Мой Джон Сноу

Джон быстро выздоравливал и уже не нуждался в такой заботе, и я больше времени старалась проводить над расчетами и своими схемами. Обдумать и расписать нужно было очень много. Захватывающая стратегия закончилась — началась утомительная рутина, причем без калькулятора. Я чувствовала себя работницей Статуправления в 50-х… Бабушка рассказывала, как они тогда все считали и передавали данные дальше, в Плановое… Как у советника, у меня давно наладилась собственная переписка с Сансой, чтобы не отвлекать Джона бушелями, стоунами и акрами. Войска, которые он с таким трудом добывал для Севера, нужно было размещать и кормить, дороги, по которым они пройдут, нужно было ремонтировать, шатры и палатки, одеяла и даже шерстяные носки — все нужно было сшить и связать. Но сначала посчитать, потому что сами себя они не свяжут. Для этого нужны руки, а эти руки нужно кормить или платить им, и так далее…. Почему-то вспомнилось стихотворение-преамбула гениального и когда-то в прошлой жизни горячо мною любимого автора и исполнителя Игоря Растеряева к песне "Курган". Музыка: ролик 1 «Январь сорок третьего года. Бомбёжка. Метель. Сталинград. Несутся в Германию письма Замёрзших немецких солдат. Читают в далёких квартирах: «Пришлите кальсонов и гетр. Мы прошагали полмира, Но здесь не пройти километр. Мы загнанные, как волки. Едва стоим на ногах. На Тракторном, Красном, у Волги Нас бьют в подвалах, цехах. Они сумасшедшие просто! Такого нету нигде! Стреляешь – а он, как апостол, В атаку идёт по воде. Приказ их подобен бреду, И это страшный приказ. За Волгой земли для них нету, Но нету её и для нас. Мы помним, как с бравурным пением Втоптали Европу в грязь, Как жгли города и селения - По ходу, с брони, веселясь… Как ползали все, будто стадо… И вот наказал нас за то Обычный солдат Сталинграда, Расстрелянный в решето». Сильна память о той войне. Она в крови у каждого, кто made in USSR, и долго еще будет передаваться на генетическом уровне… А войны без кальсон и гетр на севере не выигрываются. Только вот Ходокам и мертвецами ни кальсоны, ни гетры не нужны... Да-уж. Измученное расчетами воображение гуманитария нарисовало красочную картинку Ходоков в кальсонах, заигрывая и надеясь отвлечь меня от скучных цифр. Нет уж, давай вспоминать Растеряева, он в тему, а сами считать и прикидывать так и эдак. Не досчитаемся кальсон — и кто-то, не рыцарь, нет, а простой парень из неизвестной деревни или хутора погибнет даже не в сражении, от переохлаждения и простуды… И станет статистикой… Нет. Нет! Он должен стать Памятью. Отчего бы он ни погиб, а он погибнет, я это хорошо знаю... Но тот, кто бился рядом с ним — выживет. Не второй и не третий, но, может быть, хотя бы каждый пятый… И придет в свою деревню-хутор-город или замок и будет рассказывать… Вот почему мы все помним ту войну, потому что в КАЖДОЙ семье был тот, кто вернулся и рассказал, хотя еще больше тех, кто нет. А вот это уже мысль... Надо будет предложить Джону что-то вроде всеобщей мобилизации, может, хотя бы в добровольном порядке или с квотами, но от каждого мало-мальски населенного пункта. Чтобы все видели и знали, ради чего все так живот надрывали... Джон разбирал бумаги, а Тирион все крутился рядом и постоянно пил. Он, почему-то, в последнее время предпочитал его общество обществу своей королевы. День был пасмурный, низкие давящие тучи все обещали дождь, но не давали. На краю окоема ходила темной тенью гроза, но не могла разразиться второй день. Джон потер лоб. — Хорошо бы понимать, сколько войск уже может принять Стена и сколько придется разместить пока в Винетрфелле… — задумчиво проговорил он. — Так спроси Джейн, у них в Сансой все посчитано плоть до шерстяных носков! — изрек в ответ карлик. Джон поднял на него глаза. — Ты зовешь ее по имени? — Сансу? — ничуть не смутился тот. — Ну так мы же… Хоть и не до конца. Не смотри на меня так, ты знаешь, что я ее не тронул! — Джейн. — А! — Тирион поставил кубок на стол и сделал неопределенный жест кистью. — Как-то-о-о... когда мы все сходили с ума без вестей о вас из Хайгардена, она зашла ко мне и спросил про… ром. Ну-у-у меня завалялась парочка бутылок, и мы прекрасно провели вечер, ты знаешь!... — карлик мечтательно улыбнулся, а у Джона скрутило желудок. — Она поет такие интересные песни, и с ней вообще очень интересно общаться и, как ни странно, — пить. Кто бы мог подумать!... Джон почувствовал, что ревность накрывает его словно темное покрывало. — ... а она мне тогда и говорит, представляешь, Джон, что-то вроде: "Ах, милорд, срать мне сейчас на то, что про меня говорят! Лучше плесните еще рома!" Ах-ха-хах! Потрясающая девушка! Костяшки его пальцев побелели, но он этого не заметил, потому что перед глазами как раз все почернело. Джон с хрустом смял в кулаке перо. — Что с тобой, Джон? — разные глаза карлика внимательно следили за ним. — Все в порядке. Пойду пройдусь. Заодно спрошу леди Джейн. Джон натянул перчатки, схватил меч, вышел из покоев, чуть хромая, и не слышал, как Тирион пробормотал: — Кажется, я слегка перестарался… Нет! Не-е-ет!!! Она же не могла обратить внимание на карлика-Тириона! Или могла?! Седьмое пекло!!! Кровь шумела в ушах. Даже если это было просто дружеское общение… Почему? Почему?! Почему, она столь открыта и весела с другими, но не с ним?! Она избегает его взгляда, не дает прикоснуться, как раньше, даже не шутит… А ведь когда-то они хохотали вместе… А потом ты полез с признаниями на корабле, идиот! Она не хочет тебя, вот и все. Но почему?... Чем же я хуже Тормунда или Тириона? Или все таки хуже?... Боги! Я — скучный зануда, вот что. И Тормунд, и Тирион легки и просты в общении, а я… Что интересного может быть в … “Что ты здесь делаешь, бастард?!” Джон обхватил голову руками, сев на какие-то мешки. А потом разнес весь тренировочный двор своим валирийским мечом. Дейенерис принимала клятвы верности, смешанные с ужасом и восхищением, и словно купалась в них. Все, к чему она стремилась, теперь было ее, и было благодаря ему. Этому Белому Волку. Назвать его Драконом она не могла, но чувствовала в нем родной жар, особенно тогда, когда он бился, как ураган в тронном зале. Она могла позволить себе насладиться, смаковать триумф, мирясь с его сдержанностью. Не все сразу. Но все чаще при взгляде на короля Севера, которому события в Королевской Гавани как будто добавили еще величия и звонкости стального клинка, или задумавшись в одиночестве, она нервно кусала губы. Дени не привыкла, чтобы мужчины не выказывали обожания и восхищения и не готовы были упасть к ее ногам по одному взмаху ее длинных ресниц. Эти утром Дени выслушивала доклад Тириона, стоя на балконе, но взгляд ее блуждал по разбитым в щепки мишеням внизу, разбросанной соломе и клочьями, оставшимся от чучел... Даже перила были порублены на кусочки. — … готовы грузиться на корабли, ваша милость, сир Джорах докладывает, что в Речных Землях пока все идет без происшествий и план короля Джона… — А почему сегодня отменили утреннюю тренировку? Она любила иногда смотреть как тренируются хорошие бойцы. Это поднимало ей… настроение. Часто туда выходил упражняться ее Даарио, и раньше после этого она была особенно рада видеть его в своих покоях. Но с недавних пор она выглядывала внизу другого воина, который ее дальние покои не посещал. — На нас что, было совершено нападение? — Гхм-хм… Нет, ваша милость… Король Джон вчера немного разозлился… — Немного, — Дени развернулась к своему Деснице. —Что же привело его пламя в такую ярость? Тирион опустил глаза и начал мямлить: —Ну-у, я вчера в разговоре с ним сморозил кое-что лишнее, это моя вина… Это никак не отразится на вас, ваша милость… А жаль. — Это… давние дела… Мы же были знакомы много лет назад, он тогда ехал к Стене со своим дядей Бендженом Старком… — Очень интересно. Расскажете мне как-нибудь эту любопытную историю? Тирион замолчал. Вздохнул, подняв густые брови, и вернулся к разговору о делах: — Так вот, войска готовы, ваша милость, мы можем выступать на Север. Я так понимаю, вы... как-то плавно… все-таки заключили союз с королем Джоном, и мы выступаем к Стене? Осталось только подписать бумаги, все-таки два королевства, гм… — Очень хорошо, Лорд-Десница, — отвечала Дени, скорее думая о своем, — через неделю состоится мой прощальный прием здесь, на Драконьем Камне, надеюсь, для него уже все готово? — Точно так, ваша милость. — К тому дню, я надеюсь, прояснятся оставшиеся… нюансы нашего союза, — она облизнула губы. — А бумаги… Бумаги мы подпишем на корабле! Даарио ходил мрачнее тучи. После битвы в Королевской Гавани Дейенерис все меньше времени проводила с ним и все больше со своим новым родственником. И всего пару раз допускала Даарио в свои покои ночью. Один раз после битвы... Тогда она была ранена, много плакала и горела, как в жару. У нее был шок. И он, как мог, пытался ее утешить. Ему невыносимо было видеть ее такой, и еще более невыносимо было осознавать, что его не было с ней в решающий момент. Не он ее защитил. Когда он вбежал в этот е*#ный зал с Железный Троном, его королева, его любовь, сидела вся в крови с остолбеневшими от ужаса глазами на ступенях, зажимая рану на животе. А у подножия бл*#ского трона бился Сноу. Даарио принимал участие во многих сражениях, поединках и просто бойнях, но такого он не видел... Тирион потом насчитал в зале пятьдесят три трупа, но Даарио был готов поклясться, что когда они ворвались в зал с безупречными, на ногах и с оружием против Сноу было не более десятка. Это был зверь, а не человек. Он двигался так быстро, что не всегда можно было уследить за его движениями, и каждое — несло смерть. Его лицо и броня были залиты кровью, на полу было скользко, но он, казалось, этого не замечал... Они быстро разделались о остатками. Даарио бросился к королеве, подхватил ее на руки и побежал за Варисом. Он слышал, как хрипло дышит северный король у него за спиной. Даарио оглянулся. Северянин стоял на одном колене, опершись правой рукой на свой меч, левая безвольно повисла. С его опущенного лица капала кровь на ступени Железного Трона... Джон почти ничего не рассказывал о битве в Королевской Гавани, рассказывал Тирион. А сам он как будто отстранился от меня. Мы говорили только о делах и грядущей большой войне, по сравнению с которой битва за столицу будет, вероятно, легкой прогулкой. Джон больше не пытался взять меня за руку или приблизиться. Но часто останавливал на мне долгий печальный взгляд. Давос был обеспокоен его настроением, но полагал, что это битва и то, что Дейенерис была в ней на грани безумия. От смерти он ее спас, но сможет ли удержать от краха ее разум? Они обращались друг к другу на "ты" и по имени. Когда я слышала из его уст "Дени", мне казалось, что я старательно рассасываю таблетку димедрола. Было такое лекарство в детстве, мама давала. Большей горечи я не помню... Они много времени проводили вдвоем, что было естественно, часто спорили, я часто слышала ее смех, но он всегда был серьезен, и лишь иногда улыбался. А я стала бегать по утрам на берегу. Звучит круто — хоть здесь я сподобилась, хотя и не с понедельника, м-да... Мокрый песок под ногами давал дополнительную нагрузку, и, пока с меня не сходило семь потов, я не возвращалась в замок. Без этого я не могла вынести утра нового дня с осознанием, что теперь все будет... как должно быть. Никаких задушевных разговоров... Долгие взгляды тоже скоро уйдут неизбежно. Никаких случайных или не очень прикосновений. И никаких глупых надежд. Ведь я это знала с самого начала... Попервости дыхалка меня подводила, но постепенно я втянулась и сегодня бежала ровно, а слезы раздувало по лицу. Я позволяла себе плакать на моих пробежках. Вместе со слезами боль и тоска как-то притуплялись. Это было некой гарантией, что они не прольются в ненужный момент. Это был мой ритуал здесь на Драконьем Камне, по крайней мере до тех пор, пока наши милости не решат двигаться на Север. Я приходила на берег на рассвете, заплетала свою обычную уже косую косу. Высокие прически со шпильками я оставляла для церемоний и официальных встреч, я все еще была советницей короля... Заплетать волосы на берегу после того, как их овеет утренним ветром, было очищающе. Я брала какую-нибудь приглянувшуюся ракушку, перекатывала ее в пальцах, чувствуя гладкость перламутра и ребристую внешнюю поверхность — нежность сердца и грубость реальности, гладкость кожи и соль слез… Выбирала какую-то эмоцию или воспоминание, представляла, что это ракушка у меня в руках, зажимала ее в кулаке и бежала. Бежала, пока слезы не кончались. Потом делала растяжку и комплекс силовых. Чувствуя усталость и боль в мышцах, я шла искупаться в море. Он было холодным. Я бы ни за что не поверила, что когда-нибудь смогу сама, по доброй воле зайти в такую холодную воду. Но боль в мышцах и обжигающий холод воды были лучше, чем боль внутри и обжигающий холод тоски в душе. И я бросала ракушку подальше в море, а потом шла заниматься делами... Короче... встряла я по полной программе, господа присяжные заседатели! Я любила его, как не любила никого и никогда. И использовала весь арсенал поверхностных знаний среднего пользователя интернета по телесной и всякой другой психологии и терапии. Через тело быстрее всего, и тело я не жалела. Если бы не это, я разорвалась бы на куски, общаясь с ним практически ежедневно и особенно — наблюдая их вместе с юной лучистой Дейенерис... Надо сказать, что телу это было на пользу. Все килограммы, которые можно было назвать лишними, ушли. Я чувствовала гибкость и силу, как в юности, я могла бежать пару миль, не сбиваясь с дыхания. Если бы у меня с собой был плеер, сегодня я врубила бы Земфиру, под нее хорошо бегать и когда на душе х*#во. Музыка: ролик 2 Я почувствовала некое успокоение. Остановившись, я хотела бросить ракушку в море, как всегда. На ней я загадала надежду. Сегодня был последний день на Драконьем Камне. Завтра на рассвете решено было выдвигаться на Север. Трюмы были загружены оружием и "сырым" обсидианом, огромный флот, к которому добавились корабли из Королевской Гавани, был готов к отплытию. Королева оставила там Вариса и две тысячи из оставшихся безупречных, а тысячу Джон все же уговорил дать для Стены. По всем уголкам Простора, Дорна, Запада, Штормовых, Речных и Королевских Земель были направлены вороны с требованием выставить войска в объединенную армию Юга и Севера и прибыть вместе с ними для присяги новой королеве. Опорный лагерь решили разместить чуть выше Белой Гавани. Близнецы и Ров Кейлин были в руках северян. Вчера состоялся большой совет, где были знаменосцы Дейенерис и лорды, что успели принести присягу, а кто не успел — делал это сразу, сходя с коня. Бурерожденная встречала всех у замка с драконами за спиной. Джон не испытывал радости от этого пафоса и предпочитал не присутствовать. Но они, без сомнения, еще притрутся друг к другу... Я вышла из воды, надела штаны и сухую рубашку. Я всегда брала ее с собой, ненавижу надевать грязное, даже пусть тут и суровое средневековье. Косу отжала. Я стояла босиком у кромки воды, зажав в руке ракушку, и все никак не могла ее бросить. За спиной послышались шаги. Я быстро спрятала ракушку в карман, будто какой-то секрет, и обернулась. От его глаз не укрылось ничего: ни капельки воды, повисшие на выбившемся из косы локоне, ни напряжённая поза, ни босые ступни, зарывшиеся в песок, ни высоко вздымающаяся грудь под слегка влажной рубашкой, ни огненный взгляд, который она не успела спрятать за хорошо отработанной маской спокойствия и любезности. Джон холодел внутри до физической боли, когда она смотрела на него так — спокойно и ясно — во время их работы над планом, общих обедов с людьми королевы или официальных встреч лордов. Как будто на всех остальных... Разве что за стеной ее глаз цвета глубокого лесного озера можно было разглядеть спрятанное тепло и, иногда, острые льдинки боли. Но это выражение быстро исчезало, как Джон ни пытался его уловить, и она снова была собрана, любезна с лордами, остроумна с Тирионом и, казалось, открыта с ним. Но лишь до границ стены, в которую он упирался, пытаясь глубже заглянуть ей в глаза. Эта стена очень напоминала ему Стену, на которой он провел годы своей юности, и которая, казалось, отделила его тогда от любого человеческого счастья: "Я не возьму себе жены, не буду отцом детям, я не буду добиваться славы и короны..." Судьба иногда так тонко смеется над людьми. У него были корона и грозная слава. Мало кто мог выдержать его прямой взгляд, и одной из тех немногих была она. Это поразило его еще тогда, когда ее привели в Великий Чертог, чужестранку в странной одежде, без свиты и даже сопровождения. Но она выдержала его взгляд, как равная или даже… Она утверждала, что знает, что убивает Иных, и где это взять... С тех пор в душе Джона росло и крепло глубокое чувство к ней, которому он сначала не находил названия. Она вытаскивала его с того света, она выхаживала его как ребенка, она всегда была рядом в трудную минуту, она помогла ему справиться с первым шоком и злостью, когда он узнал, кем были его родители, и еще от нее исходило какое-то живительное тепло, что он ощутил с первого дня их знакомства. Казалось, что у него нет человека ближе ее... и одновременно дальше ее. После того, как явился мейстер и занялся его лечением, она приходила только для обсуждения дел и планов, но отвары и бульон, который он успел возненавидеть, ему приносили ежедневно. Наверное, благодаря им рана затянулась и кости срослись довольно быстро. Когда прибыла Дейенерис, Джейн будто бы сама превратилась в ледяную Стену. Она избегала его общества вне советов и никогда не оставалась наедине как раньше. Это приводило его в отчаяние и сводило с ума, а в груди разливалась горечь. "А что ты хотел, бастард, нацепивший корону?! В глубине души ты знаешь, где твое настоящее место!"— звучал все громче ненавистный голос. Он был похож на голос леди Кейтилин, когда она единственный раз назвала его по имени и сказала, что это он должен был умирать переломанным на ложе, быть на месте Брана... "Такая женщина не для тебя!" Джон пытался прогонять эти мысли. Он также слышал, все время слышал другой, нежный и глубокий голос — она пела тогда: "Ты же видишь, я живу тобою, моей огромной любви хватит нам двоим с головою..." Джон не знал этой песни и боялся спросить напрямую. Боялся до ледяного ужаса. Боялся, что он сам все придумал в бреду, и ее голос зазвучит голосом леди Кейтилин, произнося слова вежливого отказа. Но каждый вечер перед сном он воскрешал в памяти ту песню, услышанную сквозь марево жара, на пороге темной пустоты. И это помогало ему уснуть и спать иногда даже без кошмаров, а утром раздувать в сердце надежду на рассвет, на немыслимую ранее победу над Ходоками и на то, чтобы снова услышать из ее уст эту песню... И вот она стояла перед ним, живая как никогда, с горящими глазами, пылающими губами и вздымающейся грудью, которая от холода могла порвать тонкую ткань рубашки... Нет, нельзя туда смотреть! Джон был на грани того, чтобы совершить непозволительное безрассудство, после которого, если она оттолкнет его, останется только броситься в море или на собственный меч... Но он не мог, не имел права! Он не принадлежал себе до конца. Его жизнь и честь по-прежнему принадлежала если не Дозору, то необходимости дать отпор Вечной Зиме и Вечной Ночи. Щит, охраняющий царство людей... Эти мысли помогли поднять взгляд выше и хрипло произнести: — Джейн... Мне сказали, что я могу найти вас в бухте на берегу, что вы каждое утро проводите здесь. Надо ли так себя... утруждать? — О, Джон, — воскликнула она, — уверяю вас, это мое спасение. Если бы не это, меня бы разорвало на части. — Но почему? Что с вами происходит? — тихо промолвил он. В его голосе звучали тревога и непонимание. — Вы можете довериться мне, как я доверился вам... Хотя бы в Богороще... — он замолчал и смотрел печально, складка залегла меж густых бровей. Меня начало трясти. — Вы... дрожите, — прошептал Джон и сделал полшага ко мне. Чтобы не утонуть в его глазах, не сказать лишнего самой и не дать сказать ему слов, после которых не будет достойной дороги назад, я будто с кровью оторвала взгляд и шагнула назад. Проглатывая боль и борясь с возбуждением, от которого подкосились ноги, я выдавила: — Наверное... это холодный ветер. Я согреюсь на бегу. А вас, должно быть ждет Дейенерис! Прошу меня простить, мне нужно привести себя в порядок перед приемом! — я быстро развернулась, подхватила грязную рубашку с сапогами и побежала к замку так быстро, как могла. Я надеялась, что Джон, даже если захочет продолжать делать глупости, не сможет меня догнать — он все еще прихрамывал. Меня переполняли горечь и возмущение: чего он хочет от меня, если все решено?! Он заметил, что впервые она назвала юную драконью королеву просто по имени, без титула, и голос ее предательски дрогнул. Она убежала так быстро, что он не успел сообразить, что сказать. Гребанное колено! Иначе она бы от него уже не убежала никуда! Он бы заставил ее сказать, все как есть, а потом... Джон зарычал и пнул здоровой ногой песок, сжимая кулаки. Постоял какое-то время, согнувшись и часто дыша: перед глазами колыхалась пелена отчаяния, смешанного с гневом и чудовищным желанием. Мысли снова и снова рисовали перед ним картину, как он догоняет Джейн, и они падают на песок... Джон завыл от бессилия и стал плескать в лицо холодную морскую воду. Как леди могла купаться в такой?! Какой огонь она хотела погасить?! Впрочем, она часто говорила сначала, что она никакая не леди... И он понимал почему: она действительно не леди, она больше, чем леди! Трудно было передать то восхищение и горечь, что наполняли его сердце до краев. Она сказала: "Вас ждет Дейенерис!" Неужели... Неужели... она ревновала?!! Джон знал, что шепотки и слухи о том, что трудную ситуацию между Севером и Югом, вопросы о союзе и участии Юга в северной войне можно было бы разрешить политическим браком, еще ходили по покоям и коридорам Драконьего Камня. Это было бы красиво. И Джон отдавал должное такому варианту, если бы королем, который должен был жениться на Дейенерис, не был бы он сам. Это было просто немыслимо! Он не мог избавиться от чувства гадливости — перед глазами у него вставали проклятые Ланнистеры с их золотыми усмешками. Джон сразу записал Дени во что-то вроде сестер, хотя она и приходилась ему теткой. Он проникся к ней симпатией и готов был защищать, он слушал о ее мечтах сломать колесо и избавить простой народ от страданий и несправедливости и грустно улыбался. В этой юной девушке сочетались чистота и наивность со злобным огнем и непреклонной волей. Джон даже в какой-то мере восхищался ей. Ровно до тех пор, пока она не стала жечь замок… А потом она пришла в себя, улыбалась и смеялась, а он внутренне содрогался, вспоминая обугленные трупы солдат и слуг Красного Замка. Она искала его общества, и Джон охотно проводил с ней время. Все таки он чувствовал некую нежность и желание оберегать ее, особенно от ее же порывов, которые могли все погубить. Говорят, когда рождается Таргариен, боги подбрасывают монетку. Монетка Дени еще вертелась в воздухе, и Джону очень не хотелось, чтобы она упала не той стороной. Он дорожил этой родственной связью, как недавно обретенным кусочком сердца, на месте которого раньше была щемящая пустота: "мама". Почему-то то именно с тоской по матери было связано все, что касалось его Таргариенского происхождения. Он всегда считал своим отцом Неда, а матери не знал. И это мучило его, сколько он себя помнил. И вот теперь он узнал, что его матерью была прекрасная Лианна, а отцом — принц Рейегар. Все было запутанно... Но именно в место, отведенное семье, Джон поместил Дени в своих душе и разуме. А Дени... неужели она действительно хотела другого? Он прокручивал в голове ее слова, улыбки, ее прикосновения... Она флиртовала с ним! Джон плохо понимал эту сторону отношений. В отличие от политики, здесь для него не существовало полутонов и намеков. Игритт, его первая неумелая любовь, была прямолинейна и напориста. Если бы не она, у них вообще ничего бы не было, и Джон вспоминал ее теперь со светлой грустью. А сейчас он понимал, что его чувства к Джейн не шли ни в какое сравнение с его чувствами к Игритт. Но Джейн держала его на расстоянии, сама же при этом давая надежду. Джон не знал, не понимал, почему все так сложно!... Неужели она подумала, что Дейенерис интересна ему как женщина? Что он собирается жениться на ней? О, боги! Джейн решила отойти в сторону, чтобы не мешать ему заключить столь блестящий и выгодный для государства союз! Неужели?... Если собрать всю волю в кулак, даже с учетом того, что пришлось бы принести в жертву все нежное и робко надеящееся на счастье, что еще сохранилось в его душе, несмотря на все беды и лишения, Джон, наверное, смог бы пойти на этот политический брак. В конце концов, что значила его душа по сравнению со спасением и объединением людей перед лицом Вечной Ночи? Если бы не было ее. Джейн. Если бы она не вошла тогда в чертог и не выдержала бы его взгляд, если бы не доказала множество раз свою абсолютную преданность и бескорыстность, если бы рядом с ней он не переставал чувствовать мертвящих холод тех кинжалов в ночи, если бы, глядя на нее, ему не хотелось петь и смеяться, если бы он уже не любил ее каждой частицей своего существа. Он решил, что должен с ней поговорить и, наконец, объясниться. Если она его отвергнет, о чем все еще шипел внутри злобный голос, — то что ж... лучше и честнее принести свою жизнь целиком на алтарь политики и защиты людей, чем просто глупо покончить с собой. Все таки разум был его самой сильной частью. Джон горько усмехнулся. Соленые капли морской воды высыхали на ветру. Он возвращался в замок, полный решимости все выяснить если не сегодня, то в ближайшие дни.