные тряпки падали со лба, поить его не получалось. Меня постепенно побеждало отчаяние. Я оглянулась: в покоях не было никого кроме нас. Я взяла его за здоровую руку, которая была когда-то обожжена. Погладила. И запела, почему-то, Земфиру: "Пожалуйста, не умирай, Или мне придется тоже. Ты, конечно, сразу в рай, А я не думаю, что тоже. Хочешь сладких апельсинов, Хочешь слух рассказов длинных, Хочешь, я взорву все звезды, Что мешают спать. Пожалуйста, только живи, Ты же видишь, я живу тобою. Моей огромной любви Хватит нам двоим с головою..." Он постепенно успокоился и задышал ровнее. Мне удалось положить на лоб компресс. Я гладила его по руке, щекам и тихонько плакала. "Хочешь в море с парусами, Хочешь музык новых самых, Хочешь, я убью соседей, Что мешают спать. Хочешь солнце вместо лампы, Хочешь за окошком Альпы, Хочешь, я отдам все песни, Про тебя отдам все песни я..." Я выпаивала его с ложки и меняла компрессы всю ночь. К утру жар немного спал, губы и руки выглядели лучше, кожа была более упругой. Джон сильно пропотел, я велела полностью сменить ему простыни и шкуры, а также обтереть влажным полотенцем. В узкое окно на лестнице, куда я вышла, пока слуги исполняли приказ, вспомнив про свои собственные потребности, заглядывал тусклый утренний свет. Облака висели низко. Мне встретилась Арья: — Как он? — Чуть лучше как будто: жар поменьше и покраснение на руке тоже. — Блин, тебе самой надо поспать, хреново выглядишь. Я усмехнулась. — Что с мейстером и слугой? — Теперь они принадлежат многоликому богу. Оба признались, что шпионили для Серсеи, и когда подвернулась возможность... — Вот м*азь! — Она в моем списке. Рано или поздно я ее убью. — Я знаю. Мы обменялись взглядами, глубокими, как давняя дружба. — Было еще двое шпионов в замке. Теперь нет. — Тебя поэтому не было видно? — Да. Рядом с Джоном я была бесполезна, а у тебя все получается. Спасибо, — она положила руку мне на плечо. — Я не простила бы себе, если бы... Это я сказала ему, что Бран за Стеной в опасности. — Он говорил о тебе, — кивнула Арья. — Кто? Бран? — Да. Мы вместе с ним искали этих выродков. На лестнице внизу послышались голоса. — Может, мейстер, наконец... Снизу поднимались Санса и... Сэм. Мы с ним как-то сразу нашли общий язык. Он поохал над Джоном, но похвалил за глаженые бинты и выпаивание ягодным отваром. Посмотрев шов, он нахмурился. — Совсем плохо? Я вообще-то второй раз в жизни это делала… И первый раз это была лошадь… — О! Нет. Нет, совсем не плохо, но вот тут надо было притянуть левее, срезать больше… — Я побоялась больше. — Оно и понятно, я тоже сначала боялся. Даже в обморок упал. А потом столько всего резал… у-у-х! А ты — молодец, девушки обычно от одного вида крови в обморок падают… — Много ты видел девушек, Сэм? — Н-у-у... я… читал. И Лили… — Девушки видят в разы больше крови, чем мужчины, и в обморок не падают, м. — О! О… да... конечно... Я его совсем засмущала. — Перешивать надо? — Что? А, нет, не думаю. Рана в целом выглядит… сносно, но ты говоришь, что покраснение доходило до запястья, значит есть положительная динамика. Трогать не надо, но может быть некоторый дискомфорт при натяжении кожи. Какое-то время. Но Джон справится, он такой! Он и не с такими ранениями… хм.. да. — Сэм, я знаю про "За Дозор". — Но откуда? Неужели Джон рассказал? — Нет. И я поведала ему чуть более расширенную версию своего здесь появления. Он высказал несколько версий о причинах и надолго задумался. А я была ему очень благодарна, что он не стал вопить и не счел меня сумасшедшей. Все таки обширное чтение очень расширяет сознание. Конечно не надо было трепать языком, я его знала всего-то день, хоть мы уже и общались на "ты". Как-то странно "выкать" друг другу говоря о гное, кровище и цвете мочи при обезвоживании. Ну и меня опять шарашило адреналином от нервов и недосыпа, а значит мне надо было хоть с кем-то поговорить. Я поспала немного, а потом сменила Сэма на ночь. Джон пока так и не приходил в себя, но утром он выглядел уже как будто просто спящим. Сэму тоже понравился Джон, и он отпустил меня отдыхать. Я повалилась на постель, и почти сразу вырубилась, краем сознания благодаря всех богов, что жизни Джона уже ничто не угрожало. — Представляешь, Джон, она рассказала, что у нее на родине из плесени делают лекарство от воспаления. Еще стоит поработать, но думаю, я смогу разобраться. Джон недавно открыл глаза и еще плавал, как в молоке. Он почему-то не удивился, увидев Сэма. Он хотел спросить про Джейн, он будто помнил ее рядом и ему показалось, что она ему пела. Но Сэм был так рад, что его было не заткнуть. — Она сказала, что у них этому учат десятилетних детей, всех без разбора, что учиться может каждый независимо от достатка, а сословий вообще нет… Джон попробовал пошевелиться под тяжелыми шкурами. — А это что за х*ень? — О! Она сказала, что у тебя сильное обезвоживание и выпаивала тебя с ложки. И велела следить за цветом мочи, чтобы... — Цветом чего?!! — Джон, тихо! Склянку приладил я. С ней мы только цвет обсуждали... ну и надо же было тебе как-то отливать, а ты без сознания был. Так удивительно и логично, что чем светлее — тем лучше дела, значит жидкости достаточно, а если цвет темный, то... Лицо Джона налилось краской, он задыхался от возмущения, потом бессильно откинулся на подушки: — Что она еще со мной делала?! Или ты в ее присутствии? — Больше ничего. Она меняла компрессы и повязки, сидела у твоей постели два дня и две ночи. Ты весь горел, Джон... Она больше так и не приходила. Но однажды, когда он уже почти совсем поправился, Сэм зашел к нему непривычно взволнованный и теребил в руках довольно старую книгу. — Джон, я хотел, чтобы ты поправился получше… — Говори, Сэм, — улыбнулся Джон, отодвигая бумаги. — Я все думал, как тебе рассказать о том, что обнаружил в Цитадели. Но понял, насколько это важно только когда пообщался с твоим… братом, Браном. Но он… сказал, что ты уже все знаешь, — Сэм пожал плечами. — Вот, записи верховного септона за 282 год… Тебе, наверное пригодится. Я думал, что этот любопытный факт о втором браке принца Рейегара касается твоей тети Лианны, и захватил с собой… взял на время… Украл. А оказалось, что… — он совсем стушевался. — Сэм. Ты всегда был и останешься моим лучшим другом, — Джон встал из-за стола и положил руки на его плечи. — Вина или эля? — Что-что? А… лучше вина. Джон позвонил в колокольчик. Они сидели возле жаркого камина и все говорили и говорили, но не о том, с чего начали. Просто они так давно не виделись, и столько всего успело произойти. Наконец Джон произнес: — Я рад, что ты здесь Сэм. И рад что ты знаешь, но пока об этом не должен знать более никто, даже мои сестры. Я сам скажу им, когда придет время. — А какое ты возьмешь теперь имя? — Я всю свою жизнь мечтал быть Старком. Но сейчас слишком многое поставлено на кон. Мое имя может спасти всех нас или погубить. От этого и будет зависеть мой выбор, — Джон сделал маленький глоток вина и поставил кубок на стол.